Виктор Доценко - Кровь за кровь
Долгое время у Максима было прозвище «Водолаз». Дело в том, что они носили форму точно такую же, как у сотрудников милиции: глухой, застегнутый до самого подбородка, китель, прозванный среди сотрудников «скафандром». А Максим, после того как школу они закончили и получили направление на работу, продолжал носить этот «скафандр» даже тогда, когда и форму сменили.
Позднее Захаров узнал, что не из большой любви Максим всегда ходил в форме и на работе и дома, а потому, что он был в семье седьмым ребенком и в этой огромной семье было только двое работающих: отец и он сам…
К радости друзей, они получили направление в Москву, да и по службе продвигались почти одновременно: стоит одному получить очередное звание, как вскоре получает и другой… Сейчас Максим возглавлял отделение милиции у Курского вокзала.
— Извини, Кеша, что отрываю тебя от дел: я не очень задержу тебя…
— Слушай, брось ты свои реверансы! — делая вид, что сердится, прервал Захаров друга. — Говори, зачем я тебе понадобился: ведь без дела тебя силком не заставишь позвонить.
— Ну, ты не прав, старина! — обиделся Максим. — Как ни позвонишь, то в управлении, то совещание, то прием…
— Ладно-ладно, шучу! — усмехнулся Захаров. — Что стряслось у тебя? Помощь нужна или совет?
— Скорее — совет… Ты уже ознакомился с телетайпограммой о мошенниках?
— О «полосатом интеллигенте»? Ознакомился… Более того, с полчаса назад у меня был пострадавший от него…
— Как, еще один?! — невольно воскликнул Максим.
— Представь себе…
— Это становится интересным… Это меняет дело…
— Почему? — не понял Захаров.
— Я тебе звоню потому, что был просто уверен: они работают в твоем районе…
— Из чего ты исходил?
— Понимаешь, все пострадавшие указывают твой район, а рассылает свои жертвы он по разным вокзалам города… И Панькин мне с Киевского звонил: туда «полосатый» тоже от тебя отослал… А сейчас, выходит, и к тебе?
— Нет, мой до вокзала не доехал: случайно раньше в «куклу» полез и сразу же к нам в отделение…
— Тогда моя версия не лишена…
— Это точно! — Захаров задумался. — Надо помыслить…
— Мысли-мысли, Спиноза! Желаю удачи, пока!
— Пока, Максим… — Из трубки раздались короткие гудки, а Захаров продолжал держать ее в руках. Очнувшись, он удивленно взглянул на трубку, пожал плечами. Медленно положив ее на аппарат, тут же снова схватил и набрал номер.
— Максим? Извини… Что хотели приобрести твои пострадавшие? На чем их подловили?
— Сейчас взгляну. Так… плащ… куртку… А один сибиряк хотел костюм купить, финский…
— Стоп!.. — прервал Захаров. — Подожди у телефона. — Он снял другую трубку и набрал номер. — Простите, Захаров беспокоит… Николай Михайлович, у тебя какие вчера костюмы были? Нет… еще… А финские, серые, были?.. По сто восемьдесят?.. Да? Разобрали?.. Нет-нет, мне не надо, спасибо!.. Хорошо, как-нибудь забегу… Пока! — Он положил трубку и снова обратился к Максиму: — У тебя, Максим, все пострадавшие называли приметы «полосатого»?
— Все до единого!.. Ты чего это так взъерошился?
— Пока сам не знаю: какое-то внутреннее предчувствие…
— Хорошего или плохого? — не удержался от усмешки Максим.
— Скорее — плохого… — не замечая иронии друга, ответил Захаров.
— Как был ты скептиком, так и остался им! Может быть, ты не то дело выбрал и тебе нужно было зарабатывать на хлеб предсказаниями? Ладно, дерзай! Привет!..
— Пока, Максим, пока… — Иннокентий Аристархович медленно опустил трубку на аппарат. Задумчиво взглянув на дверь, он увидел, как она медленно раскрывается и пропускает в кабинет робкую фигуру пострадавшего. Захаров чуть не начал с ним разговаривать, но потом поморщился, покачал головой и взмахнул рукой, словно отгоняя прочь видение… С чего это вдруг недавний посетитель снова привиделся ему? Неожиданно пришло в голову, что неудобные ощущения возникли не после ухода пострадавшего, а во время его присутствия! Майор еще раз внимательно прокрутил весь разговор — опрос пострадавшего, стараясь наткнуться на то, что смутило его. Но вопросы и ответы ничего не подсказали ему. Тогда что?..
Обычно Захаров, сталкиваясь с чем-то непонятным при знакомстве с человеком, пытается отыскать причину этой непонятности. И если не находит ее в разговоре, начинает мысленно восстанавливать его портрет. Внешность вроде ничем не примечательна… Спокойное, красивое лицо, волевое, руки скорее музыканта, нежели экономиста, хотя и экономист не руками трудится… Глаза… Глаза?! Как он сразу не понял, что именно глаза причинили и причиняют сейчас ему беспокойство. Внимательные, цепкие, даже, можно сказать, пронизывающие насквозь…
4
У Захарова все время было такое ощущение, что эти глаза изучают его… А может, это только его воображение?.. И человек пришел к нему просто за помощью в трудную минуту? Иннокентий Аристархович подошел к окну и взглянул на суету вечерней Москвы…
Из отделения милиции Гарик вышел злой и неудовлетворенный. Вроде бы все проиграл, все разложил по полочкам и вот — на тебе! Хорошо еще, что с носовым платочком вовремя сообразил. Но Гарик кривил душой перед собою: не эта маленькая неосторожность с «куклой» вывела его из равновесия (она только усилила тревогу, возникшую в тот самый момент, когда Гарик переступил порог кабинета).
Сейчас, тщательно восстанавливая в памяти весь разговор, досадуя на себя за излишнюю настырность в просьбе посмотреть и другие альбомы, Гарик неожиданно остановился посреди тротуара, и по спине побежали мурашки. На лбу выступила испарина: лицо этого майора показалось ему знакомым. Чушь! Откуда может быть знаком этот человек? Он пожал плечами и огляделся. Совсем с ума сошел: остановился посреди дороги и стоит как вкопанный. Вон уже и прохожие оглядываются на него…
Зыркнув по сторонам — не следит ли кто? — он направился к троллейбусной остановке, и, когда автобус готов уже был двинуться, Гарик стремительно подбежал к передним дверям и вскочил внутрь. Двери закрылись, и автобус стал медленно набирать скорость. Гарик внимательно смотрел в окно, пытаясь рассмотреть кого-нибудь, кто попытается бежать за автобусом или проявит себя каким — либо другим способом. Нет, все было в порядке: город жил своей жизнью, и никто не интересовался его персоной. Все вокруг были заняты своими заботами, своими делами. Идут довольные, сосредоточенные, а у него нервы так взвинчены, что даже в висках стучит. К черту все! Сейчас завалится к Лельке, а там… Гарик довольно улыбнулся. Хорошо, когда у человека есть надежный уголок, где можно сбросить напряжение, расслабиться, отдохнуть и ни о чем не думать, не переживать…
Лелькина квартирка именно и есть такой уголок: влюблена в него как кошка, но не это главное, лишнего слова никогда не скажет, лишнего вопроса не задаст. Стоит появиться, крутится вокруг, не зная, что делать от восторга. А руки пухленькие, нежные, ласковые… Может, действительно, остановиться на ней? А что, чем не жена? Хозяйственная, его любит… что еще? Всегда чистенькая такая, аккуратненькая… И работа ему ее нравится: воспитательница детского садика.
Вспомнилось, как с ней познакомился. Гарик еще учился в театральном и в тот день возвращался с занятий.
— Эльвира Константиновна! Эльвира Константиновна! — кричал высокий писклявый детский голосочек, который картавил половину алфавита: получалось примерно как «Эйвия Койстатисйна». — А Воочка на доошку поаийся! — Что могло означать: «А Вовочка на дорожку повалился».
Гарик повернулся на голосок, и его глаза натолкнулись на огромную копну роскошных каштановых волос, которые, казалось, горели в лучах солнца. У него даже дыхание перехватило от ее огромных зеленых глаз, казалось, что в них затаились бесенята. Девушка загадочно улыбнулась молодому симпатичному парню.
— Вы что-то хотите спросить? — певуче проговорила она.
— Я?.. Я… Спросить?.. — Он с трудом, после долгой паузы, стал говорить: — Да, хочу!.. Как вас зовут?
— Меня — Эльвира, а вас? — Она вдруг смутилась.
— Гарик! — машинально ответил он и тут же спросил: — А вы свободны сегодня вечером?
— Свободна, а что? — видно, это «а что?» было ее привычкой, а Гарику это очень понравилось.
— Ия свободен! И очень хочу вас увидеть!
— Хорошо, — просто кивнула она. — А где?
— Где скажете…
— А куда мы пойдем?
— Куда захотите…
— Хорошо, тогда здесь, у этого перекрестка! — Она еще сильнее засмущалась, вспомнив про детей, которые взяли их в круг и на почтительном расстоянии молча стояли и серьезно смотрели на свою воспитательницу и странного незнакомого дядю. — Построились, дети! Быстренько, быстренько! Мишенька, встань-ка ровнее! — Видно, что дети ее очень любили и слушались: они стали быстро выполнять ее приказание.