Гелий Рябов - Бывший
Очередную дорожную петлю он срезал лесом и сразу же увидел три ели, за то время, что не был здесь, они поднялись еще выше, резко выделяясь среди окружающей их молодой поросли. Он приблизился к заветному месту, мысленно определил его и сразу же увидел: ровная прежде дорога, он хорошо это помнил, — образовала не слишком глубокий, но хорошо заметный минус породы, песок с годами просел, утрамбовался, и вот появилась выемка… Он инстинктивно обошел ее, не наступил и остановился у обочины. И сразу же увидел преследователей. В отличие от него они не стали срезать дорожную петлю и неторопливо двигались по проселку, Его удивил их вид: в городе были одеты как служащие, теперь же выглядели не то рабочими геологической партии, не то железнодорожниками. Наверняка профессионалы… Сейчас они подойдут, и все выяснится…
Они и подошли — спокойные, уверенные, как будто заранее договорились о встрече с ним. Один, веснушчатый и белобрысый, был высок и грузен, второй — темный шатен, равнодушно уставился бесцветными, выцветшими глазами.
— Здесь? — белобрысый шагнул на дорогу.
— Что «здесь»? — улыбнулся Корочкин.
— Мы от Краузе, — сказал шатен. — Не понял, что ли?
— Про вас не договаривались.
— Ну, твое дело — такое… — с ленивой угрозой проговорил белобрысый. — Не вникай во что не надо.
— И кто же это определил? — насмешливо осведомился Корочкин.
— Я, — сухо и уверенно сказал белобрысый. — Сюда возвращаться тебе незачем, а Зуева будем искать вместе. Хата в городе у нас есть.
Вот и выяснилось все. Работают под блатных, давят, хотят, чтобы их считали русскими. А вот «Зуева» искать — вместе. Немцы это, без сомнений — немцы. На всякий случай спросил:
— Как вас называть?
— Его — «ты» и меня «ты», — усмехнулся белобрысый. — И тебя — тоже «ты».
— Ладно, — кивнул Корочкин. — А что за квартира?
Он умышленно не сказал «хата», не хотел под них подделываться. Подумал: странность или даже глупость какая-то… Сам к ним пришел, сам напросился, а дошло до дела — и получается, что они чуть ли не враги. А почему «чуть»? Враги и есть. Он — русский, они — тевтоны. Он изначально не хотел никакого вреда России. Какой ей вред, если исчезнет с лица земли подлец, обозначенный сутенерской кличкой «Зуев»? Правда, есть брошь в сто миллионов — а это оружие, гибель тысяч красноармейцев… Ну и пусть гибнут. Красные же… А то не с ними дрался в 20-м… Нет, не с ними. С их родителями, пожалуй. А есть ли разница? Есть. Теперь каждый честный офицер должен… Бог с ними, с этими реминисценциями, он ничего и никому не должен.
— Оглох, что ли? — толкнул его шатен. — Или больной?
— Здоровый. Вот что, господа хорошие… Побрякушку доставать — ваше дело. Зуева найти — мое. Вы от моей помощи отказались. Это — как угодно. Ну а Зуева я и без вас найду. Мы с вашим… нашим шефом договорились эти два дела поделить. Так что не надобна мне ваша «хата», вы — направо, я — налево. — Он пошел не оглядываясь и сразу же услышал щелчок — такой знакомый, хотя и забытый уже, и негромкий окрик:
— Стой.
Оглянулся: шатен держал у груди, в сжатом кулаке, пистолет, расстояние было небольшое, Корочкин хорошо его рассмотрел, он выглядел непривычно — горбатенький, с рукояткой наискось, раньше никогда не приходилось видеть такого.
— Вернись.
Он кивнул и послушно сделал несколько шагов.
— Будете под дулом держать? Это не работа…
— Поговори… Пошел вперед.
— Ладно… — Теперь оба были за спиной. Пристрелят? Не должны. Краузе человек серьезный. Что они ни наплети по возвращении — цена одна. Зуев нужен… — Ты и ты, — не удержался он, — оба-двое, вместе, раскиньте мозгами или тем, что у вас мозги заменяет. — Он играл с огнем и понимал это, но рассудил, что люди, охотно применяющие давление и силу там, где спокойно можно без них обойтись, — такие люди, вероятнее всего, и сами понимают только язык грубой силы или ее эквивалент — наглость. Он замолчал на мгновение и, мысленно отметив, что пока не стреляют и не пытаются избить, продолжал напористо и уверенно: — Я к тому, что без меня вы цацку не достанете, потому что слабо представляете, что значит вдвоем на дороге раскопать могилу, в которой шесть костяков. А цацка — с карманные часы величиной. Ну и как? Вам из-за линии фронта пришлют саперную роту? То-то… — Он перевел дыхание, они молчали, никак не реагируя на его слова. Что ж, можно добавить. — Главное: пока эта штука не будет у нас в руках, — он умышленно сказал «нас», объединяй себя с ними, — как можно быть уверенным; что я не. А обманул, а? — Он нагло ухмыльнулся. — Или не запамятовал место? Не валяйте дурака, ребята…
Они переглянулись, шатен молниеносно-профессионально убрал пистолет, сказал:
— Хату в городе содержит проститутка. У нее пасется преступный мир — мелочевка всякая… Карманники, фармазоны. Мы представились по совести, мол, только отпыхтели на нарах, за незначительное дело, по значительному проехало, ну и подкинули шалашовке, чтоб уважала. Намекнули: есть третий кореш. Все понял? Возвращаемся в город. И больше помалкивай, оно похожее выйдет…
Когда сошли с электрички, было уже темно, на улицах горели фонари, окна домов тоже были освещены, звенели трамваи, у входа в кинотеатр выстроилась очередь, Корочкин посмотрел на рекламу: «Сердца четырех».
— Долго еще?
— Пришли. — Белобрысый толкнул его в подворотню. В глубине большого зеленого двора хорошо был виден деревянный особняк в два этажа с розовым отсветом, в окне. Корочкин заметил сломанную скамейку под деревьями, сказал:
— Присядем, сказать хочу…
— Ну? — Белобрысый сел, шатен остался стоять.
— Квартиру выбрали ничего… — похвалил Корочкин, отметив про себя, что прекрасно выбрали, профессионально: все подходы просматриваются, а с тыла наверняка проходные дворы. — Только… Где гарантия, что эта женщина не сообщит?
— Ты уж положись на нас, — хмыкнул белобрысый.
— А чем ты ее удержишь? — настаивал Корочкин.
— Деньгами, — белобрысый тяжело посмотрел. — И страхом. Еще вопросы?
— Теперь война, патриотизм вспыхнул. Деньги и страх сегодня «тьфу».
— Она не за себя боится. Еще вопросы? Тогда пошел… — Он подтолкнул Корочкина и двинулся следом, жарко дыша в затылок. Ну вот, «хата» не что иное, как квартира немецкой разведки. Конечно, предположение, но — достоверное. Стало быть, и вести себя надобно весьма и весьма определенно…
— Красивая женщина? — хмуро спросил Корочкин, останавливаясь.
— Плохих не держим, — снова подтолкнул его белобрысый.
Пока поднимались по скрипучей лестнице на второй этаж, Корочкин попытался определить, какую функцию может выполнять хозяйка. Дом недалеко от вокзала — гудки паровозов слышны; что ж, ясно: фиксирует движение воинских эшелонов, отправку техники, в городе уже разворачиваются госпитали, значит, может завести знакомства с ранеными и выздоравливающими, а то и просто с проезжающими офицерами, то есть командирами — не так уж и мало…
Белобрысый постучал, послышался высокий женский голос:
— Кого Бог несет?
— Свои…
Створка поползла, на пороге обозначилась женская фигура.
— Вот, с корешом… — объяснил белобрысый. — Зажги свет. — Вспыхнула грязная лампочка, и Корочкин увидел лицо хозяйки. Она была, как говорили во времена его юности, ослепительно красива. На вид ей казалось не более двадцати пяти.
— Анфиса, — хмуро произнесла она, разглядывая Корочкина. Взгляд у нее был цепкий, внимательный, она словно что-то хотела спросить. Но не спросила. — Проходите в дом, чего на пороге стоять…
Корочкин отметил про себя этот типичный местный оборот: «проходите в дом»; так говорили все в этих краях — и простые люди, и интеллигенты, в отличие, например, от москвичей и петербуржцев, которые ограничились бы только одним «проходите» или «прошу». Женщина была местная.
— Благодарю вас… — Он вошел в комнату.
Она была обставлена старой мебелью, внушительной и монументальной, в былое время такие вещи любили начинающие врачи и мелкие адвокаты. Над большим квадратным столом розовел выцветший шелковый абажур, все пространство над буфетом занимала большая, плохо исполненная фотография мужчины лет тридцати, по всей вероятности, это был муж Анфисы или кто-нибудь из родственников. В углу на тумбе стоял патефон.
— Ужинать будете?.
Белобрысый кивнул, и Анфиса ушла на кухню — сразу же послышался стук тарелок. Через несколько минут она принесла блюдо с дымящейся картошкой в мундире, банку соленых огурцов и полбутылки водки.
— Прошу, — она села первой.
— Из хорошей семьи? — нагло спросил Корочкин.
— Музыке учили… Вам положить?
— Благодарю, я сам.
— Простите, я не услышала вашего имени.
Корочкин бросил на немцев насмешливый взгляд:
