Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят - Виктор Алексеевич Пронин
Да, это наиболее вероятный вариант.
Звонить наобум и спрашивать случайных людей, называя фамилию…
Это слишком зыбко.
Это слабо.
Это, в конце концов, непрофессионально. Так не делается. Человек высылается по адресу и отрабатывает то, что ему положено.
Вывод последний и главный – исполнитель уже здесь, в Коктебеле, но пока в растерянности. Я еще не на мушке.
Вполне возможно, я уже пил с ним, трепался о чем–то, как–то себя выдал. Но хорошо хотя бы то, что знаю наверняка – он здесь. Он бродит со мной по одним дорожкам, нежится на одном пляже, может быть, даже питается в одной столовой. Уж не сидит ли он со мной за одним столом?
В столовой за моим столиком оказался новичок.
– Не возражаете? – спросила Наташа.
– Нет, не возражаю.
– Он каждый год приезжает.
– Тем более, – сказал я. Если приезжает каждый год, значит, его–то опасаться не надо.
Напротив меня сидел человек с голубыми блеклыми глазами, худощавый, лысоватый, с мозолистыми ладонями. Но это была не натруженность землекопа или могильщика, скорее натруженность спортсмена. Взгляд цепкий, немигающий, пристальный. У исполнителей таких не бывает. Исполнители благодушны в общении, расслаблены и снисходительны. Они–то знают, что последнее слово всегда за ними. У них нет надобности что–то доказывать, отстаивать, утверждать. Они улыбчиво и охотно соглашаются со всем, что им говорят. Сочувственно и согласно кивают и уже высматривают на тебе ту самую точку, то самое местечко, в которое удобнее всего…
– Алевтин, – мой сосед протянул руку через стол. – Это не фамилия. Это имя.
– Очень приятно. Евгений.
Я уже давно заметил, что представляться чужим именем всегда легче и проще, чем собственным. Называя истинное свое имя, ты уже берешь на себя какую–то ответственность, уже вынужден отвечать за слова и поступки. А так, что бы ни сморозил, как бы ни поступил, к тебе это не пристанет, как не пристанет чужое тебе, может быть, даже ненавистное имя.
– Или просто Лева, – продолжал представляться сосед.
– Со мной можно поступить точно так же. Каждый раз произносить Евгений… Тягостно, долго, глупо.
– Согласен! – весело подхватил мой новый знакомый и принялся за свой ужин. Котлету он резал ножом, старательно укладывал отрезанный кусочек на вилку и уже с вилки захватывал губами. Точно так же он поступал и с кашей. Смотреть на него было занятно – на кончик ножа он подцеплял ком каши, перекладывал его на вилку и только после этого отправлял в рот. По его представлениям, это, очевидно, должно было говорить о хорошем воспитании и знании изысканных манер. Из чувства противоречия я к ножу не притронулся вовсе. Передавливал котлету вилкой, вилкой загребал кашу и прекрасно при этом себя чувствовал.
– Надолго? – спросил я.
– Две недели. Больше нет смысла. Погода испортится, похолодает, задуют осенние ветры, и Коктебель, как таковой, исчезнет.
– Журналист?
– Как догадался?
– Писатели более церемонные, самоуглубленные, преисполненные величия и неповторимости.
Алевтин весело, даже с какой–то надсадностью рассмеялся – ему было приятно слышать о писателях нечто уничижительное. Видимо, не всегда отношения с писателями, если таковые и были, складывались у него легко и просто.
– Но книги у меня есть. – Алевтин поднял вилку зубьями вверх, как бы подчеркивая значение своих слов, дескать, и мы не хухры–мухры.
– Да–а–а? – удивился я, наполнив свой голос восторгом и обожанием. – О чем?
– Как тебе сказать, – он раздумчиво подцепил ножом и положил на вилку комочек каши, отправил ее в рот, не торопясь принялся жевать. – Всевозможные чрезвычайные проявления человеческой жизни.
– Но это опасно? – прикинулся я полным дураком.
– Случается, – кивнул он с некоторой скорбью. Замер на какие–то секунды, и его остановившийся взгляд, похоже, был устремлен в прошлое, где было ему тяжело, где подстерегали опасности и жизнь висела на волоске. – Афганистан, Чечня, Чернобыль – это все этапы моего пути, – Алевтин печально улыбнулся, чуть развел ладони в стороны, мол, тут уж ничего не изменить.
– Завидная судьба!
– Знаешь, завидной она стала, когда я убедился, что выжил.
– Таких людей встретишь не часто, – я из последних сил подыгрывал моему соседу, чувствуя, что это у меня получается – любой восторг, самый хилый, он заглатывал не раздумывая.
– Могу похвастаться, – он цепко посмотрел на меня, словно прикидывая – стоит ли делиться заветным. – Могу похвастаться – я считаюсь участником Афганской войны, имею удостоверение чеченской кампании, получаю пособие как пострадавший от Чернобыльской катастрофы, а кроме того – являюсь почетным космонавтом.
– А так бывает?
– Со мной вот случилось, – он недоуменно пожал плечами, словно удивляясь собственной судьбе. – Представляешь, вызывает редактор, Анатолий Владимирович, и говорит… Предстоит, говорит, небольшая командировка… На орбиту.
– И что?
– Пришлось слетать. Ненадолго, правда, недели полторы был с ребятами. Сдружились мы – отпускать не хотели, запрос посылали в Центр управления полетами… Но, сам понимаешь… Пришлось вернуться. Но на Землю–матушку насмотрелся из космоса вволю. Уж теперь–то я знаю, где мы живем.
– А это… Чернобыль? Неужели облучился?
– Врачи не признают, но я–то чувствую, – Алевтин смотрел сквозь меня, смотрел прямо в радиационное пространство и, похоже, видел себя, неукротимого, в недрах четвертого блока Чернобыльской станции. – Повидал я кое–что на этой земле.
– Притомился?
– С чего ты взял?
– Ну, если приехал сюда дух перевести, на камушках полежать, в волнах поплескаться… Значит, возникла надобность?
– Знаешь, возникла! – охотно подхватил он, уловив в моих словах почтение, признание его усилий. – Захотелось смены впечатлений.
– Понимаю, – кивнул я. – Как это мне близко!
– А сам откуда?
– Кемерово. – Это был город, о котором я не знал ровным счетом ничего. Вроде угольный край, вроде сибирский, кажется, там что–то с шахтерами происходило.
– Писатель?
– Журналист.
– Ага, – кивнул он, подбирая губами с вилки очередной комочек каши. – Наш человек. О чем пишешь?
– Криминальная революция, нашествие преступных группировок, заказные убийства, – на эту тему я мог говорить бесконечно с прекрасным знанием материала и таких подробностей, о которых наверняка ничего не слышал мой новый друг Алевтин.
– Как и везде, – сочувственно произнес он. – Как и везде, – повторил Алевтин, кивая и пережевывая кашу. – Вроде и печально, но, с другой стороны, какой всплеск чувств, впечатлений, потрясающих историй, судеб, характеров!
– Может быть, может быть, – мне подобные мысли не приходили в голову, и ответить сразу я не смог. Но что–то во мне воспротивилось, пришло ощущение, что истина в другом месте, что его слова если и не фальшивы насквозь, то какие–то надуманные, произнесенные для красоты разговора. Уж кому–кому, а мне–то хорошо известны и чувства, и судьбы, и характеры криминальной жизни.
– Не согласен со мной? – напористо спросил Алевтин, припадая грудью к столу, чтобы поглубже заглянуть мне в глаза
