Блондинка в озере. Сестричка. Долгое прощание. Обратный ход - Раймонд Чэндлер
Он откинулся на спинку и задумался.
— Наверное, так и есть. Наверное, все они такие. Но по нему этого не видно. Я знаю парочку таких же ребят в Голливуде, которые нарочно выпендриваются, Рэнди не дает себе этого труда. У себя в Лас-Вегасе он респектабельный бизнесмен. Будете там, зайдите к нему. Вы подружитесь.
— Вряд ли. Не люблю бандитов.
— Не придирайтесь к словам, Марло. Мы живем в таком мире. Таким он стал после двух войн, таким и останется. Мы с Рэнди и еще одним парнем однажды вместе попали в переделку. Это нас и связывает.
— Тогда почему вы не попросили его помочь, когда вам было плохо?
Он допил и помахал официанту.
— Потому что он не смог бы мне отказать. — Официант принес по второй порции, и я сказал:
— Это все пустые разговоры. Если парень у вас в долгу, вы о нем подумайте. Надо же дать ему шанс расквитаться. — Он медленно покачал головой.
— Вы, конечно, правы. Я же попросил у него работу. Но это была работа. А просить одолжение или подачек — нет.
— Но вы же приняли их от чужого человека. — Он посмотрел мне прямо в глаза.
— Чужой человек может притвориться, что не слышит, и пройти мимо.
Мы выпили по три «лимонные корочки», и он был ни в одном глазу.
Настоящего пьяницу уже развезло бы. Так что он, видно, вылечился.
Потом он отвез меня обратно в контору.
— Мы ужинаем в восемь пятнадцать, — сообщил он. — Только миллионеры могут себе это позволить. Только у миллионеров слуги сегодня такое терпят. Будет масса очаровательных гостей.
С тех пор он вроде как привык заглядывать ко мне около пяти. Мы ходили в разные бары, но чаще всего к Виктору. Может быть, для него это место было с чем-то связано, не знаю. Пил он немного, и сам этому удивлялся.
— Должно быть, это, как малярия, — заметил он. — Когда накатывает, кошмарное дело. Когда проходит, словно ничего и не было.
— Не понимаю одного — зачем человеку вашего положения пить с простым сыщиком.
— Скромничаете?
— Просто удивляюсь. Я парень довольно приятный в общении, но вы-то живете в другом мире. Я даже не знаю точно — где, слышал только, что в Энсино. Семейная жизнь у вас должна быть вполне приличная.
— У меня нет семейной жизни.
Мы снова пили «лимонные корочки». В баре было почти пусто. Только у стойки на табуретках поодаль друг от друга сидело несколько пьяниц — из тех, что очень медленно тянутся за первой рюмкой, следя за руками, чтобы чего-нибудь не опрокинуть.
— Не понял. Объяснять будете?
— Большая постановка, сюжет не имеет значения, как говорят в кино. Наверно, Сильвия вполне счастлива, хотя и не обязательно со мной. В нашем кругу это не столь важно. Если не надо работать или думать о ценах, всегда найдешь чем заниматься. Веселого в этом мало, но богатые этого не знают. Им удовольствия неизвестны. У них нет никаких сильных желаний — разве, может быть, захочется переспать с чужой женой, но разве это можно сравнить с тем, как жене водопроводчика хочется новые занавески для гостиной?
Я ничего не ответил. Решил послушать дальше.
— В основном, я убиваю время, — продолжал он, — а умирает оно долго.
Немножко тенниса, немножко гольфа, немножко плаванья и верховой езды, а также редкое удовольствие созерцать, как друзья Сильвии стараются продержаться до обеда, когда можно снова начать борьбу с похмельем.
— В тот вечер, когда вы уехали в Вегас, она сказала, что не любит пьяниц.
Он криво усмехнулся. Я уже так привык к его шрамам, что замечал их только, если у него вдруг менялось выражение, и становилось заметно, что с одной стороны лицо неподвижно.
— Это она про пьяниц, у которых нет денег. Когда деньги есть, то это просто люди, которые не прочь выпить. Если их рвет на веранде, это забота дворецкого.
— Вам не обязательно все это выносить. — Он допил коктейль одним глотком и встал.
— Мне пора бежать, Марло. Кроме того, я надоел и вам, и, видит бог, сам себе тоже.
— Мне вы не надоели. Я привык слушать. Может, когда-нибудь до меня дойдет, почему вам нравится быть комнатной собачкой.
Он осторожно потрогал свои шрамы кончиками пальцев и слегка улыбнулся.
— Интересно не то, почему я сижу на шелковой подушке и терпеливо жду, когда меня погладят, — интересно, зачем я ей нужен, вот что.
— Вам нравится шелковая подушка, — сказал я, вставая. — И шелковые простыни, и звонок, по которому входит дворецкий со своей холуйской улыбочкой.
— Возможно. Я вырос в сиротском приюте в Солт Лейк Сити.
Мы вышли на утомленную вечернюю улицу, и он заявил, что хочет пройтись.
Приехали мы в моей машине, и на этот раз мне удалось первым схватить счет и заплатить. Я смотрел, как он уходит. Седые волосы на мгновение блеснули в полосе света от витрин, а потом он растворился в легком тумане.
Он больше нравился мне пьяным, нищим, побитым жизнью, голодным и гордым. А может, мне просто нравилось смотреть на него сверху вниз? Понять его было трудно. В моей профессии иногда надо задать вопросы, а иногда дать человеку постепенно закипеть, чтобы он потом сразу выплеснулся. Любой хороший сыщик это знает. Похоже на шахматы или бокс. Некоторых нужно загнать в угол и не давать им обрести равновесие. А с другими побоксируешь, и, глядишь, они принимаются бить сами себя.
Если бы я попросил, он рассказал бы мне всю свою жизнь. Но я ни разу даже не спросил, что случилось у него с лицом. Если бы я попросил, а он бы рассказал, то, возможно, это сберегло бы парочку жизней. Но не обязательно.
Глава 4
В последний раз мы пили в баре в мае месяце, раньше обычного, часа в четыре. Он похудел, казался усталым, но оглядывался вокруг с тихой довольной улыбкой.
— Люблю бары, когда они только что открылись. Когда внутри еще прохладно, воздух свежий, все сияет и бармен последний раз смотрится в зеркало — не сбился ли у него галстук и хорошо ли приглажены волосы. Люблю ровные ряды бутылок за стойкой, и сверкающие стаканы, и предвкушение. Люблю смотреть, как он смешивает самый первый коктейль и ставит его на соломенную подставку, а рядом кладет сложенную салфетку. Люблю потягивать питье медленно. Первая спокойная рюмка в тихом баре — это прекрасно.
Я с ним согласился.
— Спиртное как любовь, — сказал он. — Первый поцелуй — волшебство, второй — близкое знакомство, третий — обычное дело.
