Владимир Печенкин - Неотвратимость
Когда же уймется боль медсестры Екатерины Тимофеевны?
Олег в десятом часу вечера вернулся домой от товарища. Ступил в коридор и сразу понял: отец здесь. Пахло табаком, перегаром, чем-то жженым. Ладно еще, что мама на дежурстве, а то опять началось бы… Олег хотел проскользнуть в свою комнату. Но вспыхнул свет. Отец хмелен, как всегда. В руках у него ружье…
— Где мать?
— Дежурит.
— Та-ак. Стой, ты куда? Сядь. Видишь ружье? Заряжено. Понюхай, чем пахнет, — поднес к лицу сына стволы. Из двух черных отверстий пахло железом, ржавчиной.
Отец сел на диван, положил двустволку на колени. Лицо с оттенком серым, как у покойника. От носа — две брюзгливые складки. Глаза угрюмые, вечно недовольные. На столе две бутылки коньяка. Одна не распечатана, вторая недопита.
— Ее убью, — бормотал отец. — Потом себя убью. Милиция сунется — перестреляю.
Был он не очень пьян, но дик больше обычного. Олегу стало противно, страшно, хотел уйти, не видеть серого лица, одичалых глаз…
— Куда?! — встрепенулось ружье.
— К себе. Спать хочу.
— А, ну иди. Ложись спать. И чтоб ни звука, понял! А то я выстрелить могу.
Плеснул коньяка в стакан, выпил. Лег на диван. Ружье в руках, стволы в дверь глядят. Олег под прицелом черных ружейных зрачков прошел в свою комнату, прикрыл дверь. Лег. Как предупредить маму, чтоб домой не вздумала зайти? Убьет ведь! Может, допьет коньяк — уснет, и тогда надо бежать, сказать маме. Олег прислушался. В комнате молчание. Уснул отец, можно идти? Олег поднялся, приоткрыл дверь — на диване шевельнулись стволы… Не спит. Караулит. Надо выждать…
Ночь глубокая, тьма. Даже собаки на селе не лают, спят. Олег дремал. Привиделось ему недоброе что-то: черные ружейные зрачки следят, ищут… серые лица, опасность, жуть… Проснулся. Так это сон был? Но там, за дверью, наяву черные зрачки ружья… Там тихо. За окном темнота. От форточки веет холодком. Эх, как сразу не догадался!
Олег влез на подоконник, протиснулся в форточку. Как был раздетый, побежал к больнице.
Орлов пробудился от скрипа дверного;
— А? Кто? Олег? Ты куда?
— В школу пора.
— A-а. Рано еще, спи.
— Поспишь тут…
Сын оделся, выбежал на улицу. Орлов, таясь за косяком окна, проводил его взглядом: в школу бежит, не в больницу. Скоро с дежурства придет Катя.
Налил коньяку, выпил. Взвел ружейные курки. Сперва ее, потом себя… Как оно будет? Приставил дула к груди, налег. Дотянуться, нажать курок, и все, хана… Представил себя вот здесь, на полу, в крови. Сладкая жалость к себе томила, выдавливала слезу. Горько будет каяться село Петрокаменское, что погиб Николай Орлов во цвете лет, не понятый черствыми людьми, затравленный милицией, женою преданный…
Некоторое время смаковал трагическую картину. Железо стволов неприятно давило в грудь, отвел ружье: не время стрелять в себя. Сперва жену. Налил еще в стакан. Сейчас придет Катя.
Она дозвонилась наконец деверю, брату мужа, тоже петрокаменцу.
— Павел, скорей приходи, Николай пьян, ружье у него откуда-то, грозит меня убить!
Ответил, зевая:
— Давно грозит, да по пьянке же. Стращает, ничего не сделает. А я куда ночью-то пойду… Ты ведь его не очень боишься.
Неправда, она боялась! Очень, как никогда прежде. Орлов в тупике: деньги пропиты, еще взять негде, деваться некуда. При нем заряженное ружье, и сам он заряжен коньяком и безысходностью. Что же делать ей?
Хорошо, что Олег ушел из дома, она видела в окно. Ночью умоляла: «Не ходи домой, сынок, останься здесь, страшно мне за тебя». Ответил, как взрослый: «Я должен вернуться. А то он догадается, что предупредил тебя. В больницу с ружьем заявится, наделает тут делов. Успокойся, мама, он меня не тронет».
Сын в безопасности. А ей-то что делать? Скоро рассвет. Надо звонить в милицию.
Светало. Улицы еще безлюдны, но над избами кое-где белыми кошачьими хвостами поднялись дымки — рачительные хозяйки печи растапливают.
Милицейская машина мчалась в сторону больницы.
— Откуда у Орлова ружье? — вслух размышлял капитан Харлов. — Не было у него никакого ружья. Уж при его-то агрессивности сколько раз стрельбой грозил бы. Может, ошибся парнишка?
— Он говорит, сам видел двустволку, — ответил младший лейтенант Володя Лиханов.
— Давайте-ка уточним, вправду ли нам его вооруженного брать придется. В Тагил они ездили с Рюриком… — капитан обернулся к шоферу: — Знаешь, где Рюрик живет?
— Кто ж его не знает.
— Давай к нему.
Встрепанный, со вчерашнего «не просохший» Рюрик долго не мог сообразить:
— Кто с ружьем, кого убил? Не убил еще? Тогда пошто меня разбудили?
Когда дошло, разволновался:
— Так то ж мое ружье-то! Ага, я собирался в тайгу, на медведей… Мы шмутки в Тагиле оставили, и ружье в моем рюкзаке осталось. Видно, Колька забрал его. Дорогие товарищи милиция, я с вами поеду! Я ж виноватый буду, если Колька сдуру натворит чего. Он мне лучший друг, сам ружье отдаст, вот увидите.
— Что ж, поедем, — согласился Харлов. — Исполни в кои-то веки свой гражданский долг.
Рюрик втиснулся на заднее сиденье между младшими лейтенантами Лихановым и Кузовниковым. В милицейской машине, перебивая бензиновый запах, воцарился перегар «разливухи». Рюрик ерзал, сокрушался, обещал один отобрать у лучшего друга ружье.
— Почему хранил незарегистрированное ружье?
— Да разве оно ружье? На медведя, конечно, сойдет, а милиции показать совестно: из утиля на соплях слеплено. Но сейчас будет порядок. Главное, не волнуйтесь, товарищ Харлов, потому что я с вами…
— Лучше бы твое ружье было с нами, а вы с Орловым в тайге.
— Сейчас я сам ружье вам в наилучшем виде…
— Самовольно не лезь, мою команду слушай.
Машину оставили на дворе. Возле больницы ждала их Екатерина Тимофеевна в белом халате, пальто внакидку.
— Там он… Спит, наверное. Вот ключи, возьмите.
В доме тьма и тишина. Капитан еще раз проинструктировал группу задержания. Кузовникову велел наблюдать за соседней половиной дома, чтоб никто не вышел в тамбур орловской квартиры. Капитан крикнул несколько раз:
— Орлов! Вы меня слышите? Я капитан Харлов. Откройте дверь, выбросьте оружие!
Дом молчал.
— Ну-ка, я, — Рюрик стукнул в дверь кулаком, возопил хрипло: — Никола, друг! Это я, Рюрик. Слушай, отдай мое ружье. Срочно надо! Открой, Коля, это я,
Володя Лиханов зашептал Харлову:
— Товарищ капитан, разрешите мне Орлова брать.
— Нет, я сам.
— Почему, Александр Иванович? Не доверяете, да?
Капитану понятна была горячность Володи, ведь и сам когда-то сержантом на границе…
— Товарищ капитан, должны же мы овладевать приемами…
— Хорошо, готовься. Я рядом буду. Но смотри, осторожнее!
Поорав еще немного, Рюрик изрек тоном специалиста:
— Дрыхнет. Две бутылки — штука мощная. Заглотил и спит.
— Или затаился, — сказал Харлов.
— Не-е, дрыхнет он. Товарищ Харлов, дай ключ, я отопру, зайду, и будет полный порядок.
— Отопри, но сам за дверью стой.
Рюрик повернул ключ, рванул дверь. Напахнуло домашним теплом, застоялым табачным дымом. И — ни звука. Лиханов, готовясь к броску, подался вперед, заглянул в коридор…
…Тьма полыхнула; грянула, что-то горячо ударило в лицо… Харлов подхватил Володю. Рюрик захлопнул дверь и мимо них выскочил из тамбура.
Харлов отнес Володю за крыльцо, где безопаснее, приложил горсть снега к его окровавленному лицу.
— Ты живой? Скажи что-нибудь, Володя!
Лиханов очнулся, застонал. С помощью Харлова поднялся на ноги.
— Жив! Идти можешь?
Зажимая ладонью лицо, он кивнул. Подбежал к ним шофер.
— В больницу его, — приказал Харлов. — Сообщи о ранении в город. Держись, Володя!
Тот опять кивнул, говорить он не мог.
Харлов вытер снегом окровавленные руки. Вот тебе и «из утиля ружье слеплено»!.. Понадеялись, что спит, да спиртное, как всегда, ненадежным оказалось союзником. Надо скорей разоружить преступника, пока он в доме, не на улице… Сколько там может быть патронов? Рюрик говорил, штук восемь. Выстрел дуплетом — минус два. Дверь держит под прицелом, надо брать со стороны огорода, проникнуть через окно.
Приказав Кузовникову глядеть в оба за выходом и за Рюриком, чтоб сидел в укрытии, Харлов обошел дом. Ага, вот почему не действует телефон: провода обрезаны. Хмелен приехал вчера Орлов, но пакостное дело свое готовил предусмотрительно… Капитан повернул за угол. Вот окно.
И увидел в окне Орлова. Запершись в доме, где прожил много лет, преступник метался по комнатам, выглядывал — с какой стороны придет конец его пьяной и злой свободе? Приник к стеклу, глядит. Серое тяжелое лицо, зеленый свитер, ружье в руке…
— Хватит чудить, Орлов. Брось ружье в форточку, выходи, — как мог спокойнее сказал Харлов.
