Лучший приключенческий детектив - Аврамов Иван Федорович
Я поморщился, а ноги сами понесли меня к гантелям — когда плохо, когда что-нибудь неприятное гложет сердце, как собака кость, появляется странное желание изнурить себя до такой степени, чтобы забыть обо всем на свете. Сейчас я работал с пятикилограммовыми гантелями столь яростно, словно собственное тело являлось для меня врагом № 1. После получасовой бешеной нагрузки я устал не меньше, чем Кличко-старший против Леннокса Льюиса на ринге. Не знаю, как там бывает у Виталия, но я действительно успокоился, по крайней мере, мне стало намного легче — размеренным шагом я направился в ванную и, стоя под контрастным душем, понял, что готов действовать.
Меня интересовал в первую очередь Игорь Лучин. Он мог рассказать мне то, что не успел Уласевич. Я похвалил себя за предусмотрительность — вчера, ожидая прибытия Вальдшнепова с его группой, приметил в мастерской Георгия Викторовича справочник Национального Союза художников Украины и выписал адреса и телефоны Лучина — домашние и мастерской.
Если честно, мой любимый завтрак, когда я дома (пусть, конечно, Алина не обижается), — это яичница из трех яиц на маргарине, или подсолнечном масле, или, что бывает крайне редко, с выжарками. Вот и сейчас, когда на раскаленной сковородке тонюсеньким сопрано вскрикнула «Олейна», ее арию тут же перекрыло мощное шипение обожаемой мной глазуньи. А на другом конце кухни в коническом нутре «Брауна» уже бушевал девятый вал кипятка, мечтающего о встрече с кофе или чаем. Пожалуй, все-таки кофе.
Домашний телефон Лучина отозвался приятным женским голоском:
— Он в мастерской. Только что уехал и пробудет там весь день.
Позвонил туда — никто трубку не снял. Значит, Игорь Иванович еще в пути.
Мастерская Игоря Ивановича располагалась совсем недалеко от площади Победы, а если точнее — в самом начале улицы Саксаганского с ее весьма обветшалыми домами, могущими создать отличный фон для фильма о послевоенном времени. Не везде, правда — встречались и обновленные сверкающие фасады модных магазинов, и кукольно-красивые здания, которым не грех покрасоваться на каких-нибудь голландских или немецких открытках.
Дом с нужным мне номером был трехэтажным и совсем неопределенного цвета. Многолетняя пыль, соединяясь с автомобильной копотью, так въелась в него, что первоначальная окраска совершенно не угадывалась. Серое такое, неприютное здание, от одного вида которого хочется писать угрюмые пейзажи. По крайней мере, если б я был художником и моя мастерская располагалась именно в этом, словно взятом напрокат из романов Достоевского, доме, на что-то солнечное моя кисть не отважилась бы.
Дверь снабжена кодовым устройством, явно установленным еще в советское время и без промедления сломанным, — отворилась, миленькая, как ни в чем не бывало. Переступив порог, я на несколько секунд замер — лампочка не горит, а того дневного света, что доходит сюда со второго этажа, явно недостаточно, чтобы увидеть, на какой двери «2» — номер мастерской Лучина. А еще в ноздри шибанул запах дряхлого дома, когда кисло, затхло, противно несет от давно небеленых потолка и стен, от каменного пола в щербинах, от некрашеных захватанных дверей.
Нужная мне дверь оказалась справа от меня. Я нажал кнопку звонка — работает! Открывать, правда, никто не спешил. Коротко тренькнул еще пару раз — никакой реакции. Что ж, о встрече всегда надо уславливаться.
Как обычно бывает в таких случаях, я слегка налег на ручку замка, желая удостовериться, действительно ли заперта дверь, и та податливо, с тихим скрипом отъехала вовнутрь.
— Игорь Иванович, — негромко окликнул я, — можно к вам?
Тишина. И полумрак — в маленьком коридорчике, к которому примыкают ванная и туалет, где еле слышно течет вода из бачка унитаза. Темно и в большой, наглухо зашторенной комнате. Охваченный нехорошим предчувствием, я прошел вперед и только теперь, когда она вся открылась моему взору, увидел, что в самом центре ее в петле из крепкой капроновой бечевы висит человек.
Я не из слабонервных, но, ей-Богу, мне стало не по себе. Кадр из какого-нибудь зловещего триллера — мучительно выкаченные глаза повешенного, его синий язык, упершийся в правый уголок рта, прямые неподвижные ноги в дорогих, явно из бутика, туфлях. У меня не было никаких сомнений в том, что передо мной именно Игорь Иванович Лучин. Он мертв, он окончательно, бесповоротно мертв и никогда уже и ни о чем мне не расскажет.
Я внимательно всмотрелся в лицо мертвеца. Хоть оно и обезображено гримасой смертного удушья, но сразу видно, что это был красивый мужчина, причем на самом пике жизненной формы. Высок, поджар, густые курчавые, с кое-где намеченной проседью волосы носят следы недавней, может, вчерашней, стрижки. Кожа гладкая, загорелая — посещал, стало быть, солярий или плескался в океане где-нибудь в Таиланде или на Шри-Ланке. Что ж, вздохнул я, таким красавчикам, причем далеко не бедным, сам Господь Бог велит любить девочек. И потом, бывает, наказывает за эти грешные пристрастия.
Делать мне здесь было решительно нечего. И задерживаться никак нельзя. Уходя, я отметил, что в мастерской Лучина царит тот беспорядочный порядок, который присущ всем мастерским всех художников мира. Значит, те, кто сунул Игоря Ивановича в петлю, никаких других целей, кроме этой, не преследовали.
Мне нужно было покинуть этот мышиного цвета дом абсолютно незамеченным. Постоял в прихожей, прислушался — вроде бы тихо. Протер носовым платком внутреннюю и внешнюю ручки двери, аккуратно притворил ее, ту же манипуляцию проделал с кнопкой звонка, а потом постарался убрать свои «пальчики» даже с ручек общей двери. Береженого, знаете ли, Бог бережет.
Кажется, мой визит Лучину не привлек ничьего внимания. Я направился к машине, которую припарковал за углом, где на отстое находился еще добрый десяток иномарок.
Трогаясь с места, я еще не знал, куда поеду. Но подумал, что, как честный гражданин, должен известить кого следует о том, чему нечаянно стал свидетелем. Вальдшнепов отпадал сразу, он, глядишь, заподозрит меня, и вполне обоснованно, в чем-то нехорошем: странно, но там, где Хомайко, там почему-то обязательно покойник. Вчера, сегодня…
Я поступил просто: приметил на Шулявке таксофон, возле кого ни души, набрал «02» и, приложив к губам листок из записной книжки, замогильным голосом сообщил:
— На улице Саксаганского, — далее назвал номер дома и квартиры, — обнаружен мертвый человек. И тут же, не дожидаясь ответного «Кто вы? Представьтесь?», повесил трубку.
День, если не считать моего последующего звонка в прокуратуру, прошел на редкость бездарно: я валялся на тахте с книгой, равнодушно смотрел телепередачи, а вечером, не дождавшись Алины, хлопнул с горя полстакана водки и крепко уснул. Да, по поводу звонка Вальдшнепову. Владимир Юрьевич весьма сдержанно похвалил меня за проницательность: телефон Уласевича действительно кто-то поставил на прослушку.
— Означает ли это, что «засветился» и я?
— Вполне возможно. Будьте поосторожнее, Эд.
Мне очень хотелось как-то понять, знает ли Вальдшнепов о повешенном (что это не самоубийство, я, как и утром, нисколечко не сомневался) художнике и коллекционере Лучине. Но тот ни словом об этом не обмолвился, а задавать какие-либо наводящие вопросы с моей стороны было бы глупо.
Кстати, дверной замок я поставил на «собачку» ради того только, чтобы узнать, когда явится домой Алина. Поэтому, когда сквозь сон услышал несколько подряд музыкальных трелей, то, подхватившись, решил, что на дворе всего лишь поздний вечер.
Однако там стояло уже раннее утро, вернее, истаивали предрассветные сумерки.
— А не правильнее ли было бы сразу отправиться на работу? — ровным, спокойным голосом предложил я.
— Прости, Эд, что так получилось, — виновато пролепетала она, а я принялся изучать ее так внимательно, как, видимо, добросовестный экскурсант знакомится с музейным экспонатом. Впрочем, даже беглый осмотр этой загулявшей особы свидетельствовал бы не в ее пользу — одни темные круги под глазами, которых она не отводила от меня, хотя ей очень бы хотелось их спрятать, чего стоили! И вообще подружка моя выглядела очень уж потерянно!
