Росс Макдональд - Прощальный взгляд
— Мне очень жаль, что ей взбрело в голову навести вас на след моей дочери. Но я надеюсь, что вы не броситесь очертя голову к Луизе. Потому что это пустой номер.
— Почему?
— Я действительно подарил дочери револьвер в сорок пятом году. Но у нее его украли много лет спустя, в пятьдесят четвертом году, если быть точным, — даты он приводил торжественно, гордясь своей памятью. — Однако к вашей истории это никакого отношения не имеет.
— Кто украл револьвер?
— Откуда мне знать? Дом моей дочери ограбили.
— А для чего вы вообще подарили ей револьвер?
— Ну, это давняя история, и довольно грустная, — сказал он. — Муж моей дочери оставил ее, притом оставил без всяких средств к существованию с Джин на руках.
— С Джин?
— Ну да, с моей внучкой Джин. Две слабые женщины остались одни в доме, ну вот Луиза и решила на всякий случай завести оружие, — внезапно ухмыльнулся он. — По-моему, надеялась, что он вернется.
— Кто вернется?
— Ее муж. Мой неподражаемый зять Элдон Свейн. Я ни минуты не сомневаюсь, что, если б Элдон вернулся, она бы его застрелила. И получила бы на то мое благословение.
— За что вы так не любите своего зятя?
Он засмеялся, но тут же оборвал смех.
— Бесподобный вопрос. Но, с вашего позволения, я, пожалуй, не стану на него отвечать.
Миссис Шеперд принесла два тончайших ломтика кекса. Я вмиг проглотил свой, она это заметила.
— Вы голодны. Я сделаю вам бутерброд.
— Не стоит беспокоиться. Я сейчас еду домой, там и пообедаю.
— Ну что вы, какое беспокойство.
Однако Роулинсон явно не желал делить со мной ее внимание.
— Мистеру Арчеру угодно узнать, — сказал он с шутовским видом, — чем мне насолил Элдон Свейн. Ну как, рассказать ему?
— Нет. Вы и так слишком много болтаете, мистер Роулинсон.
— О махинациях Элдона всему свету известно.
— Вовсе нет, о них уже давно забыли. Не стоит ворошить прошлое. Все могло обернуться еще хуже. Шеперду я так же сказала. Когда начинаешь ворошить старое, того и гляди, накличешь новую беду.
— А я думал, ваш муж в Сан-Диего, — раздраженно сказал старик: он ревновал.
— Рэнди Шеперд мне не муж, а бывший муж.
— Вы с ним виделись?
Она пожала плечами.
— А что мне делать, если он приходит. Я его не приваживаю.
— Значит, вот куда у нас идет кофе и мороженое.
— Ну уж нет. Никогда Шеперду не перепадало ни кусочка и ни цента вашего.
— Обманщица!
— Вы не смеете меня обзывать мистер Роулинсон. Такого я и от вас не потерплю.
Роулинсон повеселел: весь пыл ее души и внимание опять принадлежали ему.
Я поднялся.
— Что ж, мне пора.
Они не стали меня удерживать. Миссис Шеперд пошла со мной до двери.
— Ну как, не зря потратили время, узнали, что вам нужно?
— Кое-что узнал. Вы не можете сказать мне адрес дочери мистера Роулинсона?
— Конечно, сэр. — Она продиктовала мне адрес, здесь же, в Пасадене. — Только не говорите ей, что адрес вам дала я. Миссис Элдон Свейн меня не больно жалует.
— По-моему, вы от этого не слишком страдаете, — ответил я. — Скажите, Джин Траск приходится дочерью миссис Свейн?
— Да. Неужто и Джин тут припутана?
— Увы, это не исключено.
— Вот жалость-то! Я ведь Джин помню еще невинным ангелочком. Они с моей дочкой так дружили — водой не разольешь. А потом рассорились, — тут она сообразила, что сболтнула лишнее, и прикусила язык. — Я и сама что-то слишком разболталась, того и гляди, накличу беду.
Глава 11
Луиза Свейн жила в бедном районе неподалеку от Фэр-Оукс, на полпути между Старым городом и гетто. На углу, под фонарем, на выхваченном из тьмы пятачке, копошились ребятишки всех оттенков кожи.
Над дверью оштукатуренного коттеджа миссис Свейн горел фонарь поменьше, у обочины перед домом стоял фордовский «седан», он был заперт. Посветив фонариком, я прочел паспорт: машина была зарегистрирована на имя Джорджа Траска, проживающего в Сан-Диего, Бейвыо-авеню, 4545.
Записав адрес в книжку, я вытащил контактный микрофон и обогнул оштукатуренный коттедж по бетонной тропке, которая при необходимости могла служить и подъездной дорожкой. Под проржавевшим навесом стоял допотопный черный «фольксваген» с помятым крылом. Укрывшись в тени навеса, я встал под забранным жалюзи окном.
Микрофон мне не понадобился. Я и так отчетливо слышал голос разъяренной Джин.
— Я ни за что не вернусь к Джорджу...
— Послушай моего совета и возвращайся к нему, — отвечала более сдержанно женщина постарше. — Джордж тебя еще любит, он сегодня ни свет ни заря приехал справляться о тебе, но так будет не вечно.
— А меня это ничуть не трогает.
— И напрасно. Потеряешь его и останешься одна, а пока этого не испытаешь, не понять, что такое одиночество. И не думай, что я возьму тебя к себе.
— Да ты хоть на коленях умоляй, я у тебя жить не стану.
— Этого ты не дождешься и не рассчитывай, — сказала сухо женщина постарше. — У меня и места, и денег, и сил только-только на себя хватает.
— Какая ты жестокая, мама.
— Я? Что ж, такой меня сделали ты и твой отец. Когда-то я была другой.
— А-а, ревнуешь! — Теперь в голосе Джин сквозь горечь и ярость пробивалось торжество. — Ревнуешь меня к отцу. Теперь мне ясно, почему ты подсунула ему Риту Шеперд.
— Ничего подобного. Рита сама вешалась ему на шею.
— А ты ей помогала. Ты все это подстроила.
— Уходи, — сказала женщина постарше. — Уходи, пока ты не наговорила бог знает что. Тебе уже под сорок, и я не отвечаю за тебя. Скажи спасибо, что у тебя есть муж, который может и хочет о тебе заботиться.
— Я его не выношу, — сказала Джин. — Разреши мне остаться с тобой. Я боюсь.
— И я боюсь, — сказала ее мать. — Боюсь за тебя. Ты ведь опять пьешь, верно?
— Да, я выпила самую чуточку в честь праздника.
— Что еще у тебя за праздник?
— А тебе ведь интересно узнать, правда? — Джин замолчала. — Я тебе скажу, если ты хорошенько попросишь.
— Если тебе есть что сказать, говори. Не тяни.
— Раз так, я тебе ничего не скажу, — сказала Джин тоном ребенка, любящего трепать нервы. — Разузнавай сама.
— Я уверена, что и разузнавать-то нечего, — сказала мать.
— Ах вот как? А что бы ты сказала, если б узнала, что папка жив?
— В самом деле, жив?
— Ей-ей, — сказала Джин.
— И ты его видела?
— Скоро увижу. И напала на его след.
— Где он?
— А вот этого, мама, я тебе не скажу.
— Да ты опять за свое! С ума надо сойти, чтоб поверить в твои бредни.
Ответа не последовало. Решив, что и разговор и силы собеседниц иссякли, я вышел из-под навеса на темную улицу.
На пороге показалась Джин — тусклый свет фонаря выхватил ее из тьмы. Дверь хлопнула. Фонарь погас.
Я поджидал Джин, укрывшись за машиной.
Увидев меня, она попятилась и споткнулась о выбоину в асфальте: — Что вам нужно?
— Отдайте мне золотую шкатулку, Джин. Она ведь не ваша.
— Нет, моя. Это наша фамильная драгоценность.
— Да будет вам.
— Нет, правда, — сказала она. — Шкатулка принадлежала моей бабке Роулинсон. Она обещала завещать ее мне. И теперь она у меня.
Я почти поверил ей.
— А мы не могли бы поговорить в машине?
— Что толку? Чем больше говоришь, тем тоскливей на душе. Лицо у нее было угрюмое, она еле волочила ноги. И мне показалось, что передо мной не Джин Траск, а ее призрак; она чувствовала себя опустошенной — видно, жизнь для нее потеряла смысл.
— Отчего тоскливей, Джин?
— Да от всего, — и она приложила руки к груди, словно тоска причиняла ей физическую боль. — Жизнь не задалась. Папка убежал в Мексику с Ритой. Он мне даже открытки в день рождения не прислал.
— А сколько вам тогда было лет?
— Шестнадцать. И с тех пор ничего хорошего в моей жизни не было.
— Ваш отец жив?
— Я думаю, да. Ник Чалмерс говорил, что видел его в Пасифик-Пойнте.
— Где именно в Пасифик-Пойнте?
— Возле железнодорожных складов. Давно, Ник был тогда совсем мальчишка. Но он узнал папку по фотографии.
— А при чем тут Ник?
— Он свидетель, что папка жив, — сказала она неожиданно громко, словно ответ предназначался не мне, а матери, — да и с какой стати ему умирать? Ведь ему только... дайте подумать, мне сейчас тридцать девять, а папке было двадцать четыре, когда я родилась, выходит, ему сейчас шестьдесят три, верно?
— Да, если к тридцати девяти прибавить двадцать четыре, выходит шестьдесят три.
— А шестьдесят три еще не старость в наше-то время. Да и выглядел он молодо не по возрасту. Он и нырял, и танцевал до упаду, а уж какой подвижный был — передать не могу, — говорила она. — На колене меня качал.
Видно, она повторяла эти фразы с детства. Поток воспоминаний нахлынул на нее и — хотела она того или нет — тащил по подземным руслам и грозным стремнинам.
— Я разыщу папку, — сказала она. — Живого или мертвого. Если он жив, я буду ему стряпать, хозяйство вести, а уж счастливая буду, как никогда. А если умер, разыщу его могилу — и знаете что сделаю? — заберусь туда к нему и успокоюсь вечным сном.
