Татьяна Гармаш-Роффе - Тайна моего отражения
– Я не знаю. Ведь вы мне еще ничего не рассказали! Но если у вас есть основания бояться, то самое лучшее, что вы можете сделать, – это рассказать нам все, что вы знаете. Чем быстрее мы доберемся до истины, тем больше шансов у вас уцелеть. И у меня – тоже.
Колесникова кивнула в знак согласия и вдруг, откинувшись на спинку стула, посмотрела на меня как-то особенно внимательно.
– Вот уж не думала я, держа тебя, новорожденную, в руках, что когда-нибудь придется еще свидеться… Да еще и при таких, мягко говоря, странных обстоятельствах.
Меня пробрал холодок. Не зря, ой не зря пересекли мы океан! Сейчас она мне расскажет то недостающее в этой истории звено, которое позволит замкнуть цепочку наших догадок и расследований!
– Ты вот спрашиваешь небось про себя, а чего это я боюсь? И каким это боком тут Наталья Семеновна замешана? И при чем тут Лена Куркина? И главврач Демченко? И вообще другой роддом, если ты родилась в Ганди?
– Спрашиваю, Наталья Семеновна, еще как спрашиваю!..
– Ну, слушай сюда. Я все помню, будто вчера было…
– Как-то вечерком Лена пришла ко мне. Не позвонила, а пришла: такие разговоры по телефону не ведутся. «Дело есть, Наталья, – говорит с порога. – Ты одна?»
Мои были дома, муж смотрел телевизор, дочка уроки делала. Но мы с ней прошли на кухню и дверь закрыли.
«У нас там одна краля родить должна, – понизив голос, сказала Лена. – Так вот, надо пристроить ее ребенка так, чтобы комар носа не подточил. Никаких бумаг, никаких усыновлений, никаких следов, понимаешь?» – «Кто такая?» – спрашиваю. «Зачем тебе? – Лена усмехнулась. – Меньше будешь знать – дольше проживешь!»
Колесникова замолчала, словно зацепившись на этой фразе. И, покачав головой, произнесла:
– Не знала она, как была права! Не знала – не думала Лена, что поговорочка эта аукнется ей через двадцать один год…
Она помолчала, пожевав зубочистку, и снова заговорила:
– Ну и вот, сказала она мне, значит, такую фразу, а я настаивать не стала. В нашем деле всякое бывало: и роды тайные, и усыновления по знакомству, и еще много чего… Секреты, в общем. И между нами вроде правила существовало: раз тебе сами не говорят – так и не лезь. Я и не стала лезть. Спросила только: «Когда роды-то должны прийти?» – «На днях, – говорит. – Срок у нас 11 мая, плюс-минус, сама знаешь». – «Ну, – спрашиваю я, – и чего тебе от меня надо, говори!» – «Мертворожденного», – отвечает она и так мне в глаза смотрит, вроде спрашивает, поняла ли я.
Я поняла: «Подмену сделать, значит», – говорю. «Ну да. Мы тоже ждем, но два роддома – надежнее. Где первый мертвячок родится, там и будем подменивать». – «А если девица ваша еще не разродится к тому времени?» – «Ну ты как скажешь! Стимуляцию сделаем, непонятно, что ли? А ты потянешь со своей роженицей, голову поморочишь – мол, асфиксийка вышла, придушился пуповиной ребеночек ваш, пока в реанимации находится… Да и ей самой снотворных вкати, пусть поспит, чтобы тебя вопросами лишними не беспокоила!» – «Только, Лена, – говорю я, – надо все четко устроить. Ты же понимаешь, что она, как только глаза откроет, пол ребенка начнет спрашивать! Если ваша еще не разродится, что я отвечать-то буду?»
Наш десерт уже прибыл, и Колесникова, не прерывая своего повествования, аккуратно прихватывала длинной ложечкой мороженое из стеклянного кубка.
– Тогда, Оля, не было этой всякой техники – ультразвук и прочее. Тогда на глазок угадывали. Вот Лена мне и говорит: «Демченко считает, что девочка будет». Ага, думаю, делишки, значит, главврач проворачивает. Ну, врач-то она опытный, глаз алмаз, если сказала – девочка, значит, на девяносто девять процентов можно верить. «Да ты не волнуйся, – уговаривает меня Лена, – пока твоя мамаша прочухается, мы уже тебе ребеночка привезем! Главное, чтобы ты так устроила, чтобы одной быть на родах. Посторонние нам не нужны». – «Не бойся, это я организую. Лучше вот скажи, что я с этого иметь буду в благодарность? «Спасибо» от Демченко?» – «Пять тысяч».
Рублей, конечно. Это, к вашему сведению, по тем временам сумма большая была. Даже очень большая. Машину можно было купить… Я согласилась. Деньги хорошие, да и дело-то неплохое. Какая-нибудь школьница-дура, наверняка дочка какой-то шишки, залетела по глупости, и ей ребенок ни к чему, ясное дело. И теперь, видишь, надо концы в воду, чтобы уже никто и никогда не вытащил из кармана: а вот, мол, сама была ребенком и ребенка внебрачного родила! Двадцать лет назад на это не так смотрели, как сейчас… А у меня знаешь сколько мамочек было, которые убивались, глядя на мертвое дитя? Смотреть на них тошно, сама готова с ними выть. А тут кому-то такой подарочек выйдет! Так что дурного я в этом ничего не видела. Плюс деньги. Во всех отношениях хорошо, правильно?
Я сделала неопределенный жест, похожий на согласие. Попросив Колесникову подождать, я перевела Джонатану.
– Вот почему мама моя уверена, что я ее родная дочь, – добавила я. – Я знала, что она меня не обманывала! Ее саму обманули!.. Но самое интересное, Джонатан, что…
Он положил свою руку на мою:
– Давай сначала дослушаем, ладно? Обсудим потом.
– Перевела? Ну, слушай дальше…
Колесниковой явно не терпелось рассказать нам эту историю до конца – то ли тайна ее тяготила, то ли наше внимание льстило, то ли ей поговорить не с кем было на Брайтон-Бич…
– …Дело сорганизовалось без проблем. Я уже знала, что у Самариной ребенок мертвый, но ей ничего не сказала. Предупредила Лену Куркину, что двенадцатого с утречка начнем стимулировать у Самариной роды – мертвый-то сам не рождается! И ждать нельзя было – интоксикация могла начаться у роженицы. Лена мне и говорит: «У нашей крали первые схватки начинаются, так что все тип-топ, успеем»… В результате их «шишкина дочка» родила на полсуток раньше, чем твоя, Оля, мать.
Колесникова вдруг замолчала. Избегая моего взгляда, она вытащила изо рта зубочистку, внимательно посмотрела на нее – зубочистка ее вся размочалилась, и Колесникова потянулась за новой. И, только заправив острую деревянную палочку в рот, она перевела на меня взгляд, в котором обнаружилось некоторое смущение:
– «Мать»… Это я так говорю, но ты же поняла, что тебе эта женщина не мать, да?
– Не беспокойтесь, Наталья Семеновна, я это уже давно поняла.
– И как… Ты ничего, не очень расстроилась?
– Не очень. – Я ей улыбнулась ободряюще. – Я ее считаю своей мамой, чтобы там ни было. И я ее очень люблю. А та, которая от меня отказалась, меня не интересует.
– И правильно! Так, значит, эта Самарина – хорошей женщиной оказалась? Тебе хорошей матерью?
Муки совести? Глядя на мощное телосложение Колесниковой, на ее уверенный вид, на лицо, не отражающее никаких эмоций, если они вообще были, я с трудом могла предположить, что эта разбитная и деловая баба способна испытывать муки совести. Но, похоже, именно так оно и было, потому что она добавила, получив в ответ мой подтверждающий кивок:
– Вот и хорошо. Видишь, у меня чутье. Я тогда так сразу подумала: дело это хорошее…
– И вы не ошиблись, Наталья Семеновна. Мама у меня замечательная.
В ее лице промелькнуло растроганное выражение, которое ей не шло, не вязалось с ее гренадерской внешностью. Впрочем, оно тут же исчезло.
– Я про что говорила? – вернулась к теме Колесникова.
– Что я уже родилась, когда…
– Ага, вот. Ну значит, мать твоя услышала, что ее ребеночек не кричит, забеспокоилась. Я ей наплела про небольшую асфиксию, ребенка унесли, ей сказали, что девочка родилась – в тот момент я уже наверняка знала, ты уже была в дороге из роддома в роддом. А вскоре и мертвячок отправился в обратном направлении – для порядка в отчетности. А то у меня по роддому проходил бы один лишний… Понимаешь теперь, как вышло-то все?
– Понимаю. А отчего ребенок моей мамы умер?
– Не справился ее организм. Мальчонка был слабенький, маленький, как недоношенный, хотя она все девять месяцев проносила… Уж как она счастлива была, когда я ей тебя показала! Щечки у тебя были, как яблоки, глазки синие, пух на головке белый, и на плечиках – тоже пух, как персик! Ты, я смотрю, потемнела, а?
– Потемнела, – согласилась я, потрогав для верности свои крашеные волосы. – А чего же вы опасаетесь, Наталья Семеновна? Вы же толком ничего не знаете? Ни кто, ни что, какая «шишка», какая дочка – ровным счетом ничего!
– Потому, может, и жива до сих пор… А Лены Куркиной нету больше. Машина ее, понимаешь, сбила… Сбить-то сбила, да вот какая машина? Чья машина? И отчего сбила Лену Куркину? Вот что интересно!
Она посмотрела на меня, словно желая убедиться, что мне тоже интересно. Мне было интересно, очень интересно, что я немедленно изобразила на своем лице и даже переспросила для верности:
– Отчего же?!
– А оттого, что жадность ее сгубила!
– ?
– Да-да, за длинным рублем Лена погналась. Я понимаю, каково ей жить было на пенсию, без доходов, без связей… Раньше ведь как: мы были уважаемыми людьми, если что достать надо, то все к нашим услугам, все могли! А сейчас? Доставать уже ничего не требуется – все есть, иди и купи, были бы только деньги. Вот тут-то и загвоздка: денег-то всего – пенсия! Не разживешься. И вот вбила она себе в голову заработать на старом секрете…
