Николай Стародымов - Исповедь самоубийцы
— Дурак!
Я открыла глаза.
Пленники — парень и девушка — сидели на корточках у стены, закрывая головы руками. Их охранник сжимал двумя руками свой пистолет, направив на них, в явной готовности спустить курок.
А из коридора уже волокли за ноги тело пытавшегося убежать человека. За ним по белому полу тянулась размазанная кровавая полоса.
Тело убитого бросили на пол. Рядом с тем, которое уже лежало тут в тот момент, когда мы только вошли. Потом аккуратно внесли парня, в него выстрелил пытавшийся убежать. Уложили на стол. Он громко и хрипло дышал, пуская изо рта кровавые пузыри.
— Барби, ты в ранах разбираешься?
Самойлов говорил по-прежнему спокойно и буднично.
Барби? При чем тут Барби?
— Барби, — тронул меня за плечо Вячеслав Михайлович. — Осмотри рану!
А, так это же я Барби! Что за дурацкую кличку себе придумала. На моих глазах двух человек убили — а тут эта глупая американская кукла!
— Да что тут осматривать! — сама поразилась, насколько спокойно в тот момент звучал мой голос. — И так видно, что он уже не жилец.
В дверях показался застреливший беглеца бандит. Он бережно придерживал левую руку. На плече, под самой ключицей, кожа куртки была пробита, сочилась темно-бордовой кровью.
— Попал, гад, — он виновато глядел на Боксера. — Навскидку…
— …твою мать! — рявкнул тот.
— Значит, так, — Самойлов, похоже, решил, что в изменившейся ситуации пора брать руководство на себя. — Ты, Боксер, вместе с Хакером, Электриком… Короче, вы остаетесь здесь… Хотя нет, — было видно, что Самойлов колеблется.
Причину колебания я поняла много позже. В банде, с которой мы прибыли, он лично не был знаком ни с одним человеком. Он попросту не знал, на кого в какой мере в подобной ситуации можно положиться, кому какое задание можно дать. Для выполнения задуманного ему необходимо было взять с собой надежного человека. Он же мог положиться только на Боксера. Однако Боксер был ему теперь необходим одновременно в двух местах — здесь и в машине. И где было более важно, Шеф решить не мог.
Выход подсказал Хакер.
— Послушайте, пока вы будете думать, все полетит к черту. Я остаюсь здесь старшим — потому что тут осталась моя главная работа, — он посмотрел прямо в глаза Самойлову. По этому холодному взгляду было ясно, что он уже все понял. — Вы везете раненых в больницу, раз уж ручаетесь, что сможете их устроить. Своих и в самом деле нельзя бросать — тогда они не будут вам доверять. Я остаюсь здесь и доделываю все, что нужно. Мне лично необходима только охрана.
Вячеслав Михайлович думал только мгновение. Выход и в самом деле казался оптимальным.
— Хорошо, — сказал он. — Оговори все детали, — кивнул он Боксеру, — и догоняй нас. Барби — со мной! Раненых — в машину! Вперед!
…От двери я оглянулась. Пленники по-прежнему сидели на корточках у стены. Возле них стоял охранник. Хакер уже расположился перед монитором включенного компьютера, глядел на экран, одновременно разговаривая с Боксером. Один из боевиков уселся перед сейфом, проворачивал диски. Еще один с пластинкой металлоискателя в руке медленно шел вдоль стены…
Все было спокойно и буднично. Будто эти люди делали привычную для себя работу.
А на полу лежали два трупа. По сияющему чистотой белому полу растекалась алая, еще живая, кровь.
3
Надо сказать, что Москву я немного знаю. Но тут скоро запуталась, куда мы приехали. Представляю, конечно, но только очень приблизительно.
Вдруг наша машина вынырнула из лабиринта каких-то переулочков, и мы оказались на огромном пустыре, обильно заваленном кучами мусора. Наезженная дорога показывала, что мусоровозы уже давно проторили сюда накатанный путь. Или это свалка незаконная?
Впрочем, какая разница?
Мы тряслись в «рафике» на рытвинах. То тут, то там вокруг машины мелькали огромные собаки. Они мрачно глядели на проезжающий автомобиль. Но не лаяли и за нами не бросались — очевидно, по внешнему виду определили, что у нас им нечем поживиться.
По центру салона на полу лежал умирающий боевик. То, что ему уже не выжить, было очевидно. От каждого толчка его тело дергалось, лицо искажалось гримасами. Хотя человек был без сознания, тело еще реагировало на боль.
— Куда мы едем?
Раненый парень оглядывался тревожно. Он был бледен, по-прежнему нянчил руку, жалобно постанывая. Кожаную куртку у него сняли с пробитого пулей плеча, рукав рубашки оборвали. Он мне почему-то напомнил Николая Ростова из «Войны и мира», когда тот бежал, контуженный, по полю, а с его плеча свисал гусарский ментик…
На мускулистом теле набухал кровью щедро намотанный белоснежный бинт.
— Не переживай, Серега, — пытался успокоить его Боксер, сидевший впереди.
Но успокаивал не оборачиваясь. И это заметно нервировало парня. Да и меня тоже.
Заговорил Самойлов.
— Ты же сам видишь — Славка не жилец. Но бросать же его просто так тут нельзя — ты с этим согласен?
Серега невольно обернулся к окну. Наткнулся на угрюмый взгляд волкоподобной собаки, безбоязненно стоявшей на куче отбросов.
— Конечно нельзя, — согласился он.
— Ну вот мы его и везем в морг!
Раненый открыл рот. Изумленно спросил то, что хотела спросить и я:
— В морг?
Шеф ответил спокойно и уверенно:
— Конечно. А ты что думал?
По тому, как захлопал глазами парень, было очевидно, что ответ его ошарашил.
— Как он? — Вячеслав Михайлович заботливо посмотрел на лежавшего на полу. — Жив еще?
Я невольно опустила глаза. Серое лицо, вытянувшееся тело, закрытые глаза, черная кровь на губах… Никаких признаков жизни. Во всяком случае, внешних.
Грохот выстрела, мгновенный вскрик, звон ударившейся о стекло вылетевшей гильзы — все это слилось воедино, оглушило. Я увидела, как сползает с сиденья, дергаясь в конвульсиях, тело Сереги. Половины лица у него не было — сплошное кровавое месиво, из которого изумленно глядел на меня огромный, белый, с крошечной радужкой, висящий на тоненькой ниточке нерва шар выбитого из своего гнезда глаза.
И тут я не выдержала.
Что со мной было — рассказать не могу. Кто хоть раз в жизни сам пережил настоящую истерику, тот меня поймет. Я все видела, все воспринимала, однако ничего с собой поделать не могла. Я кричала, билась в крепких руках, которые меня пытались удержать, пыталась кого-то укусить, старалась вцепиться ногтями в чье-то лицо… Мой парик почему-то оказался на мертвом Сергее…
А потом я вдруг почувствовала какой-то острый запах. И мгновенно наступила тишина и покой. Все исчезло.
Я с облегчением выпала из этого жестокого мира.
4
Я открыла глаза и поняла, что лежу в своей постели.
В смысле, не у себя дома, а в постели в комнате, которую мне предоставил Вячеслав Михайлович в своем шикарном особняке.
Рядом сидела Василина. Она держала в руке какую-то склянку и глядела на меня с нескрываемым сочувствием. В комнате остро пахло лекарствами.
— Ну что, очнулись? — спросила женщина.
Отвечать мне не хотелось. Потому я только слегка прикрыла глаза.
— Как вы себя чувствуете?.. Вам скоро вставать!..
— Вставать? — удивилась я. — Почему я обязана вставать?
Женщина усмехнулась — усмехнулась скорбно, мудро, сочувственно.
— Потому что вам платят, Виолетта Сергеевна. А в этом доме деньги, которые вам платят, принято отрабатывать полностью.
Да, деньги тут нужно отрабатывать… Как их отработали до конца те же Славик и Серега.
— Я сегодня такое видела, Василина… — начала, было, рассказывать я.
Однако она меня перебила:
— Замолчите! Здесь никому ничего нельзя рассказывать.
Я посмотрела на нее удивленно:
— Почему?
Василина глядела по-прежнему сочувственно. Произнесла после некоторой заминки:
— Виолетта Сергеевна, в этом доме сокрыто много тайн. Но здесь не принято говорить ни о чем, во всяком случае в отсутствие Хозяина. Это правило, которое нарушать никому не позволено. — Она сделала паузу и спокойно добавила — Имейте в виду: здесь все комнаты прослушиваются — так что нигде и ни с кем разговаривать откровенно не советую. Только с одним человеком — с Хозяином!
Н-да, ситуация…
Может, сбежать отсюда — и рассказать обо всем кому следует? Знать бы только — кому следует рассказывать… Наверняка у него, у этого Самойлова, все схвачено. Да и что я смогу доказать? Вячеслав Михайлович легко обеспечит себе алиби, убедив кого угодно, что все это время просидел не то что у себя в кабинете — в президиуме какого-нибудь партийного съезда, на глазах у тысяч человек. И любая прокуратура поверит ему, а не мне.
Что ж это за время такое, когда не знаешь, кому можно рассказать о совершенном преступлении?!
