Санкция «Айгер». Две мертвые китаянки - Треваньян

После затянувшейся паузы Черри, не оборачиваясь, сказала:

— Понимаешь ли ты, что я единственная двадцатичетырехлетняя девственница на всем Лонг-Айленде — не считая паралитичек и, возможно, кое-кого из монахинь. И виновен в этом ты. У тебя есть долг перед человечеством — распечатать меня.

Джонатан раскачался и встал.

— Для меня избегать девственниц — вопрос не только этики, но и механики. Нам, пожилым мужчинам, с девственницами бывает нелегко.

— О'кей. Терзай свою плоть. Отказывай себе в плотских удовольствиях. Будто меня это интересует.

Она пошла следом за ним в ванную. Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум воды, низвергающейся в его римскую ванну.

— Конечно, на самом-то деле мне не все равно! В конце концов, кто-то же должен меня распечатать!

Он подал голос из уборной.

— Кто-то должен и мусор вывозить. Но только не я. — И он поставил эффектную точку, с шумом спустив воду.

— Очаровательное сравнение!

Он вернулся в ванную и опустился в горячую воду.

— Может быть, оденешься и приготовишь нам легкий завтрак?

— Я не в жены тебе набиваюсь, а в любовницы!

Тем не менее, она неохотно возвратилась в спальню.

— И надень блузку, прежде чем спустишься! — крикнул он ей вслед. — Там может быть мистер Монк. — Мистер Монк был его садовник.

Интересно, может быть, он захочет избавить меня от этой постыдной непорочности.

— Если только за дополнительную плату, — пробормотал Джонатан про себя.

— Тебе, наверное, яйца всмятку? — крикнула она уходя.

После завтрака она бесцельно бродила по оранжерее, а он тем временем принес утреннюю почту в библиотеку, где намеревался немного поработать. Он удивился и забеспокоился, не найдя обычного синего конверта из ЦИРа с наличными. По традиции, этот конверт всегда опускали в его почтовый ящик в первую ночь после его возвращения с задания. Джонатан был уверен, что произошел не просто недосмотр — Дракон что-то задумал. Но ему оставалось только ждать, поэтому он занялся счетами и выяснил, что, когда он расплатится за своего Писсарро и выплатит садовнику летнее жалование авансом, у него мало что останется. Летом роскошной жизни не предвидится, но кое-как он протянет. Его больше заботило то, что он обещал подпольному торговцу картинами в Бруклине заплатить сегодня. Он решил позвонить и уговорить торговца придержать картину еще на день.

— …и когда же вы сможете забрать ее, Джонатан? — спросил торговец, по-ближневосточному похрустывая голосом на согласных.

— Завтра, скорее всего. Или послезавтра.

— Лучше послезавтра. Завтра я вывожу все семейство на Джонс-Бич. А вы привезете с собой двенадцать тысяч, на которых мы порешили?

— У меня будет десять тысяч, как мы и договаривались.

— А было только десять? — голосом, исполненным печали, спросил торговец.

— Было только десять.

— Что я делаю, Джонатан? Я позволяю дружеским чувствам, которые я к вам испытываю, ставить под угрозу будущее моих детей. Но… сделка есть сделка. Я философ. Я умею проигрывать с достоинством. Только обязательно привозите деньги до полудня. Мне небезопасно держать товар здесь. К тому же у меня появился и другой потенциальный покупатель.

— Вы лжете, разумеется.

— Я никогда не лгу. Я ворую. Другой покупатель есть.

За двенадцать тысяч. Он связался со мной сегодня. Итак, если не хотите потерять картину, поспешите. Вы меня понимаете?

— Я вас понимаю.

— Прекрасно. Значит, так тому и быть! Как семья?

— Я не женат. Мы эту сцену каждый раз разыгрываем — вы постоянно меня спрашиваете, как семья, а я вам постоянно напоминаю, что никакой семьи у меня нет.

— Да, я забывчив. Помните, я же забыл, что мы с вами договаривались на десять тысяч. Но, если серьезно, вам нужно завести семью. Без детей, на которых нужно работать, что такое жизнь? Ответьте-ка мне на это.

— Увидимся послезавтра.

— Жду с нетерпением. Будьте пунктуальны, Джонатан. Другой покупатель есть.

— Вы уже говорили.

Повесив трубку, Джонатан несколько минут мрачно сидел за письменным столом. Настроение было испорчено — он боялся потерять Писсарро. Он задумался: что же на уме у этого змея-Дракона.

— Может, хоть мячиками трахнемся? — через весь корабль прокричала Черри.

Делать кислую рожу было совершенно бесполезно, и он согласился. Гроза отмыла небо от облаков, и день был ослепительно солнечный. Они с часок поиграли в теннис, потом выпили по бутылочке шампанского. Она подражала его святотатственной манере пить вино из горлышка, как пиво. Потом они охладились купанием в бассейне. Черри плавала в своих теннисных шортиках, и, когда вылезла, они были совсем прозрачные.

— Чувствую себя итальянской кинозвездочкой, — заметила она, поглядывая на темный треугольный щиток, просвечивающий сквозь шорты.

— Я тоже, — сказал он и рухнул на горячий песок.

Они вели светскую беседу, а она тем временем горстями сыпала песок ему на спину. Она вскользь заметила, что собирается на выходные с друзьями съездить на мыс, и пригласила его. Он отказался — ее слишком молодые и слишком раскованные друзья смертельно утомляли его своими бродяжьими наклонностями и дебильностью.

По пляжу пронесся порыв холодного ветра, предвещая, что к вечеру снова будет дождь, и Черри, предложив, без особой надежды на успех, чтобы Джонатан взял ее с собою в теплую постель, отправилась домой.

Возвращаясь в церковь, Джонатан увидел мистера Монка. Он даже подумал, а не свернуть ли назад — до того хотелось избежать встречи. Но затем, устыдившись, что боится собственного садовника, смело пошел вперед. Мистер Монк был лучшим садовником Лонг-Айленда, но за его услугами особо длинной очереди не возникало. Этот законченный параноик вывел для себя теорию, что все цветы, трава и кусты — его заклятые личные враги, которые стремятся разделаться с ним средствами столь же дьявольскими, сколь и изощренными. Обычно он выпалывал сорняки, стриг кусты и косил траву с радостью садиста и энергией кровного мстителя, постоянно обрушивая на вражескую флору поток ругательств, связанных исключительно с физиологическими отправлениями. И, словно в отместку ему, сады и лужайки под его рукой благоденствовали. Он же считал это преднамеренным личным оскорблением и еще больше неистовствовал.

Он ворчал себе под нос, посредством лопаты подвергая суровому наказанию газон цветочной клумбы, когда к нему с почтительным видом подошел Джонатан.

— Как идут дела, мистер Монк? — осторожно спросил он.

— Чего? А, это вы, доктор Хэмлок. Отвратительно — вот как дела идут! Этим говенным цветам знай только воду подавай! Воду, воду, воду! Прямо алкаши какие-то, и какашками закусывают! Эй, а что за такой купальник был на соседской дамочке? Все титьки насквозь видно. Они у нее немножко сикось-накось, это уж точно…

Не, вы на лопату эту полюбуйтесь! Аж пополам согнулась! Те еще лопаты делают нынче! Вот, помню, были времена, когда лопаты…

Джонатан виновато промямлил: «Ну, ничего, ничего…» — и быстренько сбежал домой.

Оказавшись под прохладной и надежной сводчатой крышей, Джонатан почувствовал голод. Он состряпал подобие обеда из орехов макадамии, краковской колбасы, яблока и полбутылочки шампанского. Потом он закурил кальян и расслабился, намеренно не прислушиваясь к телефону. С Драконом он пообщается, когда будет готов.

Чтобы немного развеяться, он спустился в галерею и провел некоторое время наедине со своими картинами. Получив от них все то, что он на тот момент способен был получить, он сел за стол и, не слишком сосредоточиваясь, посидел над просроченной статьей о Лотреке. Но все было бесполезно. В мыслях он постоянно возвращался к намерениям Дракона и к Писсарро, который мог от него уплыть. Последнее время он уже четко знал, хотя и избегал оформить для себя эту мысль словами, что больше на ЦИР работать не сможет. Совесть тут, разумеется, никакой роли не играла. Единственные угрызения, которые он испытывал от того, что влез в этот презренный шпионский мирок, порождались неприятными ощущениями от необходимости вступать с этим мирком в соприкосновение. Тут, вероятно, была и усталость. Возможно, перенапряжение. Если бы он только мог вести такой образ жизни, не связываясь со всякими Драконами, Поупами, Меллафами…