Валентин Курицын - Томские трущобы
— Займись барышней, Кондратий Петрович! Ты ведь свеженьких-то любишь!
А она только неделю из деревни… Посмотри, даже загар деревенский не прошел!
— Ну и ухарь же ты, девка: мертвого из могилы подымешь… — процедил сквозь зубы Егорин, потягивая шампанское.
— Садитесь, садитесь, гости мои дорогие! Чем вас потчевать прикажете?
— суетился Иван Семенович, усаживая барышень.
— Эге, да вы разгулялись не на шутку! Шампанское пьете. Помсрисек моя любимая марка. Отлично! — болтала Катя, чувствуя себя в этой обстановке дорого кутежа, как в родной стихии. — Только вот что, друзья мои, продолжала она, делая бутерброд из свежей икры, — должна вам заявить, что мы, я и моя подруга, голодны как сорок тысяч пильщиков, ибо наша достоуважаемая «тетушка» накормила нас таким обедом, что…
Иван Семенович сорвался с места.
— Господи боже мой! Только приказывайте, сию минуту все будет, крикнул он, нажимая кнопку.
— Вот что, голубчик, — начала Катя, обращаясь к явившемуся лакею, — вы нам дадите рябчиков под белым соусом… Только поскорее, пожалуйста!
— Слушаюсь, — метнулся лакей. — А стерлядь паровую сейчас прикажите подать!
— Да, да, — вспомнил Кочеров, — подавайте сейчас…
Катя медленно, маленькими глотками тянула вино.
— Ах! Давно я не пила настоящего шампанского… великолепный напиток! Он напоминает мне мою молодость!
— Что вы, Екатерина Михайловна, стыдитесь говорить: «вашу молодость» да разве теперь-то вы не молоды! — искренне вырвалось у Кочерова.
— Теперь бы еще устриц десяток и совсем бы на столицу походило! продолжала Катя, мечтательно щуря свои темно-серые глаза, — вы, Ваня, обратилась она к Кочерову, — понятия не имеете об устрицах.
— Откуда мне… в Сибири их нет! Думаю, привычку надо к ним.
— Да, брат, Катюша, — здесь об устрицах забыть надо… Это тебе не Москва! — вставил Егорин, наполняя бокалы. — Нечего старое вспоминать! Выпьем лучше!
Катя залпом выпила бокал.
— Люблю за ухватку! Молодец девка: пьет не морщится! — одобрительно крякнул Егорин.
— А ты, что же, разлапушка, — продолжал он, обращаясь к Шуре, — сидишь невесела. Пей вино-то… — И он обхватил ее левой рукой, та сконфуженно опустила глаза и сделала слабую попытку освободиться. — Ничего, ничего! Сиди себе смирненько… Ишь ты, нагуляла сколько жира… Сдобная!
Шура молчала, краснела и ежилась от слишком грубых прикосновений своего кавалера. На глазах у нее блестели слезинки. Катя отодвинула кресло и, шумя своим черным шелковым платьем, прошлась к пианино.
— Эх, тряхнуть разве стариной, спеть, — воскликнула она. — Только вот, кто аккомпанировать будет.
— За этим дело не станет: тапёра позвать можно. Здесь при гостинице есть… — отозвался Иван Семенович.
— Вот и прекрасно! Позовите, пожалуйста!
Явился тапёр — низенький невзрачный человек, со сморщенным лицом еврейского типа. Войдя, он подобострастно поклонился присутствующим, и усевшись за пианино спросил:
— Что сыграть прикажете.
— Знаете аккомпанемент к романсу «Жажду свиданья».
Тапёр утвердительно кивнул головой и взял несколько вступительных аккордов. Высокое, несколько надломленное, но приятное, ласкающее слух сопрано Кати, вступил под аккомпанемент и полился страстный зовущий романс. Кочеров слушал, низко наклонив голову.
— Приди, мой милый, я в ожидании! — пела Катя.
Лицо ее побледнело от внутреннего волнения. Грудь поднималась прерывисто и высоко. Глаза ее были устремлены куда-то вдаль: точно она видела там вдали того, кого так горячо, с такой глубокой тоской призывала в своей песне.
— Хорошо, ей богу, хорошо! — вырвалось у Егорина, когда Катя, закончив романс, быстро подошла к столу. Она жадно отпила полбокала шампанского. Шура смотрела на нее большими восторженными глазами, все еще находясь под обаянием пения.
Тапёр тихо перебирал клавиши.
— Ступайте, больше я петь не буду, — сказала Катя, устало откидываясь на спинку кресла.
Тапёр молча повиновался.
— Пойдем и мы с тобой, Шура! — поднялся Егорин, — пройдемся по коридору.
Катя и Иван Семенович остались вдвоем.
— Эх, Катя! — странным, точно не своим голосом заговорил Кочеров, если бы ты только захотела! Душу бы за тебя положил!
Девушка устало покачала головой.
— Опять за старое! Голубь ты мой, брось! Что себя расстраивать попусту…
— Люблю ведь я тебя, Катя, крепко люблю! Слово только одно — весь твой!
— Многие меня, голубь мой, любили, — грустно отозвалась Катя, многие по мне с ума сходили, еще там, в Москве, а где они теперь! И что со мной сталось! Была я когда-то звездой кафешантанной — на собственных рысаках каталась… А теперь! Все, милый мой, пройдет, все забудется!.. Давай выпьем лучше с горя!!!
13. Сенька Козырь у тихой пристани
Читатель, верно, помнит удивление, овладевшее Козырем при виде внезапно появившегося татарина.
— Откуда ты взялся? — удивленно спросил он.
«Татарин» расхохотался.
— Что, не узнал? Приятель!
Козырь был окончательно сражен.
Что за притча! — размышлял он, — по голосу, как будто Сашка, а с виду форменный татарин! Перенарядился он, что ли!
— Ну, гайда, теперь! — скомандовал Сашка. — Понравился тебе мой маскарад? Это, брат, мне необходимо, потому что в тот дом, куда мы сейчас пойдем, надо являться с осторожностью.
— Ну, брат, и штукарь ты, — покачал головой Козырь, — если бы ты не заговорил своим настоящим голосом, ей богу же, я бы не узнал!
— Здесь у меня, милый друг, — кивнул головой Александр, указывая на соседнюю комнату, целый склад всевозможных вещей и костюмов. Нечто вроде уборной артиста. Сегодня я татарином нарядился, а завтра, если понадобится, монахом буду. Так-то, брат!
Козырь почтительно слушал Александра и невольно перебирал в своей памяти все рассказы, которые ему приходилось слышать о ловкости и находчивости Сашки Пройди-света.
Когда они спускались вниз по лестнице, Александр обернулся к Семену и отрывисто произнес:
— Помни, Козырь, только одно: где ты был, что ты слышал — не видал, не знаю! Понял?
— Что ты, брат, разве я «первоучка» какой. Нешто я товарищеского обихода не знаю?
Внизу, в кухне их встретила старуха.
— Что это, батюшка, вы уже уходите? — обратилась она к Александру.
— Уходим, уходим, Кузьмовна! — ответил тот. — Я к вечеру еще вернусь.
Они вышли во двор. Собака, было вновь загромыхала своей цепью, тявкнула раза два, но, узнав проходивших, смолкла и завиляла хвостом. Выйдя в переулок, Пройди-свет остановился и дал Козырю следующую инструкцию:
— Вот что, Семен, теперь ты иди по одной стороне улицы, а я пойду по другой. Не упускай меня из вида. В какой дом я зайду, туда и ты маленько погодя заходи.
Козырь молча кивнул головой.
Через полчаса ходьбы они вышли на одну из центральных улиц города. Здесь Козырю труднее стало следить за своим спутником. И улица была шире, и движение по ней больше… Александр же шел себе, не спеша, размахивая мешком, и время от времени однообразно покрикивая:
— Шурум нет ли! Старых вещей продавать!
Поровнявшись с одним большим двухэтажным домом в конце улицы, он остановился и поискал глазами Козыря. Заметив того на противоположной стороне, он слегка кивнул головой и нажал кнопку, под которой было написано: «звонок к дворнику». Минуты через три калитка была открыта и Александр вошел во двор.
Козырь, стоя на противоположной стороне улицы, видел все это и подождав несколько минут после того, как Александр вошел во двор, он в свою очередь последовал за ним.
Калитка была полуоткрыта. Во дворе около ворот Козыря встретили Александр и какой-то седенький сгорбленный старикашка.
— Вот, Иван Панфилыч, — заговорил Александр, указывая на Козыря, земляк мой, прошу любить и жаловать. Жить он у тебя будет, пока барин не приедет.
— Ладно, пуская живет, — равнодушно ответил Иван Панфилыч.
Козырь между тем, с любопытством оглядывал двор, где ему предстояло провести некоторое время в ожидании дальнейшего указания своего нового товарища.
Двор был большой, открытый, весь заросший травой, видно было, что здесь не появлялись экипажи, да и люди редко заходили. Задний фасад дома с облупившейся штукатуркой, старые надворные постройки, поросшие мхом — все это веяло запустением и мертвой тишиной.
— Идем же, шоль, в комнаты, — предложил Иван Панфилыч. — Что на дворе-то стоять!
— Идем, идем, душа моя! — подхватил Александр, — шурум-бурум нет.
Старик-дворник, кряхтя и почесывая поясницу, мелкими старческими шажками поплелся в дом. Наши приятели последовали за ним. Поднявшись на большое каменное крыльцо с обшарпанными и избитыми ступенями, они через большие темные сени пошли в кухню. Судя по размерам последней, по большому железному колпаку, висящему над широкой плитой, по многочисленным полкам для посуды — здесь когда-то кипела оживленная работа. Стучали, вероятно, поварские ножи, трещали мороженицы, в дымной и чадной атмосфере мелькали белые колпаки поваров. Но теперь и здесь, как и на внешности дома, лежал отпечаток заброшенности и пустоты.