Жара - Мария Владимировна Славкина
После представлений Федя вежливо откланялся, сказав, что пойдет подышать воздухом и хоть немножко посмотреть на Московский проспект.
– Ты тут, Аня, давай без меня, – сказал Измайлов руководящим голосом. – Как закончите, позвони, я подтянусь.
Анна и чета Розенфельдов расселись в идеально вылизанной и «богато» меблированной гостинной. Вообще квартира производила несколько странное впечатление. Все было прибрано таким образом, что казалось, что здесь никто не живет, а вся обстановка – это что-то вроде «парадной залы» в хорошей крестьянской хате, где главное – впечатление о достатке и благоустроенности семьи.
– Скажите, Оксана Петровна, – спросила Анна. – Как давно вы живете в Санкт-Петербурге?
– Зовите меня Оксаной, – весело ответила хохлушка. – Значит, приихала я сюди семь лет назад. Тобто в Питер приехала. Перший час так трудно було. Перебивалася подденщицей – там прибрати, здесь окна помити… В общем, по-всякому.
Анна поймала себя на мысле, что ее неприятно поражает тот язык, на котором говорила Окасана. Какая-то причудливая смесь русского и украинского. Получалось, что и не то, и не другое. К тому же сильно резала слух интонация, с которой говорила, а точнее, подвывала хозяйка.
– Потом все було добре. Михаил Борисович покликал мене сиделкой. Доглядати за Еммою Маркивною, – уточнила для непонятливых Оксана.
– Как вы познакомились? – поинтересовалась Анна, которая не могла понять, как, живя в такой семье, Оксана не удосужилась научиться правильно произносить имя своей свекрови.
– Да я в его больнице санитаркою була. Утки выносила, ж…ы мыла. Всякое такое. Больница-то его лучшая в Питере. А он там заведующим отделением. Все наши его дуже любили, – обернулась Оксана к мужу. – Такой человек, а скромний до самого не можу. Пригласил Миша мене в свой кабинет и говорит: «Поухаживай за моей матерью. Трудно тебе с ней будет. Но я тебя очень прошу. Платить буду хорошо». Ну и пришла я сюди до Еммы Маркивни, – с неким подвыванием, явно готовясь пустить слезу, рассказывала Оксана.
– Как складывались ваши отношения?
– Хорошо, – ответила Оксана. – Я за нею доглядала, уколи робила. Она ведь не была такой тяжелой. Даже когда погано було, из последних сил вставала и в туалет, и в душ. Правда, ось мыться я ей помогала. Прошло, наверное, месяца три. Вдруг она меня спрашивает: «Ты где, Оксана, живешь?» Я ей объясняю, шо пятеро нас хохлушек зняли квартиру на Автово. Там и ночую. «Зря ты это, – каже она, – перебирайся до нас». Я ответила: «Неудобно, стеснять вас буду». Ну а Емма Маркивна своим приказным голосом: «Чепуха, перевози свои вещи, все буде добре. Четвертая комната все одно пустует». Дуже ей понравилось, шо я квартиру привела в порядок, отдраила все. Летом мы с ней много гуляли. Миша возил нас на озера и на взморье. Старушка окрепла, стала меньше плакать, уж больно она мужа вспоминала и вечно грустила. Потом вдруг каже мне: «А ты почему с Мишкой не спишь? Шо тоби мешает?» Я от изумления чуть в обморок не упала. «Так ведь, – кажу я, – никаких предложений с его стороны не було. Он ведь святой. Скильки врачих и сестер задницей перед ним крутят, а он хоть бы что». «Ну, – каже она, – шо мне тебя учить. А Мише добре з тобою будет». Ну сказано – сделано.
Михаил Борисович сидел красный как рак.
– Действительно, все ничего було. Потом зрозумили, что один без другого не можемо. Миша мине замуж покликал. Я дуже тогда удивилась. Куды мине в семью такого человека. Говор у меня бачите який. Одеваться не умею. Но Миша настоял. Тут я, дура, все испортила. Треба було сказать маме Миши. А мне неудобно было как-то. Вот мы втихря и расписалися. Срам. Месяца два прошло, и мы все рассказали. Шо було, шо було… Вспомнить страшно. Старуха меня чуть не побила. То все целовалися, миловалися з нею, а тут она меня иначе, как шлюхой и не кликала. И все кричит: «За моей спиною. Як так можно!» В общем, обиделась она сильно. Мене до себе не пидпускала. Но как-то потом все наладилося. Но тут цей гад объявился – братец Миши. Появлялся нечасто, в то время, когда Миша на работу уезжал. И давай настраивать Емму Маркивну против брата. А мне шо говорил – вспомнить страшно. Ткнет в меня пальцем и кажет: «А вот это будущая убийца тебя и дурня Мишки». И все время рассказы о том, як прекрасно в Америке. А месяца три назад Емма Маркивна получила закардонний, то бишь заграничный паспорт – новый. У нее вообще-то был заграничный паспорт. Они с Мишей ездили до Финляндии. Но паспорт кончился, и Володька начал оформляти новий документ. А хуже всего було, шо синочек приносил Емме Маркивне цигарки. Она курила всю жизнь, но потом, говорят, – лет десять назад – врачи це категорично запретили. И Миша, и я – мы костьми лягали, шоб оттянуть ее от табака. А тут эта шкидлива привычка возобновилась. Принесет ей Вова три-четыре пачки цигарок, старушка накурится до одурения, тут я у нее эти цигарки сопру и в помойку. А она меня по щекам хлостит и все говорит: «Злодийка, злодийка». Вот так вот и жили. Но самое-то удивительное другое. Бували у нее минуты, коли она одумывалась, просила прощение, гладила, цилувала мене, а потом знову все по-старому.
– Оксана, а как произошло само исчезновение Эммы Марковны? – спросила Анна.
– Не знаю, шо и сказати, – смущенно ответила Оксана.
– А вы вспомните тот день. Может, детали какие-нибудь интересные? А там, глядишь, картина и сложится.
– Ладно, попробую, – горестно промямлила Оксана. – Встала свекруха, как обычно, довольно рано. Миша еще на работу не уехал. Ну як заведено – в туалет сходила, помылась, попросила причесать ее. Потом сели завтракать. После завтрака она пишла до себе в комнату и вернулась к чаю с зажжежной цигаркой. Я еще тогда ее тайник обнаружить не успела. Не выкинула эту гадость. Но настроение у нее было не поганое. Я сказала, шо пиду на рынок, куплю чогось смачненького. Помню ее последние слова: «Иди-иди, хоть трошки отдохну от тебя». Це було в 10 часов утра. Ну и все. Больше я ее не бачила. Вернулася через 2,5 часа – свекрухи нема. Я сперва не дуже испугалася. Она могла выйти без
