Джон Ридли - Все горят в аду
Дэймонда не очень радовало, что эти соседи с их геморроями считают его рэппером. Ну почему если ты молодой и при деньгах, то обязательно рэппер? Почему он не может быть конторским служащим, как они?
Ну да, он не конторский, он крэк продает, а петь рэп это сильно круче, чем барыжить, однако он ведь мог стать менеджером, да еще каким. Если бы в восьмой класс перешел.
Дэймонда не очень радовало, что соседи поглядывают на него свысока. Его не радовало чертово солнце. У Дэймонда вообще была куча разных геморроев, и Омар с Кенни знали об этом.
– Вашу мать, опять меня говном завалили, – разорялся Дэймонд.
Не сказать, чтоб гневный вопль Дэймонда сильно озаботил Омара и Кенни. Дэймонда вечно что-нибудь не устраивало. Они знали, что Дэймонд не прав, потому что он разорялся по поводу наркоты, а когда дело доходит до наркоты, то Дэймонда иной раз круто заносит.
– Так, бля, что происходит? – вопил Дэймонд.
Омар:
– Не в курсе.
– Не в курсе, бля? Сидят на моих харчах, а не в курсе! Те, которые не в курсе, у меня, бля, задарма пахать будут.
Омар решил повременить с ответом, Кенни тоже, у него вообще, как правило, мало что находилось сказать в свое оправдание. Кенни не нравилось говорить – ему не нравилось, как звучит его голос. Голос звучал действительно неважно благодаря пуле, однажды за обедом угодившей шестилетнему Кенни в глотку. Пуля пробила стену и горло. Несколько миллиметров левее, и она разнесла бы мальчику позвоночник. Убила бы его. Кенни сказали, что ему повезло.
Ага.
Ну и повезло же этому Кенни схватить пулю в глотку между ложками дежурного гороха и дармового сыра, которые только и могла его семья позволить себе на пособие. В результате горло Кенни стало издавать дребезжащее бульканье, из-за чего, как он уверял, задержалось его половое созревание. Он оставался девственником аж до тринадцати лет. С тех пор минуло четыре года. В результате всех этих злоключений Кенни не был говоруном. Зато с девятым калибром управлялся как надо. Три трупа вам это подтвердят.
Омар медлил с ответом Дэймонду. Он смотрел на двух шлюшек на диване, не спускавших глянцевых глазенок со своего патрона. Их на диване всегда было две, максимум три, и Омар считал их шлюшками, потому что они и были шлюшки. Девочки по вызову – точно гусеницы, охочие до изобильной зелени Дэймонда. Будь в них хоть на грамм женственности, Омар бы это признал. Женщин Омар очень любил, он вырос в окружении трех женщин – сестры, матери, которая была всего на пятнадцать лет старше его сестры, и бабушки, которая была старше его матери всего на двадцать два года. Три эти сильные женщины сами пробивали себе дорогу в жизни. Так что Омар отдавал должное женщинам. Но те, что сидели на диване, как и две другие, занимавшие их место днем раньше, как и их предшественницы, были самые настоящие мочалки. Хотя и симпатичные. Особенно одна – светлокожая, да и вторая не совсем уродина, и задницы у обеих ничего – тугие, крупные, и потискать их было бы совсем не плохо.
Омар признавал, что Дэймонд очень правильно поступил, переквалифицировавшись из братка в барыгу. Однажды Дэймонда наколол какой-то торговец, и Омар знал, что за свой просчет Дэймонд был продырявлен в шести местах. В этой стороне света подмога приходит из дула револьвера, и Дэймонд купил себе место под солнцем за шесть пуль. Он бросил торговлю, начал поставки, выкроил себе приличную территорию, приобретя репутацию за несколько килограммов свинца, а потом отхватил себе и кусок пространства к северу от Торранс. Да, Дэймонд стал настоящим королем этой поганой индустрии. Вскоре ему стукнуло двадцать. В двадцать он уже был настоящим быком. Это бросалось в глаза. Дэймонд был молод и выглядел молодо, но ничего молодого в нем давно уже не осталось. Холодный свет в глазах. Кровь в жилах как аккумуляторная кислота. Его невинность была погребена рядом с его первой жертвой.
Где-то в Лос-Анджелесе есть земля горшечника для погребения юных душ. Поколение, которое сначала отвергли, потом зарыли в общую могилу.
Омар закончил размышления, отвел взгляд от зада мулатки и снова заговорил:
– Бентли с людьми поехал закинуть ширево Мартину. От них до сих пор ничего нет.
– Бентли лучше бы не убегать с моим товаром.
– Они не дураки. Они не могли тебя кинуть.
– Небось Мартин решил ширнуться на пробу. Вечно геморрой с этим порошком сраным. Какого хера я его с моим товаром послал, бля? Наркота законченного.
– Он же тебе родня. – Голос Кенни прозвучал как из-под асфальта.
– Вот, бля, сучья бригада – так и думают у тебя ширева хапнуть. Торчок хренов. Полгорода уже от этой наркоты загнулось, а Мартину ширнуться как укропу пожевать, бля.
Не церемонясь, Дэймонд протянул руку и схватил девицу за грудь. Не светлокожую, а мулатку. Дэймонд пощупал ее грудь, помял, погладил. Девица никак не реагировала. Ну совсем никак. Сопротивления не оказывала, удовольствия не получала. Она позволяла хватать себя за грудь, потому что в этом – по мнению Дэймонда – состоял единственный смысл ее жизни.
Пощупав, помяв и погладив грудь, Дэймонд вроде бы немного расслабился, в нем проснулась родовая память, подсказавшая, что грудь есть питательный и животворный источник. Это его успокоило. С наркотиков он переключился на секс.
Дэймонд:
– За работу. Хватит жопы просиживать! Ширево ищите!
Приказ на марш. Как всегда – ни о чем не спрашивая, не колеблясь, не размышляя, Омар и Кенни выходят на марш.
Спускаясь по ступенькам, они слышат, как темненькая (Дэймонд уже вовсю массирует ее грудь) говорит: "Ах, малыш, я очень тебя хочу. Заправь-ка мне по самые яйца". Она говорит это очень убедительно.
* * *Ян лежал, распластавшись, на месте приземления – в куче навоза, с набитой навозом глоткой. Существенная перемена состояла лишь в том, что смерть уже проникла в него глубже, чем прежде, а также в том, что пред телом уже предстал Чэд на пару со своим ассистентом Маркусом – тем, который сообщил по телефону о смерти Яна, – и еще одним ассистентом, Джеем. Для Чэда это были соответственно Черный и Пухляк – пухлое тельце и пухлая румяная физиономия. Вместо "Пухляк" Чэд нередко говорил "Жирный".
В прошлом, когда Чэд бредил бурной карьерой агента в Голливуде, ему и в голову не приходило, что ассистентом у него может быть мужчина, не говоря уж о двоих. Места шестерок традиционно закреплены за женщинами либо за голубыми. Ну какой мужик не захочет иметь под руками девку? Однако в политически корректном мире, в котором обосновался Чэд, иметь на подхвате пару ребят гораздо надежнее. Чего он лишался? Секретутки, которая наврет всем про его похабные шуточки, масленый взгляд, фривольные жесты, будет носиться по офисным коридорам, вопя так, будто ее отодрала бригада насильников в темном переулке, – а в итоге все мечты Чэда о карьере разобьются вдребезги.
Более того: достаточно одной "помощницы", которая, победив страх быть навсегда изгнанной из Голливуда, настучит куда следует о подлинной похабной шутке, масленом взгляде или фривольном жесте Чэда и его, Чэда, выпихнут пинком под зад на обочину Уилшира. Короче, пара ребят в приемной – это то, что надо.
Чэд издал тихий звук, икнул на выдохе, как если бы его тело отчаянно пыталось разрешиться от скорби. "Ян... Ян, Ян..." Мантру сменила печаль. Чэда одолела печаль, крепко одолела, однако печалился он совсем не о Яне. Чэд печалился о себе. Для Яна у него осталась лишь злоба.
– Ты, урод сучий! Загнуться решил!
Джей нервно перебирал ногами. Маркус стоял не шевелясь.
Чэд наклонился к трупу, схватил Яна за спутанные волосы, приподнял голову. Из груди вышел воздух, опростав легкие от солидной порции навоза.
– Дуба дать решил, а? – надрывался Чэд.
– На покой ушел, на покой. – Скрещенные руки, легкий наклон головы – проповедник Маркус за проповедью прописных истин.
– Не пора ему было на покой! – прошипел Чэд. Он отпустил голову Яна. Изо рта Яна выпал навоз. – Не пора ему было на покой – "Воля инстинкта" должна записать на студии еще один альбом! Еще один альбом должны были сделать. У нас, черт возьми, контракт. У нас контракт, а этот говнюк его нарушил. – Чэд пнул труп, будто, несмотря на оторванную ногу, усеянную стеклом спину, набившееся внутрь дерьмо, тело до сих пор не получило положенной ему доли мук и теперь добирало норму.
Джей по-прежнему топтался на месте. Он смотрел себе под ноги, видимо раздумывая, все ли идет как надо.
– А что, "Воля инстинкта" все равно сможет выпустить новый...
– "Воля инстинкта"?! Да вот она, "Воля инстинкта", мордой вниз на куче дерьма лежит. – Чэд, дабы пояснить, что речь идет о Яне, пнул тело еще разок.
В то утро в Лос-Анджелесе чертову прорву трупов пинали ногами. Чэд:
– Он песни писал, пел... А остальные его ребята... гомосеки патлатые... никому не нужны.
