Инна Тронина - Непреклонные
Я всё-таки взглянула в «глазок» и вздрогнула — перед дверью стояла высокая чёрная фигура. Милу я узнала лишь по перстеньку с финифтью — придерживала кружевной траурный платок похудевшей рукой.
— Сейчас! — зачем-то крикнула я и открыла три замка.
Мои пальцы делали не то, что нужно, и прилипали к металлу. Почему же Мила пришла вечером, без звонка? Про тётю я давно знаю, но, может, произошло что-то ещё? Не тот Людмила человек, чтобы, ни с кем не считаясь, вваливаться в чужой дом на ночь глядя. Значит, она решила обратиться ко мне за помощью.
Но почему именно сейчас? Тётю убили месяц назад, но только сегодня Мила созрела для своей самой главной просьбы. А мне придётся выбирать между необременительной поездкой в Швецию для разговора с возможным свидетелем преступления и расследованием на Урале, которое ещё неизвестно чем для меня кончится. Раз Наталья Лазаревна была известной в своём городе личностью, страсти вокруг тех событий должны разыграться нешуточные. И я вполне могу попасть под горячую руку.
— Извини, что без предупреждения.
Людмила смотрела на меня так, словно выдела впервые. Казалось, что губы моей гостью шевелятся против её воли.
— Можно войти? Дочка спит?
— Нет, она у себя мультики смотрит. Думаю, не услышит ничего. — Я отступила с порога, и Мила вошла. Закрыв за ней дверь, я кивнула в сторону кухни. — Давай туда. Хочешь чаю или кофе?
— Оксана, у тебя есть водка? — в упор спросила Людмила.
Никогда раньше она не говорила этим хриплым, высушенным голосом, не просила водки — вот так, безо всякого повода. Если Октябрина придёт и застанет нас за рюмкой, ни о каком воспитании можно уже не вспоминать.
— Удивлена? Не бойся, не сопьюсь, но груз с души снять нужно. Ты ведь ещё ничего не знаешь!
— Проходи в мою комнату. «Абсолют» есть, шведский. Только давай условимся — ты рассказываешь всё, ничего не скрывая.
— За этим и пришла.
Мила ступала теперь тяжело, словно разом прибавила в весе сто килограммов. Я заметила, что ноги не слушаются её, а руки совершают массу ненужных движений. Садясь в кресло, Мила едва не смахнула с ночного столика лампу, а другой рукой стукнула по зеркальной дверце шкафа.
— Извини, я совершенно не в форме. Меня же из клиники уволили. Сегодня об этом узнала…
— Да ты что?! — Вот этого я никак не ожидала.
Быстро принесла из бара бутылку, открыла, разлила водку по рюмкам. Подумала и вытащила из холодильника копчёную колбасу, масло. Из хлебницы — солёный батон. Нарезая бутерброды, от волнения чуть не отхватила себе палец, и лишь в последний момент нож скользнул в сторону, вылетел из руки и упал на табуретку.
За что именно Людмилу уволили из клиник и, я пока не знала. Но понимала — нужно девушку спасать, иначе она не выдержит. И что тогда будет с Денисом? Милкин отец — инвалид. Мать, похоже, вообще не способна ничего решить и как-то помочь. Любимую тётю убили. Теперь вот Милку выгнали с работы. А мать в Питере будет ждать очередной порции денег. Работу она бросила восемь лет назад, пенсию не получает. Конечно, врач всегда может найти место, но не такое денежное, как в клинике пластической хирургии.
Похоже, придётся Милке оставить квартиру, которую она снимает, возвращаться в Питер, ломать уже ставший привычным уклад. Надо ведь кормить сына да ещё помогать родителям. Интересно, остались ли в заначке деньги, чтобы перебиться в первое время? Может, найти Милке место в нашем агентстве? Вряд ли, медицинских услуг мы не оказываем, а другого образования у неё нет.
Когда я вернулась в комнату, толкая перед собой сервировочный столик, Мила сидела в кресле с ногами и курила уже пятую сигарету из моей пачки. Бутылка «Абсолюта» опустела наполовину. Никакой закуски у Милки не было. Она смотрела на меня распухшими заплаканными глазами.
— Да что с тобой?! — Я, оставив столик у порога, кинулась к Миле, опустилась на ковёр около кресла. — Ты с ума сошла — так напиваться?! У тебя ребёнок дома! Очнись! — Я еле справилась с желанием отхлестать Милку по щекам. — Что бы ни случилось — держись! Ненормальная…
— Бедный Дениска! Какую свинью я подложила, произведя его на свет! И ты своей дочери подложила свинью. А нам — наши родители! Ввели нас в смрадный, лживый мир. И за это мы должны благодарить их, а наши дети — нас?! Да, я пьяная в хлам, ты меня такой никогда не видела! — Мила расхохоталась, а у меня от ужаса заныло внизу живота. — Тётенька, кокочка, да зачем же ты всё это сделала?.. говорила, что не оставишь, что поможешь! Да, до сих пор не оставляла и помогала, а теперь?.. Теперь, оказывается, что профессор не намерен более изображать, что я ему нужна! Татьяна Попова скончалась вчера от инсульта в «Склифе». Мать твоего Васьки, помнишь? И кто-то должен за это ответить! А ведь я отговаривала её от операции до последнего! Я знала, что так будет! А сволочь эта, профессор, пожадничал. Думал, что обойдётся…
— Неужели? — Я встала с ковра, пытаясь собраться с мыслями.
— Именно. Я взяла расписку у Поповой, что она предупреждена о грозящей опасности. Ведь у неё гайморит был, похоже, ни разу не леченый. Начался сепсис, потом её трахнул инсульт. Нельзя из рязанской морды сделать Венеру Милосскую. Слишком это противоестественно. Вот сосуды и не выдержали, да ещё инфекция придаточных пазух… С самого детства зелёные сопли шли у этой блэди, и профессору я сказала тоже. Заплатили ему, а отвечать — мне! Тёти больше нет, которая меня туда по блату устроила. Я уехала из Питера в Москву, имея твёрдые гарантии. Сорвала сына из школы, договорилась, что буду стеречь квартиру подружки. Переучивалась за тётин счёт на косметолога! А теперь я — очень удобный стрелочник. Не надо было раскатывать губу на деньги, но ведь не прожить иначе… Да ты-то не переживай!
Дыша перегаром, Мила встала. Её повело на сторону, и я едва успела подставить локоть.
— Благодарю… Я ведь одно время гинекологом работала, поэтому всегда прокормлюсь в блядском городе. Аборт на квартире сделаю за милую душу и возьму недорого. Надоела мне эта косметология! Эти фотомодели, у которых между сдвинутых ног самолёт пролететь может… Кокочка всегда твердила, что Господь милостив, что Он моего ребёнка не оставит… А как я буду Денису в глаза смотреть? Если меня, в конце концов, посадят, девать мальчишку некуда. Возможно, на панель идти придётся, я и такой вариант не исключаю. Я с кокочкой спорила. Говорила, что такая жуткая смерть выпала отцу Дениса, а он ведь отличный мужик был!.. Она ответила: «На всё воля Божья!» Теперь воля эта покарала и её тоже. А она верила, истово верила в то, что Бог хранит! И Юрий, муж кокочки, ничего не понимает. Она ведь каждое утро читала молитву перед тем, как выйти из дома. И рисковала, тем не менее, ежедневно. Когда я сомневалась в божественной силе, кокочка кричала: «Я не прячусь от бандюков, не плачу им дань, хожу без охраны, но ведь живу!» На неё столько покушений было, ты себе не представляешь! Когда беременная Мишкой была, её ножом в живот пырнули. Выжила и в срок разродилась. Не на шаг не отступила… Потом стреляли и попали в печень, так ведь опять выкарабкалась. Вера вела её по жизни, помогала бороться. Непреклонная была, принципиальная, всегда лезла на рожон. И я чувствовала, что до нее, в конце концов, доберутся. Но кокочка твердила, что жизнь её в руках Господа. Он не оставит её и детей тоже…
Людмила снова заплакала. Я, понимая, что словами не поможешь, подвезла столик поближе. Налила водки и себе, залпом выпила, закусила бутербродом.
— Прости, тётя, но я разуверилась! Ты кончила точно так же, как и другие. Наверное, многие надеялись, что пуля отскочит от их нательного креста. Ты любила меня и обманывала, лгала во спасение. И вот тебя больше нет. А я не знаю, как мне жить. Все иллюзии исчезли, каменная стена рухнула. Нет такой силы на земле и на небе, которая помогла бы мне выстоять. Оксана, выслушай меня внимательно! — Мила достала из пачки последнюю сигарету, закурила. — Мы сегодня говорили по телефону с Юрием, и он наконец решился…
Мила откинулась на спинку кресла. Ногти сегодня она приклеила какие-то жуткие, чёрные, и помаду выбрала такую же. Вкус изменил ей, и эта пьяная бабёшка никак не связывалась в моем сознании с прежней Людмилой Оленниковой.
А потом я вспомнила об Октябрине; о том, что её нужно уложить спать. Но в то же время я понимала, что Милу сейчас нельзя надолго оставлять одну. Холод полз от окна; ветер, врываясь в открытую форточку, шевелил шторы и гардины. Я замёрзла в шерстяном джемпере с бахромой и в плотных джинсах. Хорошо, что не успела включить стиральную машину, не уехала в фирму, не села за компьютер. Как чувствовала, что найдётся другое, куда более важное дело.
— Вдовец хочет воспользоваться услугами нашего агентства?
Я взяла ещё один бутерброд, заправила за уши влажные волосы. После выпитой водки мне очень захотелось есть.
