Дожить до весны - Влада Ольховская
Именно поэтому Николай и заинтересовался им. Что бы там ни думал в нынешнем приступе гнева Матвей, никакой симпатии к наркоманам Форсов не испытывал – скорее, наоборот. Но Гарик был особым случаем. Его можно было поставить на ноги… Вероятно, если бы Николай встретил его на более раннем этапе своего жизненного пути, он бы прошел мимо, предоставив юного пациента специалистам. Но к тому моменту ему уже удалось «починить» Матвея, и ему хотелось проверить, получится ли у него провернуть такое снова.
Получилось. Хорошо – но не идеально. Гарик увлекся, и как только он увлекся, проблема наркотиков отпала сама собой. Профайлинг был для него новым миром, неожиданным вызовом, требовавшим полного сосредоточения. Когда он получил такой вызов, наркотики он бросил – редкий ум может стать и ловушкой, и преимуществом. Но потом прошли годы, успех накапливался… Форсов замечал опасные моменты, хотя и не говорил о них. Гарику то и дело становилось скучно, интеллектуальный вызов еще мог его увлечь, а вот с эмоциями возникали проблемы.
Форсов готов был вмешаться, если бы потребовалось, однако Гарик каждый раз спасался сам. Ну а потом грянула болезнь… Проклятая болезнь, которая ввела куда больше ограничений, чем хотелось бы. Николай вынужден был сосредоточиться на собственном выживании, у него просто не осталось выбора. Поэтому он не мог с уверенностью сказать, когда его ученик сталкивался с последним кризисом, как преодолел… и преодолел ли вообще.
Именно поэтому сценарий, больше всего пугавший Матвея, нельзя было отрицать. И все равно Николай не мог поверить, что настолько грандиозный срыв случился внезапно, без предупреждения… Последние месяцы Форсов чувствовал себя все лучше, он должен был заметить! Похоже, он и сам способен угодить в западню эмоций, о которой предупреждал Матвея, ему следовало быть осторожней.
Именно поэтому ночное дежурство он оставил за Верой. Он не сомневался, что жена, вытянувшая его из тяжелой болезни, справится. Николаю же требовалось время, чтобы успокоиться и подумать. Утром он пришел в медицинский кабинет собранным и готовым к полноценной работе.
Гарик очнулся ближе к полудню. Сначала, конечно, не соображал, что происходит, взгляд оставался мутным, вопросы, обращенные к нему, он то ли не понимал, то ли вообще не слышал. Николай не спешил. Он не знал, что именно ввели Гарику и в какой дозе, – пока он предпочитал верить, что наркотик не был принят добровольно, – но он сразу мог сказать, что это были не «милые студенческие забавы». После такого бессмысленно ожидать, что человек мгновенно придет в себя. Мозг не пострадал – уже спасибо! Поэтому вопросы Николай отложил, он сделал Гарику укол и поставил новую капельницу.
Разговор стал возможным лишь через два часа. К этому моменту Гарик, бледный, осунувшийся, с заметными темными кругами под глазами, подняться с постели еще не мог, но явно разобрался, что к чему. Николай за часы ожидания тоже кое-что понял: у него не получится вести допрос так же, как он сделал бы это в случае с обычным пациентом. Не получится и все, хотя так было бы правильней.
Никакой профессионализм не позволяет пинком отправить собственную душу в дальний угол до лучших времен. Николай начал работать с Гариком, когда тому не было и двадцати. Он знал его – в лучшем и худшем проявлении. Он просто не мог отменить эти годы… да и не хотел.
Поэтому он отказался от правильного, по протоколу, метода ведения беседы еще до того, как эта беседа началась. Он придвинул стул ближе к кровати, уселся так, чтобы их лица во время разговора были на одном уровне. Правда, Гарик подобному подходу не обрадовался, он пялился в окно с таким вниманием, будто именно там сейчас решались судьбы Вселенной.
– Посмотри на меня, – велел Николай.
Гарик подчинился, пусть и неохотно. Форсов никогда не заявлял, что ученики должны выполнять его указания беспрекословно, порой они спорили с ним, порой чуть ли не подальше посылали. Но каждый из них умел чувствовать момент, когда отказывать нельзя. Для Гарика этот момент наступил прямо сейчас.
После недолгой паузы он все-таки перевел взгляд на учителя. Глаза по-прежнему оставались воспаленными, покрасневшими, чуть заметно слезящимися – но это было последствие отравления. Для Николая куда важнее оказалось то, что зрачки нормально реагировали на свет, да и взгляд стал осмысленным.
И все же Гарик, тот самый, которого обычно не заткнуть, теперь молчал, и молчание это разливалось по комнате свинцовой волной. Николай понял, что полноценного разговора с обсуждением деталей не будет. Может, только сегодня. Может, никогда. И он даже готов был это допустить – потому что людям, которых мы любим, мы прощаем куда больше, чем следовало бы.
Но есть и то, что простить нельзя. Для Николая эта черта уместилась в одно-единственное слово:
– Сам?
Гарик еще пару секунд смотрел ему в глаза, потом откинулся на подушки, отвернулся, так и не ответив. И все равно Николай почувствовал, как его накрывает грандиозная, жизненно необходимая после этой ночи лавина облегчения.
Нет. Не сам. Прав был он, Николай, а Матвей ошибся – но ошибся тоже из-за любви, и это можно понять.
Мало кто разобрался бы, что произошло, даже из коллег Форсова. Они как раз решили бы, что молчание Гарика – это доказательство вины, что ответить ему не позволил стыд. Но они не знали ученика Николая Форсова так, как знал сам Форсов, да и не нуждался опытный психолог в их мнении.
Конечно, Гарик порой склонен к определенной инфантильности. Но он всегда знает, когда нужно остановиться. В такой ситуации, как сейчас, он не стал бы изображать из себя напуганного мальчика, ему хватило бы совести признать свою ошибку.
Ну а то, что он не сказал «нет»… Это тоже показатель, причем куда более важный, чем любые слова, долгие и громкие. Если бы Гарика подставил тот, кто ему безразличен или даже враждебен, он бы без сомнений указал на этого человека. Но молчанием обычно пытаются защитить тех, кому не желают зла несмотря ни на что. И от этого сейчас, должно быть, намного больнее… Николай ведь без труда догадался, кого может защищать Гарик, кто мог сотворить с ним такое. И осознание
