Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание
Виктор вспомнил, как мечтал о таком магнитофоне на лекциях в институте, и согласился.
— Давай.
Магнитофон лег в карман рядом с «Голгофой».
— У меня с этой вещицей такая история связана!.. Расскажу — не поверишь.
— Потом расскажешь, — отмахнулся Виктор. — Рули на Пироговку. Там меня подождешь минут десять. У общежития.
Пана не было. На кровати в грязных тяжелых ботинках валялся Стинг. Досадно, вторая часть задуманного плана срывалась.
— Пришел? — недовольно встретил его Стинг, опуская ботинки на пол.
— Не к тебе, а к Пану, — в той же грубоватой тональности ответил Виктор, а про себя продолжил: «Ты меня боишься. Говоришь уважительно…»
Стинг сказал примирительно:
— Да я так… Для порядку. Сюда ходить не всем велено. А Пан будет завтра, не раньше.
— Жаль, — искренне посетовал Виктор. — А я ему большие деньги привез.
— Могу передать… — прозвучало уже заискивающе.
А что, может, ему отдать? Эта идея показалась Виктору забавной. Стинг, Пан — какая разница? И он выложил на стол инкассаторскую сумку, поманил к себе пальцем Стинга. Тот шагнул вперед, встал рядом с Виктором.
— Слушай меня внимательно.
— Ага! — глупо, по-идиотски кивнула обезьянка.
— Если Пана сейчас здесь нет, значит, он уже никогда не придет. — «Ты веришь мне… Веришь каждому моему слову!» — Значит, сгорел Пан. А тебе надо срочно исчезнуть из России. Вот сто тысяч долларов на первые расходы. Заграничный паспорт есть?
— Ага!
— Бери деньги, пока тебя не накрыли, добывай визу и лети в Женеву. Там тебя встретят. Пароль «Кондауров». Запомнил?
— Ага, Кондауров, — отозвалось послушное эхо.
— Поживешь там годика два-три. Пан даст тебе сигнал, когда возвращаться.
«Ты мне веришь! А меня забыл. Меня здесь не было. Денег я тебе не давал…»
Стинг бросил сумку в потертый рюкзак.
— Так я того… Мотаю.
— Не мотаю, а лечу как пуля. Фараоны сейчас здесь будут.
Стинг мгновенно испарился.
Оставшись один, Виктор подошел к знакомому столу, налил себе стакан минеральной воды. Увидел меж тарелок пухлый конверт. Открыл его. Доллары. Увесистая пачка. Решил: «Позаимствую. Не обеднеет».
Посидел немного, успокоенно, беззаботно, ни о чем не думая. С особым, полусадистским удовольствием набрал на телефонном диске 02.
— Милиция? Срочно сообщите Кондаурову из МУРа. Банк «Мегаполис» взял Пай. Его сообщник — не знаю фамилии-имени. Кличка Стинг. Рост примерно метр восемьдесят пять. Похож на обезьяну. Сейчас он в Шереметьеве. Хочет увезти деньги в Женеву. Откликается на пароль «Кондауров». Да-да, именно «Кондауров»! Кто сообщил? Старшина Сомов. Все! Некогда! Спешу!
Толстогубый водитель ждал его с нетерпением.
— Так слушай, расскажу тебе забавную историйку про одну бабу.
— Чуть позже, — опять сдержал его Виктор, догадываясь, с каким пошлым идиотским восторгом будет преподнесена ему очередная шоферская байка о придорожной случке. — Заедем в магазин «У Алины». Тут рядом, я покажу.
Повезло. Та же розовощекая девушка стояла за прилавком.
— Приехал вернуть долг.
Девушка недоуменно захлопала ресницами.
— Недавно вас ограбили. Взяли шесть миллионов рублей. Это сделал я. Простите.
Ресницы вскинулись вверх, застыли.
— Возвращаю вам в два раза больше. — Он протянул ей конверт. — Здесь почти три тысячи долларов. До свидания!
Пристально глянул на нее. «Ты забыла, как я выгляжу… Забыла…» Повернулся и вышел.
Толстогубый водитель обежал машину, услужливо открыл дверцу.
— Ну, садись. Счас расскажу…
— Спасибо. Ты свободен, — ответил Виктор и рассмеялся: у водителя слепилось такое страдание на лице, что он, казалось, готов был вернуть щедрую плату за проезд — пятьдесят долларов, только бы его выслушали.
В уличной кутерьме смех растворился, точно его и не было. Все намеченное сделано. Что теперь? Что дальше? Бред залетающих мыслей опять будоражил, опять гнал куда-то, вытеснял отовсюду, где он проходил.
Виктор пробивался сквозь шеренги затылков. Именно затылков. В толпе лиц почти не видно. Там самостоятельно живут волосатые затылки, уши. Но шальные мысли их все равно колко казнили мозг. И как он ни ускорял шаг, они настигали его. Создавалось ощущение стояния на месте, висения на месте, а еще вернее — отсутствия своего места в мире. Где, где можно найти желанный покой? Вера? Возникли неприязненные смутные догадки. Приходила по просьбе Пана. Только она знает все. А Пан уверяет, что его разведка все выведала. И на даче Хозяина все-таки была она. «С таким ушастым… Ха-ха! Засмеют…» Нет, Вера не поможет.
Память нет-нет да и выталкивала на первый план загадочно привлекательного Кондаурова. Его мысли были почти не опорочены. Они превращались в слова, которые можно было принимать как угодно — с пониманием или обидой, но его мысли лишь слегка приукрашивались словесными формами, ничего не скрывали, в них не было лжи. Кондауров выслушает, поймет. А потом стиснет запястья наручниками и прикажет отвести. Слуга закона, рожденный для охоты.
Духовная торричеллиева пустота!
Кто-то тронул его за плечо.
— Не скажете, сколько времени?
«Пошел ты к дьяволу!» — откликнулось в Викторе. Но, сделав несколько шагов, он обернулся. Что-то показалось знакомым во внешности спросившего. Сухощавый. Сгорбившийся. Очки… Похож на Шеленбаума! Профессор Шеленбаум! Вот, кто не оттолкнет, не обманет, не защелкнет наручники.
Стеклянная будочка телефона-автомата сама приблизилась к Виктору.
Глава 17
Несбывшаяся надежда
Верно говорят на Востоке: «Что толку в светильнике, если он сверху прикрыт горшком».
Миниатюрная старушка, жена Шеленбаума, аккуратно расставила на столе печенье, ватрушки, конфеты, чайные приборы из старинного тонкого фарфора и смиренно удалилась. Ее неспешные, почти ритуальные движения привычно сотворили в комнате добро и семейное благополучие.
— Хорошо, что вы пришли, — заговорил Матвей Самуилович, разливая чай, — Я человек любознательный, поэтому мне очень хотелось встретиться с вами. В качестве былого диагноста скажу, что вы несете в себе какую-то загадку, не известную нам, психиатрам. Но она тяготит, давит, мучает вас.
Виктор грустно покачал головой в знак согласия и по невесть откуда прилетевшей подсказке не спеша опустил руку в карман, осторожно нажал клавишу магнитофона.
— Продолжу ваш диагноз: она пытается меня уничтожить.
— Не надо так мрачно, — протестующе сказал Шеленбаум, как бы уводя Виктора от беды.
— Это правда. Меня толкнуло к вам отчаяние. Как к священнослужителю, когда уже не видят дороги к спасению.
— Неужели так? — поверил Шеленбаум. — Готов помочь, если в моих силах. Говорите, прошу вас.
Отодвинув чашечку, Виктор положил руки на стол и сбивчиво, волнуясь, начал рассказывать.
Матвей Самуилович умел слушать. Серьезно, внимательно, не отвлекаясь. Но то, что он услышал, его преобразило: брови вскинулись вверх, глаза расширились, губы плотно сжались.
Растроганный откровением собеседника, он после недолгой, но очень значительной паузы тихо промолвил:
— Так вот почему вы меня, старого самоуверенного мастодонта, вчистую обыграли там, в милиции.
— Простите, — повинился Виктор.
— Помилуйте, чего ж тут прощать. Я понимаю, хорошо понимаю. У вас не было выбора. Ну да не об этом сейчас речь. О другом… — Он двумя пальцами повертел серебряную ложечку, точно закрепляя ускользающее из памяти «другое», заговорил слегка пафосно: — Милый мой, вам же ниспослан редкий дар. Вы не имеете права паниковать. Вы обязаны умело и во благо людей распорядиться им. Только надо решить как.
— Как? Самый трудный вопрос, — горько заметил Виктор. — Этот вопрос и привел меня к осознанию собственного бессилия. Мне все время мерещится, уважаемый Матвей Самуилович, что за те дни, что я пролежал в больнице, люди переродились. Будто из темных глубин каждого человека поднялся страшный зверь. По улицам идут фаланги эмбриональных личностей, и у каждого, повторяю — у каждого приземленные мысли, желания, устремления. Я вижу и слышу стадо, которое живет одной похотью. Меня это ужасает, отталкивает, делает каким-то инородцем.
Шеленбаум весело воспротивился:
— Сколько эмоций! Сколько фантазий! Даже придумали себе образ инородца! Дорогой мой юноша, любой одаренный человек ведет себя от одного самоистязания к другому. И с вами это происходит. Открылись вам люди в новом обличье, вы — в панику, растерялись, простите, даже перепугались. А на самом деле все просто. Человек и вправду недалеко ушел от животного. Но разве он виноват в этом? Стоит ли осуждать его за приземленные мысли? Это все равно что осуждать кошку за то, что она не умеет говорить. Теперь о похоти и стадности. Экое открытие! Вы же прекрасно знаете, что все человеческие отношения имеют эротическую основу. И в этом спасение человечества. А стадность… Да, звериный инстинкт. Но человек не может выжить в одиночку. Все сущее на земле столь тщательно вписано в единое целое, что из него нельзя ничего выбросить — ни пташку, ни травинку, ни человека, даже такого, как вы, мечущегося в защите своего эгоизма. Мы — община, которая потому и живет миллионы лет, что сплочена официальными, дружескими, родственными и, добавлю, сексуальными связями. Без стадности и похоти человечеству грозит физическая смерть.
