Татьяна Степанова - Темный инстинкт
— Эта категория стала для нас уже постоянной. — Мещерский отодвинул штору: робкое солнце заглядывало в комнату. — Тут с каждым часом все меняется — ты прав, а вот понятие возраста присутствует во всем. Мы очень часто стали употреблять это слово, не находишь? Может, потому, что и с нашим возрастом, Вадя, это как-то связано? Может, мы с тобой не доросли еще до всего этого, а?
— Ну да, сосунки-несмышленыши. Я, наверное, точно не дорос. Ну а если продолжать про Зверева.., он ненавязчиво внушал мне, что финт с бритвой — Алисиных рук дело и бритва эта предназначалась именно Марине Ивановне. Однако бритва — это одно дело, а убийства — совсем другое. И вот по поводу убийств он никаких выводов не сделал. Напротив, постарался убедить меня, что Алиса — существо бескорыстное и деньги ее не интересуют. Ну, положим, он лгал мне. И все как раз наоборот. Тогда получается, что смерть мужа Зверевой как наследника выгодна и этой девице, а вот смерть аккомпаниаторши…
— Тоже выгодна, — поддакнул Мещерский. — По логике это так, потому что именно Майя Тихоновна отговорила Звереву написать завещание, по которому Алисе тоже причиталась порядочная сумма. Тихоновна была ее врагом — если все, конечно, тут упирается в деньги.
— Однако в таком случае Алиса должна играть против своего брата. Потому что именно он — ее соперник номер один. Ладно, достаточно. Я же сказал: с логикой твоей далеко не уедешь. Так мы только голову себе сломаем. Пошли они все к дьяволу. Пока меня интересует только Зверев.
С чего, например, он мне столько всего наговорил? Только потому, что пьян был? Или… Я в этом человеке до конца так и не разобрался.
— Можно подумать, что тут есть кто-то, в ком мы с тобой разобрались до конца, — усмехнулся Мещерский. Он приподнялся на локте и выглянул в окно. — Ба, смотри, кто к нам пожаловал! Чуть свет, уж на ногах, весь в делах и заботах. А ты вчера переживал, что твой дружок куда-то запропастился.
По садовой дорожке вразвалочку шествовал Сидоров, помахивая туго набитым пластиковым пакетом. Завидев в окне Мещерского, он сделал рукой приглашающий жест: спускайтесь, мол.
В это печальное утро опер олицетворял собой само безмятежное спокойствие. Беседовать направились к озеру.
По дороге он вручил Кравченко пакет с вещами:
— В чистку не носил, уж извини.
— Что вы, что вы. — Кравченко швырнул пакет на плетеный диван, мимо которого они проходили. — Как Наталья Алексеевна?
— Так себе. Вчера целый день ее наизнанку выворачивало — только таз успевал подставлять. Сотрясение мозга — врачи сказали, от рвоты пока никуда не денешься, потом пройдет. Шизики все ее там в расстроенных чувствах, у двух депрессия началась. Я там вчера с ними целый день гужевался — и смех и грех. — Сидоров вздохнул. — Ну а вас что, с новым жмуриком поздравить? Как же это, а?
А, Вадик? Нехорошо это, ой как хреново. Ты-то зачем здесь? Мы разве о такой работе с тобой договаривались? — И он покосился на Мещерского: слушай, дескать, тайны мадридского двора тут уже плести смысла нет.
Кравченко сплюнул, но смолчал.
— А в общем, я всегда ожидал чего-то в этом роде, — продолжил Сидоров, — подсознательно, как Наташа скажет. Если это не Пустовалова рук дело, а сейчас уже это факт бесспорный, то.., где один жмурик, там и другой, где другой — там и третий. Это как за грибами в лес ходить.
Ну? И что вы имеете сказать мне, господа хорошие?
Кравченко переглянулся с приятелем и начал говорить.
Говорил долго. Сидоров слушал молча, не перебивая. Только когда речь зашла о ночном куртуазном приключении вдовы, поднял брови и улыбнулся. В конце «спича» Кравченко неожиданно попросил у опера ручку и клочок бумаги — у того было все с собой — и черкнул несколько строчек.
— Пусть кто-нибудь из твоих каналов столичных, если возможно, проверит, что за фонд такой благотворительный патронирует Зверева и чем они там занимаются. И насчет Краскова, про детский дом на всякий случай. А это…
Серег, ну-ка нацарапай тут адресок Елены Александровны и напиши, чтобы отдала то письмо. Давай-давай, говорю!
Это, Шура, вот какое дело: пусть кто-нибудь смотается в Москве по этому адресу и заберет письмо Зверевой. А потом тебе по факсу его сюда скинут. Предупреждаю сразу: ты в нем ничего пока не поймешь, мы сами ничего не понимаем, но.., пусть оно все равно будет у нас. Авось сгодится.
— А что за письмо? — Сидоров изучал московский адрес и трогательную приписку Мещерского: «Милая бабушка, пользуюсь случаем сообщить, что у нас все в порядке. Пробудем здесь еще несколько дней. Пожалуйста, передай письмо Марины Ивановны (если ты его еще не выбросила) подателю записки: мне оно срочно нужно, его передадут по факсу. Целую и обнимаю, Сергей».
— Письмо, в котором Зверева описывает приснившийся ей кошмар. — Мещерский пожал плечами. — А зачем оно Вадьке понадобилось, он и сам не объяснит.
— Сейчас не объясню, правильно, но… — Кравченко напустил на себя многозначительный и загадочный вид. — Но чем больше я думаю об этом деле, тем настойчивее мне воображается, что именно с него все тут и началось.
— С письма?
— С кошмара и того, что его спровоцировало.
— Ты бы поменьше думал, Вадик, и пошустрее поворачивался, — посоветовал Сидоров, пряча записку. — Пока ты тут воображаешь, у тебя под носом всех твоих клиентов перегрохают. Да.., перегрохают, перетрахают… Шипов-то, а? Егорка-то.., ну, силен пацан! Такую женщину под себя подмял. Вот змееныш везучий! Но и правда: с огнем играет парень. Если убийца не он, а кто-то другой, то этот другой уже, думаю, на него зубы точит. Убрал одного мужа, а тут новый из яйца вылупляется. А если убийца сам Шипов…
— Это мы уже обсуждали, — отмахнулся Кравченко. — Надоели эти головоломки уже. Ты мне лучше вот что скажи, Шура: ты на работе был?
— Был. Я везде поспеваю, Вадик, в отличие от тебя.
Мне вчера вечером ребята из отдела позвонили, ну и ввели в курс.
— Результаты дактилоскопической экспертизы у вас готовы? На щипцах ничего, так? А в гостиной кто в основном наследил?
Сидоров помолчал.
— На щипцах — ноль прежирный, догадливый ты малый, Вадик. В гостиной же — в основном отпечатки пальцев потерпевшей: весь телевизор захватан. Ну и другие тоже, только там давность большая.
— На дверной ручке?
— Файруза.
— На камине было что-нибудь?
— На мраморной полке и пепельнице — тоже Файруза.
— На изъятой бритве?
— Отпечатки Зверевой Марины Ивановны — смазанные — это на лезвии и на станке.
— Так, ясно. Ну и какие выводы у вас, у правоохранительных органов?
— А у вас какие выводы? — Сидоров криво усмехнулся. — Никаких существенных? То-то. «Пальчики» — это так, информация к размышлению, если они не оставлены на орудии преступления. В нужную минуту, может, и пригодятся, а пока… Вот ведь дельце, а? Все как на ладони, все на виду: двенадцать человек было, двух замочили, итого в подозреваемых осталось…
— Нас что, тоже подозреваете? — обиделся Мещерский.
— Нужны вы мне. Итого осталось восемь грешных душ. Всего-то. А поди ж ты вычисли в этой кромешной неразберихе, кто из них…
— Хозяйку, значит, тоже считаешь? — осведомился Кравченко.
— Хозяйку.., считаю. А вы разве нет? — Сидоров посмотрел на помрачневшего Мещерского. — Я что-то не так сказал?
Они и сами не заметили, как, дойдя до озера, повернули по раскисшей от дождя тропинке направо к артезианскому колодцу. Ноги словно сами несли их на место первой трагедии. Вон склон холма, молодые сосны уже виднеются…
— День сегодня вроде ничего, — Сидоров взглянул на небо. — Вроде распогодилась эта хмарь. За грибами бы смотаться в выходные. Я такие места тут знаю: на брюхе можно собирать. Ляжешь и встанешь, когда уже корзинка с верхом полнехонька будет… — Он не договорил, раздвинул мокрые ветки кустарника и…
Шагах в двадцати от них, облокотившись на бетонное кольцо колодца, стоял Петр Новлянский. Его словно притягивало что-то там, внизу, и он силился разглядеть это что-то сквозь отверстия в решетке.
Опер раздумывал недолго.
— Вот вы, оказывается, где, Петр Станиславович, а мы вас ищем-ищем, — в голосе его зазмеилась зловещая радость. — А вы тут рядышком, место преступления созерцаете. На экскурсию никак явились спозаранку?
Новлянский вздрогнул. Но отвечать не торопился.
Только завидев выходивших из кустов приятелей, поколебавшись, нехотя кивнул.
— Ну и как экскурсия, впечатляет? — Сидоров подошел к Новлянскому вплотную. — Смотри-ка, тут и кровь кой-где еще осталась, не смыло ее ливнем. Жуткое зрелище, а, Петр Станиславович?
— Не очень, — Пит справился с волнением. Лицо его снова стало бесстрастным. — Думаю, для вас вполне привычное. Вы, капитан, наверняка к таким зрелищам стали уже малочувствительны.
— В обморок не падаю — это точно.
— Ну и по какому же вопросу я вам понадобился? — Новлянский смотрел на опера не моргая. — Вы можете сообщить нашей семье что-то новое об убийствах?
