Татьяна Светлова - Место смерти изменить нельзя
— Спасибо тебе, — сказала Соня, — за то, что ты дал мне прочитать папино письмо. Ты ведь имел полное право этого не делать, оно адресовано тебе… Это я не могу принять, — она протянула ему камни. — Но все равно, спасибо за жест.
— Это не мой жест. Это жест Арно, который он хотел сделать и не сделал.
Считай, что это его завещание.
— Нет.
— Соня, не может быть и речи, чтобы ты не взяла эти камни. Ты должна это сделать.
— Ничего я не должна… А что ты, собственно, такими ценностями кидаешься? Тебе не жалко? Или ты такой бессребреник, Робин Гуд, защитник вдов и сирот?
— Не то чтобы очень. Честно говоря, если бы тут было всего два бриллианта, то я бы вряд ли их тебе отдал. Но их тут еще много, и еще рубины…
— Они дешевле бриллиантов, — практично заметила Соня.
— Не важно. Если на два таких бриллианта Арно сумел купить фирму для Мадлен… То мне тоже хватит. Возьми камни, Соня. Это в память о твоем отце. Он все-таки был верным Хранителем «русского наследства», в конце концов, он имеет право на вознаграждение.
Соня молчала.
— Пожалуйста, — попросил ее Максим, — возьми. Это не мой подарок, понимаешь, это не от меня! Это от твоего папы подарок.
— Откуда ты такой, — сказала она медленно, — откуда ты такой взялся?
Она подошла к нему, обвила его шею руками и, глядя прямо в его глаза, отчего Максим моментально обомлел, прошептала срывающимся голосом:
— Почему ты такой, зачем ты такой…
Уткнувшись лицом в его шею, она что-то произнесла — неразборчиво и глухо. Максим не расслышал, но переспрашивать не было смысла, и он только прижал Соню к себе — ворох душистого черного шелка, через прохладу которого под его руками медленно проступает тепло ее тела.
Соня в ответ стиснула его шею еще крепче и стала покрывать поцелуями все, до чего могла дотянуться.
Максим гладил и перебирал ее волосы, целуя душистые пряди, и молчал, сопротивляясь поднимавшейся в нем фразе, совершенно дурацкой фразе, которую даже за шутку трудно было бы выдать — до того она была дурацкая… И все-таки выдохнул:
— Поехали со мной… Я теперь смогу обеспечить тебе… — Он замолчал, заливаясь краской. Было стыдно за произнесенные слова. Не потому, что он считал их не правильными — нет, суть их была абсолютно уместна. Но произнести это было чудовищно неприлично, бестактно!
Соня замерла под его руками и вдруг тихо рассмеялась ему куда-то в ключицу. Отстранившись от него, она пытливо заглянула в его лицо и спросила мягко:
— Ты тоже думаешь, что меня можно купить? Максим промолчал, злясь на себя. Он хотел было спросить, что означает слово «тоже», но не посмел. Только еще больше разозлился.
— Ты думаешь, что меня с Пьером удерживает его богатство? — продолжала Соня. — Это не так.
— А что же?
— Наши отношения…
— Брось, Соня. — Максим разнял руки, все еще ее обвивавшие, и нервно прошелся по комнате. — Ты же любишь меня. — Он развернулся к ней всем корпусом и посмотрел в упор. — Ведь так?
— Я точно не знаю, что называется этим словом — любовь… — ответила она ему медленно. — Но, наверное, то, что я испытываю к тебе, можно так назвать… Но только ты не понимаешь…
— Чего? — резко перебил ее Максим. — Что ты любишь одного, живешь с другим, встречаешься с третьим?
— Не надо так злиться. Послушай… Перестань на меня нападать.
— Ты меня любишь, ведь так?
— Максим, оставь это. Прошу тебя.
— Ты меня любишь? Да или нет?
— Я устала. Ты бы подумал на секунду, что я пережила за эти две недели… Не мучай меня.
— Да или нет?
— Да. — Соня спокойно посмотрела ему в глаза.
— Но для тебя это ничего не значит?
— Максим, а ты меня любишь?
— Ты разве не видишь? Ты разве не знаешь?
— Ответь, пожалуйста.
— Люблю. Схожу с ума. Уже сошел.
— И знаешь, почему?
Максим не понял вопроса и смотрел на Соню недоумевающе.
— Потому что я тебе не принадлежу. Потому что обстоятельства образовали между нами непреодолимую дистанцию. Ту самую, которая тебе нужна, чтобы любить… Ты человек, которого влекут имиджи, образы, маски… В них тайна — и она тебя притягивает, интригует. Наличие дистанции эту тайну поддерживает.
Сближение же гасит образ… И женщина без этого флера тайны, женщина вне имиджа, вне роли тебе неинтересна. Ты настоящий режиссер, ты не только мыслишь образами — ты ими живешь…
Максим смотрел на нее во все глаза. Эта маленькая девочка, эта прелестная Соня говорила ему вещи, которых он никогда не слышал о себе и меньше всего ожидал услышать от нее… И, кажется — он еще не знал до конца, — это было похоже на правду… В изящной головке, оказывается, кое-что есть.
— Представь себе, — говорила Соня, улыбаясь и обнажая свои расставленные зубки, — представь меня дома у плиты в грязном фартуке или за глажкой твоих рубашек: я ведь перестану существовать. Я перестану быть Соней, я стану просто женой… А ты начнешь гнаться за другой тайной, искать новый образ.
— Не правда! — сказал Максим.
Но он был не уверен, что это действительно была не правда. Если вдуматься… То, во всяком случае, женщины, которые могли ему обеспечить надежный тыл в плане быта и даже душевного комфорта, — его никогда не интересовали… Меньше всего он искал себе жену. Влекли к себе надменные эгоистки, вампиристые вакханки, полубезумные истерички, заумные синие чулки — все, что необычно, все, что было новым образом, новым амплуа на его сцене…
— Быт разрушает тайну, — продолжала Соня. — И дело не в том, сколько этого быта. При наличии денег — а ты у нас теперь богатый — его можно свести к минимуму. Просто если с тобой просыпаться вместе каждый день, ты перестанешь воспринимать целостный образ…
— Откуда ты все это знаешь? С чего ты взяла?
— Я вижу твои глаза. Они следят за жестом, за позой, за выражением лица… И когда жест или поза удачны, когда они хороши с режиссерской точки зрения, тогда твой взгляд становится завороженным, восхищенным, тогда в нем вспыхивает желание… Ты говоришь, что я играю свои маленькие представления…
Я много думала над твоими словами: они мне помогли лучше понять себя. И ты прав, это именно так. Но я свои маленькие представления играю когда хочу, перед кем хочу и как хочу. И я не смогу играть роли всю свою жизнь, двадцать четыре часа в сутки. Даже для тебя.
Максим молчал, поверженный и восхищенный этим откровением. Начинало смеркаться, и черный шелк ее постепенно таял и растворялся в тенях, и на бледном лице глаза становились все больше, темнее и загадочнее. Любуясь ею, Максим понимал, что она права. Что нужно было бы рассудить трезво, нужно было бы признать честно, нужно с ней согласиться и отказаться, не быть эгоистом, не разрушать семейную жизнь — ни ее, ни Пьера, что… Что она ему нужна. Что с ней все было бы по-другому. Что он уже другой.
— В жизни существует проза, — говорила Соня. — Ты, конечно, это хорошо знаешь, я понимаю. В жизни мы кушаем, ходим, извини, в туалет, встаем с мятым от сна лицом, болеем, наконец. Стареем… Тебе это так же свойственно, как и другим, но образ другого это разрушает в твоих глазах. Меня подобный конец наших отношений — и весьма скорый, как я думаю, — не устраивает.
Соня помолчала и добавила:
— А с Пьером — я могу на него положиться во всем этом. Он не эстет, ну разве что в области своей коллекции. И я знаю, что с ним я могу быть какой угодно: некрасивой, больной, усталой, старой — у меня всегда есть его любовь.
Всегда.
— Но я же люблю тебя! Понимаешь ты это? Я еще никого так не любил!
Максим сделал шаг к ней и обхватил ее, сгреб в свои объятия.
— Соня, Сонечка, ты, может, и права, я не знаю, но я знаю только одно, я не могу без тебя… — терся он своей щекой о ее лицо. — Я тебя выкраду, я тебя выменяю на столик у Пьера, я запишусь к нему на курсы хороших мужей, я все сделаю — я люблю тебя!
Соня выскользнула из его рук.
— Я тоже люблю тебя, — сдержанно сказала она, — и, не знаю, правду ли ты говоришь, но что касается меня, я действительно никогда еще так не любила…
Все это время, пока ты здесь, я борюсь с этим, — добавила она, глянув на него исподлобья. — Но будет лучше, если мы об этом больше не будем говорить.
— Правильно, зачем нам говорить о таких мелочах, которые ничего не значат в твоей жизни, — горько съязвил Максим.
— Значат.
— Что, например?!
— Очень много… Бессонные ночи, разрушительные видения, фальшь, которая появилась в моих отношениях с мужем…
— Поделись секретом: как тебе удается с этим всем" совладать? Я просто поражаюсь твоему хладнокровию! Я тебя люблю — и ты мне нужна, и нет ничего естественней этого желания! Ты меня любишь — но я тебе не нужен. Как это у тебя получается?
— Есть в жизни другие вещи, не менее важные…
— Твой драгоценный покой, — с горечью подытожил Максим. — Снова покой.
Соня посмотрела на него пристально. Ничего не ответив, она достала сигареты, закурила, сходила на кухню за пепельницей… Максим отвернулся к окну, засунув руки в карманы. В узкую улицу оседал холодный октябрьский вечер.
