Михаил Попов - «Нехороший» дедушка
— Все равно звони, — сказал он. И встал, чтобы идти наверх.
Я тоже встал.
— Петя, можешь быть спокоен: я ничего никому не расскажу…
Он махнул рукой и начал рассовывать фляжки по карманам и все не попадал.
— Можешь говорить кому хочешь и что хочешь. У нас свобода слова.
Мы отправились в обратный путь по всем этим путаным лестницам. И когда мы поднялись на палубу, я вдруг с интересом осознал, что совершенно не представляю себе, о чем у нас шла речь там внизу, на шезлонговой палубе. Даже если бы я имел твердый умысел на предательство, то не смог бы его осуществить. А ведь не особо и пьян.
Меня грубо хлопнули по плечу. Оборачиваюсь — Петрович.
— Поехали отсюда, — сказал он загробным голосом.
Я хотел спросить, в чем дело, но мне было стыдно спрашивать о том, что я и так знаю. Не люблю притворяться, если только передо мной не привлекательная женщина. А сейчас надо промолчать.
— В чем дело, Петрович?
— Хотел продаться — со всеми потрохами, за, в общем-то, копейки. А он мне шиш без масла!
— Отсюда никак не уехать — вода.
Дом у нас хороший, но немного странный, построен руками цветоводов. В начале 60-х на Лосином Острове были громадные тюльпановые и гвоздичные теплицы, а рядом бараки для рабочих, а потом рабочим разрешили построить для себя кирпичную пятиэтажку в свободное от основной работы время. Следы работы непрофессионалов ощущаются до сих пор — ни одного полностью прямого угла в квартире. С годами исконные цветоводы повывелись из наших подъездов, их место заняли в значительной степени азербайджанцы. Недавно я видел соседа сверху Рафика на Преображенском рынке, и что забавно — торгует цветами. Кроме того, в песочницах вокруг дома полно азербайджанских детишек, а дети, как все знают, — цветы жизни. Так что первоначальные традиции дома продолжаются, хотя и в таких, не прямых формах.
Шофер Петровича подвез меня к самому подъезду, но я, дождавшись, когда он уберет свои фары из нашего двора, пошел в ночную лавку и купил там две банки джин-тоника, чтобы возместить себе частичное воздержание на корабле. Сейчас включу запись матча Россия — Голландия на чемпионате Европы, и тихо посижу в кресле, не глядя даже на экран.
Когда я открыл дверь квартиры, меня вдруг мощно и безжалостно толкнули в спину, я влетел в прихожую и рухнул вдоль нее. Дальнейшие события развивались так быстро, что я не успевал за ними своими мыслями.
За мной с истеричной скоростью и тихо матерясь влетели какие-то люди, схватили меня за руки, втащили в комнату и бросили в кресло, которое я и сам предполагал занять. Банки из рук повыбивали, защелкнули наручники. Свет зажигать не стали. В этот момент меня оставило пьяно-игривое настроение — я очень сильно испугался. Пронеслись в голове все бесчисленные сюжеты об ограблении квартир и замученных хозяевах. Денег в доме не было. В карманах джинсов — оскорбительно-ничтожная сумма. Ни антиквариата, ни драгоценностей… К тому же грабители без масок, и я, таким образом, становлюсь свидетелем, а от них после всего избавляются.
Я попытался что-то сказать, но не вышло — какое-то сипение, и всё.
Они стояли надо мной, и казались огромными в полумраке маленькой комнаты. Свет фонаря, попадавший внутрь сквозь щель в шторах, осветил плечо одного из них. На плече лежал погон. На рукаве я рассмотрел какую-то эмблему.
Один из налетчиков наклонился ко мне и спросил:
— Где старик?
Это какая-то ошибка, понял я, и сказал:
— Это какая-то ошибка.
Рука с эмблемой занеслась надо мной, и я зажмурился. И услышал недовольный голос:
— Да постой ты! — И другим тоном ко мне: — Нас интересует Ипполит Игнатьевич Зыков.
Я открыл глаза.
— Только не надо врать, что вы не знаете, кто это такой.
— Я знаю, кто это.
— Где он?
Я подумал, где сейчас может находиться Ипполит Игнатьевич, и пришел к выводу, что, скорей всего, дома. Он всегда там был в это время.
— У себя дома, наверное.
И снова едва избежал тычка в физиономию.
Второй, более терпеливый налетчик, сказал:
— Вам не надо бояться, мы из милиции.
«Оборотни в погонах», — подумал я и, слава Богу, не сказал этого вслух.
— Вас зовут Евгений Иванович Печорин. Вы приезжали со стариком к нам три дня назад.
А-а, ну конечно же!
— Мы приезжали к майору Рудакову.
— Вот-вот, — оживился спокойный милиционер. — Значит, вы помните, как старик, Ипполит Игнатьевич Зыков, угрожал майору Рудакову.
— Нет.
— Что значит, нет?! — взвился психованный мент.
— Ипполит Игнатьевич не угрожал — он уговаривал его. На колени вставал!
— Да, — согласился терпеливый, — мы были при этом. Вошли, застали сцену. Зыков предлагал Рудакову заявить на себя и предстать перед судом.
— Да. А потом я его увез. Вот и всё.
Психованный, заскрипел зубами и прошелся по моей маленькой комнатке изрыгая скверные слова во все стороны. Как бы потом не пришлось переклеивать обои.
Терпеливый продолжил:
— Не всё, очень даже не всё. Есть и еще кое-что. Накануне вашего приезда покалечился — упал с балкона собственного дома и покалечился — другой наш сотрудник, шофер Рудакова.
Я вспомнил, что об этом шла речь в дежурке. Спросил:
— Самоубийство?
— Да какое там самоубийство! Не такой он был человек, Вася Карпец. Но это так, цветочки. А на следующий день после визита старика Рудаков сам попадает под самосвал. Насмерть.
Я пошевелился в кресле, взвесил наручники, от наступившего морального облегчения — понял, что меня все же не убьют прямо сейчас — сильно вспотел.
— Ну а я-то тут при чем?
Терпеливый милиционер медленно закурил, выпустив под низкий потолок облако призрачного дыма. Я сам не курю и не позволяю гостям. Сейчас мне еще было неясно, могу ли я сообщить милиционерам о своих домашних правилах.
— Разумеется, мы не сразу связали два этих факта: визит старика и гибель Рудакова. Но потом связали и решили со стариком поговорить. Что он имел в виду, падая на колени у нас в дежурке? Сначала мы не нервничали. Занервничали, когда выяснилось, что Зыков исчез.
«А-а», — подумал я.
— Мы хорошо искали, мы редко так хорошо ищем, а здесь постарались. Старик исчез. И какой напрашивается вывод?
— Какой?
— Старик что-то знал. Что именно — сказать не захотел.
— Да заказал он Рудака, — буркнул из дальнего угла психованный мент, и я почувствовал, что он пьет мой джин-тоник, открыл воровским способом: без спросу и бесшумно.
— Это слишком радикальная версия. И шофер этого КамАЗа, под который майор попал, на наемного киллера мало похож.
Милиционер осекся, ему не следовало говорить о версиях при подозреваемом.
Меня почему-то очень раздражало самоуправство по отношению к моему джину, и я спросил:
— Скажите, а ваш Рудаков и правда был трезвый, когда сбивал Анну Ивановну?
Рассудительный мент примирительно сел на широкий подлокотник кресла, от него сильно пахло потом и бензином — запах безуспешных поисков.
Я продолжил:
— Согласитесь, это имеет значение.
— Вам придется поехать с нами.
Я дернулся и невольно пихнул локтем терпеливого в бок.
— Это с какой стати?
— Чтобы вы не скрылись, как Зыков.
— Это, это почему… а постановление? Покажите бумаги!
— Да покажем мы вам все что нужно, — вздохнул он, поднимаясь с подлокотника, — собирайтесь. Бакин, дай глотнуть.
— Я не хочу никуда ехать. Я тут, хотите верьте, хотите нет, не при делах. Просто подвез, вернее, свозил. Вы что, думаете, я его соучастник какой-то, что ли?! Я его, если по правде, терпеть не могу. Давно. Просто старость уважил, в горе к тому же.
Они высосали весь джин, передавая банку друг другу, спокойный вытер губы рукавом и сказал:
— Знаете, Евгений Иванович, нам бы не хотелось применять силу. У нас ее много. Лучше добровольно.
— Нет, нет, что-то у вас… Несчастный старик потащился добиваться справедливости, а вы на него хотите все повесить… Жену задавили, а теперь собираетесь его еще и виноватым сделать.
Даже в темноте было видно, как искажаются их фигуры от разрастающейся ярости. Зачем я их злю? Сейчас изувечат, и ничего никогда не докажешь. Россия — страна, оккупированная ментами. И что мне этот Ипполит Игнатьевич? Лучше не перечить. Но тогда придется ехать неизвестно куда, где им, может, еще удобнее будет меня увечить. Надо попытаться как-то отболтаться здесь.
И тут темнота выплюнула мне в лицо психованного мента — его прорвало раньше:
— Ты что, совсем тормозной?! Дед твой был про все в курсе, вспомни разговор в дежурке, гад! Не знаю, сам ли он спихнул Карпеца с балкона, но руку к этому точно приложил, а потом уже к майору, так, мол, и так, не сядешь по-хорошему, — будет по-плохому! А назавтра самосвал, а старика и след простыл. И ты дурку гонишь.
