Инна Тронина - Отторжение
— Ещё два креста получишь, и будешь полный кавалер! — всхлипывала мать, укутанная в восточную узорчатую шаль, которую Мишка привёз ей в подарок.
А братец повторял, что дела своего ещё не кончил. Вот, отдохнёт чуток, потом запишется в Нижнем с Алёнкой Сергеевой, и обратно в Чечню — «духов» валить. При этом он опускал вниз большой палец, как римлянин во время гладиаторских боёв.
— Мочить, до конца изничтожать с-собак, ба-андитов!»
Михаил явно выделывался перед племянниками. Мои мальчишки за такими разговорами хоть ненадолго, да отвлекались от мыслей о Виринее. Моя мать разрывалась между двумя противоположными чувствами. С одной стороны, хотела удержать Мишеньку дома, но, в то же время, желала видеть его героем новой кавказской войны.
Меня они особенно не тревожили, всячески подчёркивали сочувствие, занимались детьми. И я был благодарен им за это. До того, как Ковьяр окажется за решёткой, я не имею права думать о личном. Все нити по делу держу в своих руках, и потому мозг работает, как механизм. Когда защёлкнут на нём наручники, смогу погоревать, как следует. Буду свободен от всех обязательств, и тогда стану тем, кем должен — вдовцом, отцом, сыном, братом.
А сейчас я почти не появлялся дома. Поздно вечером приезжал на Комсомольский проспект, целовал спящих детей, беру на поднос чашку кофе и закрываюсь в кабинете. Включал компьютер, закуривал и на всю ночь погружался в работу. Твёрдо знал, что заснуть не смогу. А снотворные принимать нельзя. Лечение может сказаться на реакции, на самочувствии.
Иногда даже приходится тушить окурки о собственную ладонь, чтобы не разрыдаться по-бабьи. Или, того хуже — не застрелиться. Ведь оружие совсем рядом, в сейфе — только руку протянуть. Потом унёс его в служебный кабинет и почувствовал себя немного спокойнее.
Брат Мишка, которому тоже не спалось, приходил ко мне. Сказались военные стрессы, когда часто приходилось вскакивать от выстрелов и взрывов, хватать автомат, занимать оборону. Он выкуривал в ночь по две пачки сигарет. Большой шершавой рукой с мозолью на указательном пальце ерошил густые, пшеничного цвета, волосы. Щурил серые глаза с густыми ресницами, то и дело вздрагивал, кусал губы.
Сидя в кресле около моего стола, при свете лампы, Мишка говорил, говорил, словно боялся умолкнуть. Я всё уже знал про его невесту Алёну Сергееву. И про дружка Вальку Вдовина, который женился на «малышке». Так в Чечне называют окопных проституток. Братец от их услуг тоже не отказывался, но об Алёнке никогда не забывал. А на войне чего не бывает?
— Я тоже спрашивать не стану, с кем без меня гуляла, — пообещал Мишка. — Вот и квиты будем.
— А если ни с кем? — спросил я.
— Ну-у, Прош, так сейчас не бывает, чтобы ни с кем! — непривычным баском возражал братец.
Надо же, хоть бы что взял от матери — копия Иван Самохин, царствие ему небесное! А вот голоса у нас похожи. Оба пошли в дедушку — Прохора Карповича.
— Твоё дело, как к этому относится, — примирительно сказал я. — Одного тебе желаю — не овдоветь…
— Нет, пусть лучше я помру первым! — испугался братец.
И я понял, что он действительно очень любит Алёнку. Рассказывал, что привёз ей платок в блёстках и цветах, прямо до пола. И юбку, как у цыганки. Алёнка чернявая, так что будет ей к лицу. Ещё подарил невесте серёжки — золотые, с рубинами. А матери — с крошечными бриллиантами. Свой нательный крест Мишка повесил на золотую цепь. Обещал привезти крест и мне — из грозненского храма Михаила Архангела. Мать уверяла, что небесный заступник сохранил ей сына, и тоже клала поклоны.
Мне было не до Мишки, если честно. Горе от недавней утраты переполняло душу, мешало сосредоточиться. И, всё-таки, казалось странным — откуда у него столько золота? Ведь звание-то у него солдатское. Мог только ограбить женщин как захватчик. Под дулом автомата о серёжках не плачут.
Интересно, какое у него жалование? Ведь не контрактник ещё — только собирается. Не хочет уезжать из Чечни, пока бандиты русскую землю топчут. Алёнка, дескать, всё понимает, поддерживает. Мать бы уговорить! Она то благословляет на бой, то цепляется, не пускает. Контракт — не срочная служба, можно и отказаться.
Сам Мишка, вижу, тоже в сомнениях. Ему двадцати нет, жить хочется. Конечно, смерти боится, и сам себя заводит. За друзей посчитаться нужно, за любимого командира. Ещё очень хочет водрузить триколор хоть над каким-нибудь домом — пусть не в городе, а в селе.
Ещё братец хвастался фотографией. Там он, закинув АКМ на плечо, стоит на фоне развалин дудаевского дворца в Грозном. И с видом победителя смотрит вдаль, вверх — на отвоёванную у супостата землю. Молодой ещё, максималист, как все мальчишки. Вот женится и остынет, повзрослеет. Дети пойдут, и на байки о войнушке времени не останется.
Вот и сегодняшнюю ночь мы провели с братом вместе. Он вспомнил случай, как во взводе заклинило пулемёт, заело затвор. Так Мишка его починил, и тем самым спас многих от гибели. Взводный орден не мог дать, поэтому презентовал золотую цепь. Хоть дарёное и не дарят, но брат хотел вручить её мне. Я отказался — не стоит нарушать обычай.
Вот тут-то Мишка и надел на неё крест. А мне, чтобы не оставлять без подарка, протянул мужской перстень. Очень дорогой, из чистейшего золота, с арабской вязью.
— У меня пальцы толстые, — признался братец. — Тяжело носить. А у тебя — как раз! Не обижай, Прош, я же от души…
Я закрыл перстень в сейф, где ещё недавно лежал пистолет. Там же хранились и некоторые ценные документы. А сам я носил теперь оба кольца — своё и Вирино. Если бы не дети, без раздумий пошёл бы следом — так тошно одному.
— Господь всегда лучших берёт, — назидательно сказал мне отпевавший жену священник.
— Возможно, — ответил я. — Только мне от этого не легче. Дал бы хоть детей вырастить…
Не слушая возражений батюшки, я вышел из церкви, под дождь и ветер. Думал о том, что могу и жениться — потом, когда-нибудь. Детям нужна мать, а мне — подруга. Но любить Виринею буду всегда. За десять лет она ни разу не огорчила меня. Вот только сейчас, когда улетела, как лебёдушка, покинув свою семью. Жену позвали с небес, и она не могла отказаться.
Роман Брагин встретил меня у эскалатора. Он, несмотря на лютый холод, был без шапки, в куртке-«мафии» и потёртых джинсах. А я, если позволяла погода, всегда носил шляпу — чтобы казаться выше ростом. Пальто надел чёрное, из нубука.
Мы смотрелись, наверное, смешно. Ведь, даже в шляпе, был Брагину до плеча. Пожав друг другу руки, мы пошли на пандус здания аэровокзала. Мне вдруг стало холодно и ещё более тоскливо, чем раньше. Серые поля, хмурое небо, голый лес вдалеке — ещё та картина.
Вспомнил дочку, как она спит в кроватке, обнимая подаренную Мишкой куклу. Игрушка немудрящая, но симпатичная — с голубыми глазами, с жёсткими ресницами. Льняная коса до пояса, серебристое платье с оборками — всё как надо. Нонка — полная противоположность внешне, потому и прикипела сердцем к кукле. Не выпускает её, даже когда ест или сидит на горшке.
Надо бы взять себя в руки, не ходить при Брагине с кислым видом. Он не виноват, что в моей семье траур. Похоже, Роман хочет спросить о семье, да стесняется. У него жена со дня на день родить должна — уже третьего ребёнка. И ещё неизвестно, чем всё кончится. Я знаю случай, когда женщина в Могоче погибла от десятых родов, а перед тем всё было нормально.
Из-за Виры и мои коллеги, и сотрудники Андрея Озирского вдруг по-иному взглянули на своих жён. Начали жалеть их, помогать по хозяйству, заниматься с детьми. Представили вдруг, что останутся, как я, неприкаянные. А впереди ещё Восьмое марта, когда положено чествовать прекрасный пол. Я, конечно, поздравлю мать и дочку. Схожу и на кладбище к Виринее — может, станет немного легче.
Мои сыновья ещё не скоро вырастут. Лукиану прямо перед Новым годом стукнуло девять. Фоме в середине марта — семь. Нонке в мае исполнится два года. Хорошо, что не в пустую квартиру возвращаюсь. Есть, для кого жить. Двадцать пятого, в девятый день, справляли поминки. Мать с Мишкой выпили на двоих три бутылки водки.
А я еле осилил одну рюмку. В голову тут же застучало, и я вспомнил о заставшей там пуле. Одно хорошо — мать с Вирой никогда не жили вместе. И теперь свекровь совершенно искренне убивалась по невестке. Да и Мишка просил привезти летом детей в Нижний. Алёнка постарается заменить им мать — хоть на время. Она знает, что племянники жениха остались сиротами.
Сыновья, конечно, хотели бы повидать город на Волге. Они ещё там не были. Не катались на лодках, не видели знаменитый откос, место слияния Оки и Волги. Мишка обещал покатать их на мотоцикле и на моторке, вместе порыбачить. Я ничего против не имею. Пусть едут хоть на всё лето, если к тому времени окрепнут.
Но, вроде, никаких осложнений у них нет. Лечились дети в элитной тридцать восьмой больнице у Каширки, на улице Москворечье. Я заплатил за отдельную палату для всех троих. Вира находилась в больнице безвылазно. Это был как бы гостиничный номер — с санузлом, телефоном и холодильником.
