Никита Филатов - Последняя ночь майора Виноградова
— И далее по «чурбановскому» варианту?
— Наверное. Только бандитам для правосудия ни прокурор, ни присяжные не требуются.
— А Тихонин-то с Чайкиным в курсе?
— Я обрисовал перспективу… когда увольнялся.
— Остаться не просили?
— Просили. Чайкин даже потом домой звонил, уверял, что не знал ничего до последнего. Предлагал отдельно, без Тихонина работать.
— Сдаст он его при первом же наезде.
— Это точно! — Виноградов наклонил стакан, и по мутноватому донышку лениво перекатились остатки пены. — Вот такие дела…
— Извини, Саныч, я же не знал, что они совсем говно! Думал, выручу тебя с работой.
— Да ладно, брось!
— Время такое… Страна, чтоб ее!
— Нет. Это мы такие.
Собеседник кивнул и подправил под курткой нагретый телесным теплом черный пластик служебного диктофона.
Апрель 1995 года.
Интерференция
…Если камень на камень кладет дурак,
Он не строит, о разрушает.
Ф. Кривин
Наблюдать отсюда было удобно — противоположный тротуар, движение в меру оживленное. Как раз то, что требуется, — и объект постоянно в поле зрения, и не настолько пустынно, чтобы машина могла привлечь внимание.
От места парковки получалось до входа метров тридцать, не более.
— Выезжать-то как будем, Егорыч?
Вперед не получалось — прямо в бампер уперся скошенный багажник невесть откуда взявшейся иномарки. Сзади, почти вплотную, притирался носатый «Москвич».
— Как-нибудь… Авось расползутся!
Виноградов, посмотрев на часы, кивнул: за оставшееся время соседи еще успеют смениться. Здесь, в некотором удалении от метро, обычно назначались короткие деловые встречи. Случайные парочки влюбленных тоже надолго не задерживались, предпочитая световое изобилие и всегдашнюю суматоху Невского.
— Егорыч, ты с какого года?
— С пятьдесят первого.
— Надо же. Я думал — моложе. Лет сорок. А за рулем?
— С армии. Считай, всю жизнь…
— Не надоело?
— А что я еще умею? Двадцать пять календарных системе отдал! И под зад ногой…
Водитель рассказывал привычно, не повышая голоса, — и только очень внимательный слушатель мог уловить в его интонациях отголоски незарубцевавшейся смертельной обиды:
— Пенсия — как у врага народа… Себе на литровку да внуку конфет купить. Старуха в драных трусах ходит.
— Егорыч, не гневи Бога! У половины Питера зарплата меньше, чем тебе начислено, да и ту еле-еле платят.
— Сами себе власть такую выбрали! Дерь-мо-кра-тия… Пусть теперь расхлебывают.
— Ладно. Чай будешь? — Виноградов нагнулся, достал термос и начал свинчивать крышку: пить не хотелось, но это представлялось куда более приятным, чем выслушивать в сотый раз одно и то же. Поразительно, но Егорыч был способен практически любой разговор свести к изложению своего политического кредо.
— Налей. И бутерброды… Доедать надо, не везти же домой.
Если не считать споров по двум весьма болезненным пунктикам — личной нищеты и трагических судеб России, — Виноградов с напарником ладил великолепно. И тот тоже, во всяком случае, замены не требовал.
— Но здесь хоть прилично получаем, согласись.
— Тоже как сказать… Можно и побольше.
— Да уж это конечно! Я в милиции, капитаном, последний оклад с разными накрутками около сотни в месяц получил…
— В долларах?
— Естественно! А сейчас мужиков встретил — и того меньше выходит, да и халтуры прижали.
— Бегут из ментовки?
— Нет вроде…
— Значит, кой-чего сверху имеют, не беспокойся!
— Вероятно, — не стал спорить Виноградов. — Хорошо, хоть стрельбы поменьше стало, разборок.
— А чего делить-то? Между собой бандюганы в основном договорились, с ребятами в погонах — тоже…
— В смысле? — Суждения Егорыча бывали подчас неожиданны и довольно метки.
— Преступность сама по себе, государство — само по себе. Доят страну, как корову. Раньше вымя друг у дружки вырывали, а теперь все по уму — одни со своего боку за соски дергают, другие со своего…
— Ну ты уж прямо!
— А что? Сейчас все эти милиции-полиции, журналисты… Все делают вид, что что-то делают, а сами — только на свой карман, суки! Игры играют.
— Егорыч, но есть же опера честные, не продажные…
— Есть! Кто спорит? А знаешь почему? Потому что их никто не покупает — невыгодно.
— Как это?
— Очень просто. Лучше сразу одного начальника Главка на корню купить, чем с десятью лейтенантами возиться. Дешевле выходит. И не так хлопотно…
Возразить Виноградову было нечего, оставалось слушать.
— Почему профи уходят? Из вашей системы, из нашей… Не из-за денег, хотя, конечно, и в них тоже дело. Просто настоящий мужик вхолостую, на ветер, зная, что все, что он наработал, заранее на корню продано, работать не может!
— А как же патриотизм элементарный, чувство долга?
— Что? Брось, Виноградов! Мы с тобой сейчас на кого работаем? Только честно?
Владимир Александрович представил себе физиономию шефа:
— На жуликов, видимо. Все они…
— Вот именно. А ребята в погонах? Они на кого? Чем эти ваши Ельцин с Грачевым лучше, чем наш хозяин? То же ворье и бандиты, только покрупнее да понахальнее!
— Хватит, Егорыч, перестань. Знаешь ведь, что не люблю я на эти темы.
— И еще неизвестно, кто России опаснее — Малышев с Кумариным или сволочь кремлевская. Понял?
— Все, хватит. Может, подеремся?
— Ладно. Закончили. Ого! Двенадцатый час.
— Скоро уже. Смотри! Опять.
Напротив, через улицу, на фоне мягко подсвеченных витражей притормозила асфальтово-серая «девятка».
— Номер тот же?
— Ага!
Как и в предыдущие вечера, первым из автомобиля вышел гориллообразный охранник. Хмуро обвел взглядом прилегающее пространство. Вслед за ним хлопнул дверцей очкарик с потрепанной спортивной сумкой через плечо: сумка было довольно туго набита чем-то достаточно тяжелым. Не осматриваясь, очкарик быстрыми шагами преодолел расстояние, отделявшее его от входа, и скрылся за распахнутой кем-то невидимым дверью.
Хмурый остался снаружи, развернувшись спиной к матово-зеркальным створкам и неоновой вывеске на английском — «ГОЛДЕН ДАЙК».
— Ресторан «Золотая плотина»… Егорыч, я тебе говорил, что хозяина знаю?
— Говорил.
— Чайкин такой… Некто Сергей Юрьевич! Работал когда-то на него.
— Я помню. Банк вроде такой был или что-то в этом роде?
— Что-то вроде.
— Зайди тогда, может, покормит на халяву, по старому знакомству?
— Дождешься от таких.
— Выходит!
Створки двери раздвинулись — беззвучно для наблюдающих, но не для охранника. Не оборачиваясь, он немного отодвинулся в сторону, пропуская обратно в машину своего напарника с сумкой. Только теперь сумка больше походила на сморщенный, побывавший в деле презерватив, липкою своей пустотой ерзая вдоль бедра очкастого.
«Девятка» стремительно оторвалась от тротуара.
— Я все же думаю, что это «левак».
— Вряд ли. Перед закрытием? Каждый вечер?
— Продукты неучтенные.
— Егорыч, сосиски так не возят. С такой охраной…
— Тогда наркотики. Или оружие.
— Или трупы младенцев, расчлененные. Для пересадки органов или изготовления котлеток.
— Тьфу! Каких котлеток?
— По-киевски. Или полтавских.
— Пошел бы ты… Как язык-то поворачивается?
— Ага, а ты почитай на ночь наши детективы современные — еще и не то в башку полезет.
— Стоп!
Оба замерли: из ресторана вышел объект наблюдения.
Женщина была красивой, холеной и неисправимо стандартной. Все как положено: ноги чуть ли не от плеча, длинные светлые волосы, острые грудки модного в этом сезоне размера. Платье, жакет, немыслимо элегантные туфельки — униформа богатой, действительно богатой, но еще не привыкшей к этому состоянию представительницы «новых русских».
— Время — двадцать три двадцать одна. Снимать будешь?
— Надо бы пару раз.
Егорыч потянулся к стеклу — на нем в смешной позе крепилась присосками плюшевая обезьянка-сувенир. Чуть вывернув ее широко распахнутые глаза-объективы в нужном направлении, напарник Виноградова нажал на упрятанную за плюшевым ухом кнопку:
— Готово!
— Поехали тогда.
Пришлось податься немного назад, потом медленно, не разгоняясь, пристроиться в хвост туристическому автобусу.
— Потерял ее, кажется.
— Нет, вон — правее! Рядом с ателье.
— Ага, вижу…
Было сыро и холодно, даже привычные ко всему трудящиеся старались побыстрее шмыгнуть из метро в общественный транспорт — что уж говорить об «объекте»! Дамочка, одетая скорее для уютного салона иномарки, чем для пеших прогулок по улице, неслась со скоростью, вполне сопоставимой с движением автомобильного потока.
