Софи Ханна - Комната с белыми стенами
– Вскоре я стала его бояться, – говорит Рей. – Он отказывался разговаривать со мной – это пугало меня больше всего. Я постоянно спрашивала у него, неужели он считает, будто я убила Марселлу и Натаниэля, но он ни разу не удостоил меня ответом. Лишь один раз сказал: «Ты сама знаешь, что ты сделала, Рей». Он был так холоден, так убийственно спокоен… Я никак не могла понять, как ему удавалось сохранять это ледяное спокойствие, когда наши жизни рушились на глазах. Ведь меня обвинили в убийстве, возможно, вскоре я сяду в тюрьму… Оглядываясь назад, я понимаю, что он пережил нервный срыв. Теперь я в этом уверена. Но откуда мне было тогда знать, что с ума можно сходить тихо, без заламывания рук и битья посуды? С Ангусом так оно и было. Ему и в голову не могло прийти, что он сломлен горем. Наоборот, был уверен, что он хозяин своих мыслей и поступков, а его реакция – единственно правильная. Меня обвинили в убийстве, и теперь его святая обязанность – пристально следить за моим поведением и тщательно все фиксировать, чтобы понять, действительно ли для таких обвинений есть основания. Так он это себе объяснял, я в этом уверена.
– Ты сказала «фиксировать». Ты имела в виду, что он все записывал?
– В конечном итоге, когда он наотрез отказался общаться со мной, я решилась на крайний шаг. Я обыскала комнату, в которой он спал, и в одном из ящиков комода нашла это… эту кошмарную вещь, блокнот, в котором он описывал мое поведение, а еще целую гору скачанных в Интернете статей о том, как важна вакцинация, и о том, как продажные журналисты пишут заказные статьи про опасность прививок.
– Что именно он писал о тебе? – спрашиваю я.
– Ничего интересного. Например: «Завтрак в восемь утра. Одно овсяное печенье. Целый час сидит на диване и плачет» – и далее в том же духе. В тот период моей жизни я практически ничем не занималась, только плакала, отвечала на бесконечные вопросы полиции и пыталась заговорить с Ангусом. Однажды, когда у меня больше не было сил терпеть его молчание, я спросила: «Если присяжные сочтут меня невиновной, это убедит тебя в том, что я действительно не виновата?» Он расхохотался мне в лицо. – Рей вздрагивает. – Никогда не забуду этот жуткий хохот.
Но при этом ты готова второй раз выйти за него замуж.
«Ты серьезно считаешь, – сказал он, – что мою уверенность способно поколебать мнение двенадцати незнакомых людей, большинство из которых даже не имеют образования? Ты действительно считаешь, что Марселла и Натаниэль ничего для меня не значили?»
Я больше не могла сдерживаться. Я заорала на него, мол, в таком случае, ему никогда не узнать правды, если он отказывается поверить мне и присяжным. На что он спокойным тоном ответил, что я не права. Однажды, сказал Ангус, эту правду он узнает. «Как?» – спросила я, но он не ответил. Повернулся и ушел. И так было всякий раз, когда я задавала ему этот вопрос.
Рей ударяет себя по переносице, но тотчас убирает руку, как будто внезапно вспомнила про камеру.
– Вот почему я солгала в суде, – говорит она. – Вот почему я начала давать сбивчивые показания, противореча сама себе едва ли не в каждом ответе. Я не знала, что замыслил Ангус; знала только, что у него есть некий план. Я должна была во что бы то ни стало спастись от него, что бы он там ни задумал.
Я киваю. Желание спастись от Ангуса Хайнса мне понятно, его можно не объяснять. Обернувшись, я увидела его – он стоял позади меня в дверях моей квартиры.
Кстати, где он? Что он так долго делает наверху?
– Я не могла вынести вместе с ним под одной крышей даже дня, – говорит Рей – Мне было страшно находиться с ним рядом. Это был не мой муж, не тот человек, которое я когда-то любила. По сравнению с жутким созданием, в которого он превратился, жизнь в тюремной камере представлялась мне раем. По крайней мере, в тюрьме никто не попытается меня убить. Во мне же с каждым днем крепла уверенность, что именно это и задумал Ангус. Таким безумцем он мне казался.
– И ты нарочно солгала присяжным, чтобы они подумали, что твоим словам нет доверия.
– Да, чтобы они решили, что я лгу. Я знала, что как только они так подумают, вердикт «виновна» мне обеспечен. Я хочу, чтобы ты поняла: мне было все равно, где жить. Я уже потеряла все: мужа, двоих детей, свой дом, так как жизнь в нем превратилась для меня в ад… Я не могла там дышать, не могла спать, не могла есть. Я была уверена, что по сравнению с этим тюрьма покажется мне санаторием. Так оно и было. Честное слово. Мне не нужно было никого бояться, за мной никто не следил. Я могла проводить все мое время, делая то единственное, что мне хотелось делать. Тихо думать о Марселле и Натаниэле. Тихо тосковать по ним.
– Но ведь ты убедила окружающих, что это ты убила их. Разве это тебе не мешало?
Рей странно смотрит на меня, как будто я ляпнула несусветную глупость.
– С какой стати? Я знала правду. Троих людей, которые для меня что-то значили, больше не было. Марселла и Натаниэль мертвы, а тот Ангус, которого я любила… он как будто умер вместе с ними.
– То есть, когда ты обнаружила Натаниэля, по твоим словам, ты не заставляла патронажную сестру ждать под дверью, а сразу впустила ее в дом.
– Я прекрасно знала, что это не так. Я заставила ее ждать на пороге самое малое минут десять, как она и сказала в суде.
– Но почему?
Рей тянет с ответом, а потом произносит сдавленным шепотом:
– Потому что Натаниэль был мертв. Я знала, что патронажная сестра это сразу увидит и скажет об этом вслух. Я же не хотела, чтобы он был мертвым. Чем дольше я не пускала ее, тем дольше могла притворяться, будто он жив.
– Может, сделаем перерыв? – спрашиваю я.
– Нет, лучше давай продолжим, – отвечает она и подается к камере. – Ангус спустится сюда с минуты на минуту. Надеюсь, что разговор о том, что тогда произошло, станет началом его выздоровления. В тюрьме я прошла курс психотерапии. Ангус же никому не рассказывал о том, что у него внутри. Раньше он был к этому не готов, а теперь созрел. Именно поэтому эта документальная лента так важна. Не только для того, чтобы все рассказать и объяснить… – Рей кладет руки на живот.
Ребенок. Вот с кем она разговаривает – не со мной, и не со зрителями, а со своим ребенком. Этот фильм – ее дар ему, их семейная история.
– Ангус тоже лгал, – говорит Рей. – Когда меня признали виновной, он заявил журналистам, что принял решение еще до того, как услышал вердикт. Мол, он поверит присяжным, что бы те ни сказали, виновна я или невинна. Я знала, что это ложь. И ему это было известно. Он на расстоянии издевался надо мной, намекал на свое презрение к необразованным присяжным, напоминал про свое обещание когда-нибудь собственными силами узнать правду, виновна я или нет. Он знал: я пойму его намек, скрытый за словами официального интервью. Но, пока я оставалась в тюрьме, я могла его не бояться.
– Он навещал тебя?
– Я отказывалась его видеть. Я была так напугана, что, когда Лори Натрасс и Хелен Ярдли заинтересовались мной, мне хотелось одного: чтобы они оставили меня в покое. Потребовался не один сеанс психотерапии, чтобы убедить меня: раз я не убийца, то мне не место в тюрьме.
– Но если тебе хотелось на долгие годы попасть за решетку, почему ты не созналась в убийстве?
– Потому что я была невиновна, – вздыхает Рей. – Пока я твердо стояла на том, что не убивала ни Марселлу, ни Натаниэля, я оставалась их матерью. Люди могли поверить мне. Стоило мне сказать, что да, я убила своих детей, тем самым я предала бы память о них, как будто в какой-то момент действительно пожелала их смерти. Мне ничего не стоило солгать о других вещах, но, стоя перед судом, будучи приведенной к присяге, сказать, что я убила моих дорогих детей, – только не это! К тому же такое признание вряд ли пошло бы мне на пользу. Возможно, приговор был бы не столь суров: убийство по неосторожности – не умышленное убийство. Возможно, уже лет через пять, если не меньше, я бы вышла на свободу. Но тогда мне вновь пришлось бы иметь дело с Ангусом.
– Но ведь когда ты вышла на свободу, после того, как съехала из отеля, ты все равно вернулась к нему в Ноттинг-Хилл. Или ты больше его не боялась?
Рей кивает.
– Еще больше я боялась прожить остаток жизни в страхе. Что бы там ни замыслил в отношении меня Ангус, пусть это поскорее осуществится, думала я. Когда он открыл дверь и впустил меня в дом, скажу честно, я подумала, что живой мне больше отсюда не выйти.
– Ты думала, что он убьет тебя, – и все равно вернулась к нему?
– Я любила его. – Рей пожимает плечами. – Вернее, когда-то я любила его, и до сих пор любила его прежнего. А еще я была ему нужна. Он сошел с ума и сам не понимал, что без меня ему никак. Но я знала. Я была единственной в целом мире, кто любил Марселлу и Натаниэля так же сильно, как и он. Как же ему без меня? Да, я думала, что он может меня убить. Его слова постоянно крутились у меня в голове: что когда-нибудь он выяснит, виновна я или нет. Но как он это выяснит, если не поверил ни мне, ни присяжным? Я могла представить себе лишь одно: как он сообщит мне, что меня ждет смерть, поскольку ничего другого я не заслуживаю. Может, в конце концов я сознаюсь, если, конечно, мне есть в чем сознаваться… Может, он вознамерился пытать меня или… – Она качает головой. – В голову лезут самые жуткие вещи, но я должна была выяснить. Я хотела узнать, какие планы он вынашивает.
