Дей Кин - День рождения
Он был дома. В нескольких комнатах горел свет. В обоих боксах гаража стояли машины, а на аллее был припаркован черный «Кадиллак». Я остановил машину и посмотрел на дом. Если Кендалл не сможет или не захочет мне помочь, я пропал. Я взглянул на Мэй. Она с такой силой сжимала свою сумочку, что у нее побелели пальцы.
– Я... я подожду тебя в машине, а ты пойди узнай, дома ли он, – сказала она.
Я пересек аллею и позвонил в дверь.
– Это, наверное, служебный вход. Пойди лучше обойди дом, Джим, – сказала Мэй из машины.
Я пошел по аллее, окружавшей дом. Газон доходил почти до самой воды. Уход за ним, должно быть, дорого стоил Кендаллу, но от этого он не был красивее газона перед нашим домом.
Мэй была права. Дверь фасада была более красивой, чем та, в которую я звонил вначале. Я нажал на кнопку звонка. Я еще не оправился от увольнения. Я так преданно и упорно вкалывал на Кендалла. Он не имел никакого основания меня увольнять. Я позвонил еще, в этот раз настойчивей. У небогатых людей установлены колокольчики или электрические звонки. У богатых, таких как Кендалл, целые музыкальные устройства. Мне думалось, что я сильно побеспокою его своим визитом.
Я слышал перезвон в доме, но никто не открывал мне двери. Я спустился на газон и заглянул через стеклянную стену в салон. Кендалл сидел спиной к окну в огромном кресле из красного пластика. Я видел только его черные волосы на макушке и крупную руку, свисавшую с подлокотника кресла. Рядом с креслом около руки стояла бутылка шотландского виски. Я вернулся к двери и позвонил еще раз. И вновь безрезультатно. Тогда я вернулся к машине.
– Мне кажется, что мистер Кендалл спит.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я вижу его макушку над спинкой кресла. Но он и не думает открывать дверь. Мне его разбудить?
Мэй вылезла из машины.
– А что же нам остается делать, Джим? Позвать полицию?
Я мотнул головой.
– Нет. Полицейские никогда не поверят в то, что со мной произошло. Билл Дэвид станет насмехаться. Да к тому же мне кажется, что нельзя терять ни минуты.
– Тогда буди его. Если нужно, высади дверь.
Я вернулся к парадной двери, но взламывать мне ее не пришлось. Она не была заперта. Легонько толкнув ее, я вошел внутрь дома. Я очутился в глубине галереи без крыши – что-то вроде внутреннего дворика, – откуда шли две полукруглые лестницы. Я стал подниматься по правой, ведшей к коридору, в который выходили две двери из матового стекла. Я открыл правую дверь, но она не вела в стеклянный салон, где я увидел Кендалла. Я очутился в просторном центральном холле, в котором было полдюжины дверей. Это был самый несуразный дом из всех, которые мне доводилось видеть. Таков был современный стиль. Мэй была права: мне больше нравился мой домик демобилизованного солдата. В таком огромном бараке невозможно было отыскать ванную комнату без карты и компаса.
– Мистер Кендалл! – позвал я. – Это я, Чартерс!
Ответа не последовало. Я толкнул одну дверь, но и она не вела в салон. Мне приходилось слышать о комнате, в которую я попал. О ней мне рассказал как-то вечером у Келли знакомый электрик, который ее оборудовал.
Вся мебель состояла из стоявшего посреди комнаты огромного дивана-кровати. Три стены из четырех, а также пол и потолок представляли собой огромные зеркала. В какую бы сторону я ни взглянул, я видел себя в дюжине экземпляров. Целый полк. Вид из постели должен был быть захватывающим. Электрик, который мне о ней рассказал, называл эту комнату «лабораторией мистера Кендалла». Четвертая стена была сплошь увешана фотографиями обнаженных женщин. Но это не были художественные снимки. Эти снимки были явно сделаны тогда, когда женщины были пьяны. Кендалл повесил их фотографии на стену, словно охотничьи трофеи.
Я узнал некоторых из этих женщин. Две из них были замужем и принадлежали к высшему свету Сан Сити. Была там и фотография Лу, сведенное от желания лицо, выгнувшееся тело.
– А я-то поверил, что он тебе отвратителен, что вчера вечером ты послала его ко всем чертям, – сказал я фотоснимку.
Итак, с появлением этого нового звена цепочки мне было еще нужнее увидеть Кендалла. Я совершенно не мог продолжать верить в случайность нашей вчерашней встречи с Лу в «Плантации». У случая длинная рука, но не настолько же. Лу заплатили за то, чтобы она со мной переспала. Я хотел знать, зачем и кому это было нужно.
Я пересек зеркальную комнату, толкнул дверь, которая выходила в ванную комнату, прошел через ванную и очутился, наконец, в салоне. Он был огромен: приблизительно десять на пять метров. Через стеклянную стену виднелась луна, сиявшая над бухтой. Вдали мерцали огоньки Сан Сити.
Помещение было, на мой вкус, слабо меблировано. Впрочем, меблировка соответствовала архитектуре дома: она была ультрамодной и явно неудобной, кроме разве красного кресла, которое занимал Кендалл. Тот, впрочем, сменил положение. Теперь он сидел лицом к стеклянной стене. Я все также видел его макушку над спинкой кресла. Ни руки, ни бутылки виски уже не было видно.
– Эй, Кендалл, – крикнул я ему.
Он не шевельнулся. Я подошел к нему и шлепнул его по голове, чтобы разбудить. Шлепнул, правда, чуть сильнее, чем было нужно. Его голова мотнулась вперед, увлекая все тело, которое при падении развернулось. Он упал на спину, и тогда я увидел его лицо. Лицо, изборожденное глубокими морщинами с оскалом дохлой рыбы.
Когда я был маленьким, я раз забежал на кухню, чтобы отщипнуть кусок курицы, которая осталась с ужина. Я в спешке сунул руку в тарелку с гнилым липким мясом, которое мой отец оставил на приманку для ловли крабов. Тогда, помню, у меня было такое же чувство: меня чуть было не вырвало. Бутылка виски, ударившись о стеклянную стену, разбилась об пол. Звук разбитого стекла дошел до меня словно через ватные тампоны метровой толщины.
У меня потемнело в глазах. Стало трудно дышать. Воротник сдавил горло. Рука непроизвольно потянулась, чтобы ослабить галстук, но я обнаружил, что воротник был уже расстегнут.
Это было невозможно. Всего полчаса назад я говорил с ним по телефону. Что он тут делал, мертвый? Ибо он был мертв. Человек, которого я сбросил с кресла, был не Кендалл. Это был Тони Мантин.
Борта его белого шелкового костюма были залиты кровью. Он лежал на спине и его лицо было так же лишено всякого выражения, как тогда, когда он мне сказал: «Ты мне нравишься, Чартерс».
Я отступил на шаг.
– Кендалл! – заорал я. – Мистер Кендалл!
Мне казалось, что я вопил в морге. Ответом мне было только слабое эхо. Я хотел закурить сигарету, но руки мои настолько сильно дрожали, что я зажег ее посредине, бросил, достал новую. Вот тогда я и заметил пистолет. С того места, где я стоял, он был похож на «Кольт» 38-го калибра, собранного на раме 45-го калибра. Рукоятка его была инкрустирована пожелтевшей слоновой костью. Ствол был посеребрен. Я поднял его, потом положил на прежнее место. Сделал это быстро, так как ствол был горячим. И понял, что погорячился, что мог сильно погореть. Теперь в это дело вмешается полиция, а я сделал огромную оплошность.
«Кто этот тип?» – спросит меня Билл Дэвид.
«Он мне назвался Мантином», – отвечу ему я.
«Почему вы поссорились?» – спросит Дэвид.
«Мы не ссорились».
«Не вы ли его случаем убили?»
«Нет».
«А кто же его убил?»
«Не знаю».
"И у вас нет ни малейшей идеи на этот счет?
«Нет».
«Когда вы вошли в комнату, он был уже мертв?»
«Да».
«Тогда как могли, – спросит меня лейтенант Дэвид, – отпечатки ваших пальцев очутиться на пистолете?»
И мне останется лишь ответить:
«Я его поднял машинально».
Как и Пел Мантиновер...
Глава 8
Я стоял как пригвожденный, сосал сигарету и глядел на Мантина. Беннер сказал, что этот человек негодяй. Первое лицо в банде, контролировавшей игорные дома трех штатов. Дело тянуло на несколько миллионов долларов. Он был наемным убийцей. В некотором роде Мантин был для Кайфера тем же, чем я был для Кендалла. Разве только что Кайфер не говорил ему: «Принесите-ка мне сандвич с ветчиной» или «Пойдите скажите Пел Мантиновер, что кассационная жалоба отклонена». Кайфер говорил: «Вправь-ка мозги этому типу». «Пристрели этого засранца». «Заткни глотку этому придурку». И Мантин выполнял приказ.
Однако, мне не была безразлична его смерть. Он не был животным, отнюдь нет. Чем дольше я на него смотрел, тем больше находил под маской усталости сходство с Пел Мантиновер. Это был, наверное, ее старший брат. Я готов был поклясться, что он был по натуре хорошим парнем, что измениться его заставили обстоятельства. У него были какие-то привязанности, и доказательством этого могли служить те десять тысяч долларов, которые он мне дал, чтобы спасти Пел Мантиновер. У меня было странное ощущение, что я его подставил. Мантин хорошо ко мне относился, и теперь он был мертв.
Было нетрудно представить, что здесь произошло. После нашего разговора по телефону у Мантина сложилось ложное впечатление, что я поговорил с Кендаллом и тот посоветовал мне вернуть деньги и договориться с ребятами из Сан Сити. Тогда он прямиком направился к Кендаллу. Они поругались. И Кендалл, у которого на совести было то, что он позволил вынести смертный приговор Пел, убил Мантина.
