Валерий Барабашов - Золотая паутина
— Отвел душеньку. А то, глядишь, не скоро теперь бабу попробуешь.
— О чем ты, Сеня? — Мария испуганно глянула на него.
Он посерьезнел.
— Милиция… или следователи какие… Не заявлялись тут?
— Были, — простодушно сказала она. Часов в десять…
— Ну? — лицо Семена окаменело.
— Ну, я им сказала, чего они спрашивали.
— А чего спрашивали-то?
— Спрашивали: где, мол, мужик твой был с третьего на четвертое декабря?… Я и говорю: дома, где ж ему быть. Токо приехал поздно и спал пьяный в гараже.
— Дура… твою мать! — не сдержался Сапрыкин. — Ты б сказала: спал у меня под боком, как сурок, всю ночь. Поняла?
— Ты бы предупредил…
— «Предупредил»! У самой-то голова для чего? Платок носить? Тьфу!… А почему спрашивали — сказали?
— Сказали. Говорят, человека какого-то нашли, мертвого, у нас в лесу. Это там, за Колодезянским кордоном.
— А-а… Но почему ко мне приперлись, ты об этом спросила?
— Спросила. Они говорят, не волнуйтесь, гражданка, мы всех опрашиваем. И в самом деле, Сень, они и к Кузякиным ходили, и к Дубининым… Считай, половину нашей Даниловки обошли.
— Ну, это другое дело.
Мария подошла к мужу, тревожно глянула ему в самые зрачки:
— Сень… А ты тогда зачем про бабу-то… когда, мол, еще попробуешь?… Ты что, Сеня?…
— Да чего ты, дура, чего! — замахал он на нее руками. — Мало ли, чего брякнешь. А ты цепляться сразу.
— А кого убили, Сень, ты не знаешь?
— Да откуда же мне знать, что ты! — дернул он плечами и отвернулся.
Мария отчего-то переменилась в лице, все никак не могла застегнуть многочисленные свои одежды, толклась тут же, на кухне, и Семен ушел в другую комнату, завалился в обуви на диван, дымил, мрачно глядя в потолок.
«Марии надо сказать, — вязко думал он. — Чего от жены-то скрывать? Она баба верная, поможет, если что. А так может и ляпать невпопад. Да и предупредить ее надо. Менты могут явиться за мной с минуты на минуту…»
— Мария! — позвал он. — Поди-к сюда.
Она пришла — тихая, с заплаканными глазами, стала в дверном проеме, сморкаясь в фартук.
— Чего ревешь-то? — спросил он без всякого выражения, тускло.
— Ой, Сеня, сердце у меня чего-то разболелось. Неспроста все это.
— Неспроста, — согласился он. И еще раз повторил: — Неспроста.
Поднялся, сел, жестом велел Марии: сядь и ты. Бухнул в пол:
— Это мы, Мария, Тольку порешили. Валькиного мужа. Помнишь, на голубых «Жигулях» приезжал?
— С кем?! Что ты говоришь, Сеня? — она в ужасе подняла ладони к лицу.
— Да с пареньком одним, ты его не знаешь. И не в этом дело, Марусь. Он нас с Валентиной заложить собирался, грозил. Поняла? А он многое знал, да все знал, чего там! Поэтому ты решай…
— Да что мне решать, Сеня? На родного мужа, что ли, пойду доносить? Бог с тобой.
— И за это спасибо, — хмыкнул Семен. — А теперь слушай. Ты ничего не знаешь, ничего не видела, никто к нам не приезжал и ничего не привозил. Дурочкой прикинься. Ну, раз сказала ментам, что ночевал я в машине… Ладно, напился или поругались, чего-нибудь придумаем, выкрутимся.
Мария заплакала. Острые ключицы ходуном ходили сейчас под раскрытым на груди халатом, сотрясались худые плечи.
— Спрячь все, что можно, — поучал Семен. — Я тоже свои железяки приберу…
— Может, отдать им все, Сеня?
— Дура! Детей троих на что растить будешь? Меня, чего доброго, заберут. Ты об этом подумала?! Из дома не выгонят, не бойся. Машина, видно, накроется, жаль, — Семен глянул в окно, на «Волгу». — А так всем следователям говори: своим горбом заработали. И машину купили, и дом построили — огурцы да ягоды растили и продавали. Поверят. Огород большой, все в Даниловке знают, что мы с тобой торговлей занимаемся… Золото у меня кое-какое есть, я спрячу, скажу тебе где. Лет пять — семь, если что со мной случится, не притрагивайся к нему, жди.
— Да что с тобой может случиться, Сеня? — Мария со страхом смотрела на мужа.
— И расстрелять могут, — просто сказал он. — Вышка. Это как следствие пойдет. И что Валентина скажет.
Семен ушел во двор, чем-то там гремел, что-то ломал. Потом, нагрузившись железками (он разобрал плавильный агрегат), поехал к еще не замерзшему Дону, выбрал глухое и глубокое место, побросал обломки в воду, постоял, повздыхал. И жалко было расставаться с прошлой жизнью, и выхода, кажется, иного не было.
…Поздним вечером кто-то постучал в ворота, забился в неистовом лае Трезор, и Семен поднялся из-за стола — уже пришли?
Но явился совсем незваный и нежеланный гость — Дюбель. Семен впустил его во двор, цыкнул на метавшегося в праведном хриплом лае кобеля, повел Генку в гараж. Заперев дверь, спросил угрюмо:
— Ну? Зачем ты сюда приехал? Менты рыскают.
Генка, продрогший, голодный и злой, грел руки у электрокамина, процедил сквозь зубы:
— Не только менты, Семен. И госбезопасность гоняется.
— Эт почему? Мы разве какого государственного деятеля пришили? Подумаешь, прапорщик!
— Да прапорщик завскладом был, пугач этот от него, — Дюбель похлопал себя по слегка оттопыренному карману, где лежал пистолет. — Ну и еще грешок один за мной есть… Щегол, сучонок, заложил. Сам в легавку пошел, представляешь?… Ладно, падла, в зоне ему все равно долго не жить. Скажу кому следует… Ты вот что, Семен, пожрать дай. Раз менты и у тебя тут шарят, оставаться я не буду, уеду снова в город. А потом в Сочи махану, на юг. «В городе Сочи — темные ночи» — слыхал такую песенку? Там у меня кореша есть, надо только созвониться, на халяву ехать смысла нет.
«Вон оно что, — думал Сапрыкин. — Парень этот по уши в дерьме. Может, это и к лучшему. Если менты меня возьмут, буду говорить, что подрались по пьянке с Рябченко, да и все. А этот урка пришил его из пистолета, пусть и отвечает. Только б Валентина лишнего не наговорила».
Он сходил в дом, сказал Марии, чтобы дала поесть. («Мы там, Марусь, в гараже… Мужской разговор».) Мария собрала на скорую руку закуску, ничего не стала спрашивать, сунула в руки Семену и поллитровку. «Пусть только скорее уходит», — было в ее глазах.
Поллитровку они распили быстро, Генка захмелел, но в меру, в руках себя держал. Семен не торопил его и не гнал, пусть сам выбирает, что и как ему делать. Единственно, чего он опасался, так это перестрелки. Если явятся из милиции или, чего доброго, из госбезопасности, то пальбы не миновать. Дюбель — парень неробкого десятка, тем более поддатый сейчас, за пистолет схватится и не дрогнет… Черт, как все глупо и опасно обернулось! А подумал бы он, Семен, прежде чем везти прапорщика сюда, в Даниловский лес… Тьфу!
За приоткрытой дверью гаража стояла уже ранняя зимняя ночь, хотя не было еще и восьми вечера. Генка отогрелся и наелся, покуривал сейчас, развалясь в теплом углу, у электрокамина.
— На месяц-другой меня, конечно, кореша и тут спрячут, в Придонске, — рассуждал он. — Но потом все равно отсюда когти надо рвать. Что это за жизнь — все время взаперти сидеть?! Башли есть — гулять надо, пить, в кабаках сидеть. В зоне не разгуляешься. А ты, Семен, не дрожи. Мертвый ничего не расскажет.
— Да мертвый-то не расскажет, — согласился Семен. — Живых много. А менты что — напали на твой след? Ты где был-то?
— Ну, где был, там уж нету, — Дюбель сплюнул на бетонный пол гаража, и Семену это не понравилось — убирать тут за всякими. — Я у одного мужика на даче сидел, да больно тоскливо там. Как бирюк. Да и жратва кончилась. Про выпивку и баб и не говорю. В окно кто-то заглядывал, парни на мотоциклах подъезжали. Вокзал, а не дача! Печку не затопи, на улицу не выйди. Таким вот «козлом», как у тебя, обогревался, — он кивнул на простенький электрокамин. — С одной стороны жарит, а другой бок мерзнет. Не-ет, Семен, такая жизнь не по мне. Я люблю широко жить, рисково.
— А убьют если менты? Начнете пулять друг в друга, — Сапрыкин с опаской покосился на карман Генки.
Тот перехватил взгляд, ухмыльнулся, погладил карман, а потом вдруг выхватил пистолет, повертел его в руках, зачем-то поцеловал.
— А хрен с ним! — легко сказал он. — Все одно когда-нибудь подыхать. И я кого-нибудь еще прикончу. Пусть только сунутся. Ладно, Семен, ты отвези меня на поезд, поеду я. Надо бы зиму где-то перекантоваться, по весне оно легче. По весне каждый куст — дом, да и со жратвой попроще.
— Поехали так поехали, — с облегчением согласился Сапрыкин и велел Генке открывать ворота гаража.
* * *За Генкой Дюбелевым оперативная чекистская группа гонялась несколько дней. Щеглов назвал несколько адресов, по которым Генка мог прятаться, по там его не оказалось. Хотя по одному из них он заходил, просил приютить его на неделю-другую. За квартирой Дюбелевых было установлено постоянное наблюдение, но домой Генка не являлся и матери, видно, тоже не говорил, где находится. Но однажды звонил ей на работу, телефонный разговор был перехвачен. Генка велел приготовить одежду потеплее, сказал, что позвонит еще, скажет, кому передать. Но звонка больше не раздалось. Может, Дюбель выжидал, может, предпринял что-то еще, раздобыл одежду на стороне, уехал — вариантов имелось много.
