Виктория Платова - Смерть на кончике хвоста
Два месяца.
Ровно два месяца Воронов не мог написать на своем «Ундервуде» ни строчки. Слова, казалось, разбитые церебральным параличом, не складывались в предложения. А сами предложения больше напоминали престарелых инсультников. Воронов вставал в шесть утра и после добросовестного приема целого комплекса лекарственных препаратов усаживался за письменный стол. Он добросовестно проводил за столом часы и дни, но былая легкость не приходила. Сначала он впал в панику, потом — в неистовство, потом — в апатию. И когда до сдачи рукописи очередного романа оставалась неделя, а ни одной приличной строчки так и не было написано, Воронов решил открыться Марголису.
Он вытащил своего литагента с очередной презентации очередного телесериала о суровых буднях работников правоохранительных органов. Марголис успел изрядно накачаться дармовой фуршетной водкой и потому даже не сразу понял суть происходящего.
— Я исписался, — трагизм происходящего заставил Воронова перейти на фальцет. — Я исписался и завалил книгу.
— Что за бред ты несешь, Володенька? У тебя же сдача тринадцатого…
— Именно. А в наличии только три абзаца.
— Только не злоупотребляй успокоительным. Скоро буду.
Как ни странно, но, переложив всю ответственность за свою так неожиданно забуксовавшую карьеру на литагента, Воронов почувствовал себя лучше. Сейчас прилетит ангел-хранитель с деловитой проплешиной на макушке — и все разрешится само собой.
Марголис не заставил себя ждать: от вороновской способности выплевывать шедевры зависело и его благополучие. С порога он потребовал скелетик рукописи, перечитал три квелых абзаца и глубоко задумался.
— Что скажешь, Семен?
— Да-а… Похоже, что тебе необходим творческий отпуск. Невозможно работать в таком режиме. Пять полноценных детективов в год — и так на протяжении трех лет… Умом тронуться можно. Отдохнешь где-нибудь на Канарах…
— Семен! — упреждающе поднял палец Воронов.
— Пардон… Отдохнешь на кушетке в дальней комнате. Месячишко-другой. А там видно будет.
— А издательство?
— Забудь об издательстве. Спишем все на форсмажорные обстоятельства. В конце концов, автор твоего масштаба имеет право на каприз. Они же не варвары, должны понимать.
— А если… если она не вернется?
— Кто?!
— Ну… способность писать. Как пришло, так и ушло. Такие случаи уже бывали… в мировой художественной литературе.
— Ну, во-первых, ты имеешь дело не с литературой, а с беллетристикой, — Марголис умел быть безжалостным. — И во-вторых, куда ты денешься? Владимир Воронов — это даже уже и не писатель…
— А кто? — испугался Воронов.
— Владимир Воронов — это торговая марка. Если твой чертов кризис затянется на неопределенное время — наймем литературных негров. Пускай корячатся, руку набивают.
— О чем ты говоришь? Каких нефов?
— Обыкновенных. Голодных мальчиков без амбиций. Такое практикуется.
— Нет! Я не могу… — Воронову вдруг стало нечем дышать, и он несколько раз беспомощно взмахнул рукой.
— Да ладно тебе. До этого еще далеко. Это я так сказал, на всякий случай.
Марголис потрепал Воронова по плечу, близко придвинулся и обнажил в улыбке острые желтоватые клыки. Три года назад он оставил всех своих малоперспективных авторов ради одного — многообещающего. Но стоит Воронову сойти с дистанции, как Семен тотчас же найдет себе еще одного Воронова, но гораздо более талантливого. Семен будет носиться с этим новым дарованием как курица с яйцом, утирать ему нос и придумывать биографию и повадки. И так же, поблескивая лысиной, умело окучивать все заинтересованные стороны….
От этой мысли Воронову стало страшно. Семен был его единственным другом, единственным окошком в большой и вопиюще антисанитарный мир. Мир, в который он, Воронов, не войдет никогда. Потерять его было равносильно смерти от асфиксии. Или от сердечной недостаточности — ни один нитроглицерин не поможет.
— О чем ты думаешь, Володенька? — настороженно спросил Марголис.
— По-моему, у тебя слишком много зубов.
— Это для того, чтобы вовремя загрызть всех наших врагов, идиот! А вообще, баба тебе нужна, Воронов. Баба.
— Зачем? — искренне удивился Воронов.
— Да, действительно. — Марголис почесал лысину и подмигнул Воронову. — Действительно, зачем? Баба будет отвлекать тебя от фармакотерапевтического справочника под общей редакцией профессора Ф.П. Тринуса. Ладно… К машинке пока не подходи, а я завтра позвоню в Москву и все утрясу. А то, может, поедем на банкет? Вечеринка еще не закончилась…
Это был риторический вопрос.
Проводив Марголиса и измерив кровяное давление (сто сорок на сто), Воронов угнездился в кровати и открыл зачитанный до дыр «Атлас редких и экзотических болезней». Отдыхать так отдыхать. Он это заслужил, черт возьми!..
8 февраля
Наталья
…Едва лишь Наталья повернула ключ во входной двери, как сразу же поняла, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Старая карга Ядвига Брониславовна и обе Бедусихи — мать и дочь — восседали против ее комнаты на табуретках. Малолетний Андрюша безнаказанно вертелся тут же и, при всеобщем попустительстве взрослых, плевался из бумажной трубочки горохом. Прямо в дверь ее комнаты, откуда с равными временными промежутками доносился жуткий, нечеловеческий вой. С теми же равными промежутками дверь сотрясалась от ударов. От страха у Натальи отказали ноги, но упасть она так и не успела: революционная тройка воззрилась на нее.
— Пришла, — веско заметила баба Ядя.
— Ага. Приволоклась, — поддержала ее Бедусиха-старшая.
— Принесла нелегкая, — завершила тираду Бедусиха-молодая. А малолетний Андрюша выпустил в сторону Натальи горох.
— Добрый вечер, — Наталья была близка к обмороку, но все же нашла в себе силы поприветствовать ревтрибунал.
Теперь ревтрибунал отреагировал на невинную реплику Натальи в обратном порядке.
— Кому добрый, а кому и не очень, — отрезала Бедусиха-молодая.
— Мы за участковым послали. Чтобы пристрелил вашего бешеного пса. С утра двери выносит. И воет, как перед смертью. Ни стыда ни совести у людей. Въезжайте на отдельную жилплощадь и там хоть крокодилов разводите. — Бедусиха-старшая обожала проповеди на морально-этические темы. — А в коммунальной квартире уж будьте любезны… Понаехали тут…
— Я тебя предупреждала, Наталья, — подвела итог баба Ядя. — Порядков своих не устанавливай. Допрыгалась ты. Сейчас вот милиция пожалует — и все. Нет твоей собаки.
За запертой дверью раздался вой Тумы. И Наталья, проклиная все на свете, бросилась открывать.
Собака, сидевшая посередине дивана, на ночной рубашке Натальи, при виде спасительницы сразу же успокоилась. Она подбежала к Наталье и дружелюбно завиляла обрубком хвоста.
— Некогда, душа моя, некогда. — Наталья потрепала доберманиху по худому, прихотливо изогнутому загривку. — Ноги в руки — и прочь из этого вертепа.
Но выводить собаку в одном ошейнике было верхом безумия. Кто знает, какие мысли бродят в узком черепе Тумы? Подумав, Наталья соорудила из сумочного ремня некое подобие поводка и пристегнула карабин к ошейнику.
— Ну, пойдем. Поужинаем в другом месте.
Судя по всему, поводок дисциплинировал Туму; проявив чудеса послушания, она тотчас же пристроилась у левой Натальиной ноги и приподняла морду: жду дальнейших распоряжений.
Когда спустя минуту они вышли в коридор, там оставался лишь сексот Андрюша. Все остальные разбрелись по комнатам наводить марафет перед приходом участкового.
— Мама, мама! — тотчас же запищал маленький злодей. — Она уводит. Она собаку уводит! Вздыбив шерсть, Тума зарычала.
— Слушай, ты, скотина, — с неведомым ей доселе сладострастием прошептала Наталья. — Если ты еще раз откроешь свой поганый рот, я спущу собаку с поводка. И она снимет с тебя скальп. И голым в Африку пустит. Ты все понял?
— Понял, — Андрюша сразу присмирел. — А как ее зовут?
Не удостоив сопляка ответом, Наталья хлопнула входной дверью.
…В первой же телефонной будке она набрала номер хозяев Тумы. Никаких изменений, долгие гудки, на Западном фронте без перемен. Оставалась Нинон. Вряд ли Нинон согласится приютить доберманиху, но все же, все же…
Нинон сняла трубку на седьмом гудке, когда Наталья уже отчаялась услышать ее голос.
— Вас слушают, — судя по деловому кокетству в интонациях, Нинон не одна.
— Это я… Слушай, Нинон, ты бы не могла мне помочь?
— Я уже пыталась тебе помочь… Что еще не слава богу?
— Собака.
— Какая собака?
— Вчерашняя доберманиха. У меня вся квартира на рогах.
— Исключено.
— Ты что, не одна?
— Да, — Нинон понизила голос. — Так что сама понимаешь… У меня и так жизнь собачья, а здесь еще и ты с какой-то пришлой доберманихой. Сдай ее в приют. Есть же всякие питомники.
