Татьяна Степанова - Венчание со страхом
— За живностью ухаживала?
Званцев покачал головой.
— За живностью я здесь ухаживаю. И Ольгин Саша. Баба Сима скорее за нами ухаживала. А так как у нас суточные дежурства иногда случаются, то и за питомцами следила. Визуально, не то чтобы сама во что-то вмешивалась, а так — заметит что-то — нас с Ольгиным тут же в известность поставит. Прежде она вместе с нами обезьян кормила и клетки чистила, но с тех пор как Хамфри…
— Это кто такой? — спросил Колосов. Званцев мотнул головой в сторону клетки.
— Есть тут у нас один деятель. Ну, в общем ситуация кой-какая изменилась. И баба Сима стала только в рельсу бить если что, а мы с Сашей — с Александром Николаевичем то есть — меры принимали.
— В рельсу бить, значит… было, видно, с чего тревожиться. А сегодня она во сколько ушла с базы?
— Сегодня в половине девятого. Ночь у нас паршивая была. В половине девятого как раз Женя приехал на ясногорской электричке — сменщик бабы Симы. Ну а она домой стала собираться.
— У нее есть семья? — спросил Соловьев. Он вытягивал шею и все время смотрел в сторону клеток.
— Дочь, зять, внучка. На даче все сейчас под Звенигородом. У бабы Симы три выходных через сутки, вот она и торопилась: ей ведь еще по магазинам в Москве да снова на электричку — к дочери.
— Родственникам надо сообщить, — Соловьев достал из кармана милицейской гимнастерки маленький блокнот. — Телефон у вас ее есть домашний?
— Есть. Только они ведь на даче. Ну, завтра хватятся. Эх! — Званцев снял панаму, вытер лицо. Был он наголо брит, и это придавало ему разбойно-залихватский вид.
— Ваши сотрудники всегда электричками пользуются? — спросил Колосов.
— Не всегда. Два раза в неделю у нас от института идет машина с продуктами и кормами. Подстраиваются обычно под нее. Но баба Сима всегда пешком ходила: все торопилась — сумку на руку и пойдет шагать!
— Она ведь пожилая, так чего ж работала, с внучкой не сидела, как все бабушки?
— Да так, вроде работала всю жизнь — говорила мне, что привыкла. И своим помогала. Тут хоть, по вашим меркам, платят не густо, — Званцев криво усмехнулся, — но бабе Симе все доход. На нее грабитель напал, да? Так у нее ж брать нечего! Неужель не видел, подонок такой?
— Грабитель — это одна из наших версий. — Колосов полез в карман за сигаретами. — Не повредит вашей живности, если закурю?
— Курите. Клетки далеко отсюда.
— А почему к ним приближаться нельзя? Обезьяны вроде безобидные. Это ж не хищники, — поинтересовался Соловьев.
Званцев только усмехнулся. Усмешка вышла мрачной. Помолчал.
— Кто из ваших сотрудников последним видел Калязину? — Колосов безуспешно щелкал зажигалкой — бензин, что ли, кончился? Без перчатки он чувствовал себя превосходно и был благодарен этому ученому малому в детской панамке за его грубоватую деликатность.
— Я видел. И Зоя. Она с ней у ворот разговаривала.
— Зоя?
— Зоя Иванова — наш ветеринар. Ее апартаменты там, за серпентарием. Она, кажется, за ней и ворота закрыла.
— А почему у вас такие предосторожности? Забор, ворота, проволока? Обезьяны ведь все равно в клетках сидят.
— Ну, у нас там, — Званцев махнул рукой в гущу парка, — есть и открытые опытные площадки. Только… А эти заборы… Видите ли, приматы — создания очень впечатлительные. Нам не хочется лишний раз их беспокоить. А не будет проволоки — детвора полезет окрестная, да и взрослые сейчас сами знаете какие. А нам здесь чужие ни к чему. Только работе повредят.
— Серьезная работа? — осведомился Колосов.
Званцев снова усмехнулся. На этот раз двусмысленно. Но объяснять не стал.
— А вы сами с гражданкой Калязиной до станции вместе ходили? — спросил Соловьев.
— Нет. Ни разу. С ней иногда Зоя ходила, Ольгин тоже, бывало, когда в Москву зачем-нибудь срывался.
— Ольгин — ваш начальник?
— Он руководит лабораторией. Но он вот уже как три дня безвылазно сидит в институте.
— А где располагается ваш институт?
— В Колокольном переулке — между Арбатом и Большой Никитской.
— Ого! Так вы, оказывается, соседи наши. — Никита бросил окурок, затоптал его, поднялся. — А можно с ветеринаром вашим переговорить?
— Пойдемте.
Они шли мимо клеток. Колосов с любопытством разглядывал их сидельцев, уже не делая попыток приблизиться.
— Это Флора, познакомьтесь, — Званцев указал на прислонившуюся к бетонной стене крупную самку шимпанзе с обвислым волосатым животом. На посетителей она не обращала ни малейшего внимания: разглядывала свои вытянутые ноги, шевелила кривыми пальцами, недовольно ворча.
Грустный гном звался Чарли. Он снова приветствовал незнакомцев долгим «у-у-у-у». Потом аппетитно чмокнул губами. Когда Званцев подошел к клетке, Чарли издал капризное повизгивание.
— Что, голова болит? — осведомился Званцев. — А что ж ты, простофиля, на самом солнцепеке сидишь? Ну-ка дай, дай головку пощупаю, — он просунул руку сквозь прутья и безбоязненно положил на макушку шимпанзе. — Ну-ка, иди в тот угол, иначе удар схватишь. Иди быстро. Я кому сказал!
Чарли нехотя поднялся. Стоял он на четвереньках, упираясь костяшками пальцев правой руки в бетонный пол. Постоял, поразмышлял и вразвалочку заковылял в затененный угол клетки.
— Как дети малые! Чуть отвернешься, и… — Званцев покачал головой.
Тут из соседней с Чарли клетки, той, пустой, с раскачивающейся шиной, донеслось глухое «ух, ух»,
— Хамфри вас увидел. Близко не подходите. У него руки в два раза длинней ваших. И силы в них в сто раз больше, — предупредил Званцев.
Хамфри был очень крупным шимпанзе. Колосов сразу понял по его виду, что это — зрелая, сильная, много повидавшая на своем веку обезьяна. Он сидел у самых прутьев. Смотрел на пришельцев исподлобья — внимательно и настороженно. Колосова донельзя поразил умный, осмысленный взгляд этих черных блестящих, близко посаженных глазок, сверливших его из-под тяжелых надбровных дуг.
— Почему они у вас на английском именуются? — спросил он.
— Они все гости из-за «бугра». К именам с детства привыкли. Чарли и Флора приобретены из Берлинского зоопарка. Была там одна история — вот после нее наш институт их и приобрел. А Хамфри — герой и красавец мужчина, ему восемнадцать лет стукнуло, сейчас он в расцвете своем — прежде в цирке выступал. Так сейчас вот на заслуженном отдыхе.
— Это в расцвете таланта? — усмехнулся Колосов.
— В цирке работают только с молодыми шимпанзе. Такой геркулес, как Хамфри, там уже непригоден.
Услышав незнакомые голоса, Хамфри весь напрягся, затем уцепился за прутья и легко приподнялся. Никита не мог оторвать взгляда от груди и плеч этой обезьяны. Они составили бы честь любому борцу: видно было, как под черно-серебристой шкурой перекатываются бугры мышц. Хамфри снова издал свое «ух, ух». Затем умолк, плотно сжав губы, и выжидательно уставился на Колосова.
— Вы его заинтересовали, — сообщил Званцев. — Хамфри заинтригован. Ладно, старик, не кипятись, — обратился он к шимпанзе. — Это люди хорошие.
Шимпанзе издал тот самый резкий пронзительный визг — нож по стеклу и то приятнее, — обнажив розовые десна и кривые желтые зубы. Очень внушительные зубы. Колосов завороженно смотрел на обезьяну. Ничего подобного он в жизни не видел, ну и дела! Встретившись с его взглядом, Хамфри завизжал еще громче. Схватился за прутья, потряс их, затем с размаху ударил по ним длиннопалой ногой.
— Не смотрите ему в глаза. Это для него вызов, признак угрозы. Смотрите куда-нибудь вбок, — шепнул Званцев.
Никита быстро опустил голову. И тут взгляду его предстало то, что поразило его до глубины души: перед ним мелькнула занесенная для нового удара по прутьям нога шимпанзе. Розовая ступня ее была покрыта коркой жирной засохшей грязи. И это при том, что бетонный пол в клетке Хамфри был отмыт добела!
Глава 4
ДОМАШНИЙ УЖИН
После разборок с африканскими наркодельцами Сергей Мещерский твердо намеревался бездельничать и отдыхать. На этот день, пятницу, у него, правда, было запланировано еще одно мероприятие — посещение Музея антропологии, палеонтологии и первобытной культуры при НИИ изучения человека. Однако электронные часы в вестибюле ГУВД показывали уже половину шестого, а музей закрывался в пять. К тому же Катя выражала нетерпеливое желание ехать домой. «Я есть хочу!» — повторяла она через каждые пять минут. И Мещерский решил, что на сегодня с дневными трудами покончено.
— Ужинать так ужинать, — провозгласил он. — Куда едем? К тебе или ко мне? Если ко мне — учти, там Вадим Андреевич биваком расположился.
Катя скривилась. Вадим Кравченко, ее молодой человек, вот уже многие годы заявлявший на нее все мыслимые и немыслимые права при весьма зыбких обязательствах, к тому же лучший друг Мещерского, поссорился с ней ровно три дня назад. Ссора произошла из-за пустяка (так, по крайней мере, казалось Кате). А Кравченко вдруг полез в бутылку. И вот уже три дня он демонстративно жил у своего закадычного дружка и выдерживал характер.
