Боб Джадд - Финикс
Видя, как она приближается, одновременно смещаясь влево, я судорожно нажал на тормоза, успев заметить, как по ее боковине стекает масло, а из-под шины заднего колеса поднимаются клубы серого дыма и летят ошметки резины. Я уже не мог разминуться с ней — «даллара» сама разминулась со мной. Ее водитель, должно быть заметив меня, освободил тормоза, и машина в последнюю долю секунды выкатилась за пределы дорожки. Я снова резко нажал на газ и проскочил мимо нее в освободившийся проход. В этот момент в мои вены хлынуло, наверное, с пол-литра адреналина.
Главная прямая была достаточно широка и длиной в полмили. В конце был поворот под прямым углом, обычно там вполне можно развернуться. Чтобы проскочить по этой прямой в кратчайшее время, нужно было набрать скорость, но видимость у меня была очень плохая — создавался «эффект туннеля». И тут впереди появился еще один автомобиль — желтый «лотус», который, видимо, только что выехал на дорожку и поэтому двигался крайне медленно. Я переключил скорость и стал быстро приближаться к нему. Когда я подъезжал к повороту, он уже въехал в него, оставив мне достаточно широкий просвет. Я нажал на тормоза, снова переключив скорость. Двигатель машины в семьсот лошадиных сил взревел у меня за спиной, силой ускорения меня прижало к сиденью, на тело обрушилась перегрузка, ремни врезались до боли.
Покрытие дорожки изобиловало множеством небольших неровностей, и, когда я резко нажал на тормоза, снизив скорость менее чем за две секунды, со ста девяносто пяти до восьмидесяти миль в час, правое переднее колесо, попав на более высокий участок, подскочило вверх, в то время как левое, оставшись внизу, сохранило полную тягу. В результате я врезался в ограждения.
Шина на левом переднем колесе от удара лопнула, а машина развернулась юзом, снова ударившись о бетон, и вылетела обратно на дорожку. Я помню, как сидел, охваченный бессильной яростью, смешанной с чувством облегчения при мысли о том, что это не такая уж страшная авария и я почти не пострадал.
Помню, как у меня сильно колотилось сердце и сразу ослабли руки, когда услышал крики…
Тут я очнулся от воспоминаний — никаких криков, напротив — в редакции было тихо, и только за стенкой слышались невнятные голоса.
Карла в своей зеленой шелковой кофточке и с подрагивающими в ушах золотыми сережками, наклонившись ко мне, говорила, что звонили из полиции — Барнс убит, взорвалась его машина, и он погиб — Барнс, который всего несколько минут назад еще был здесь.
На улице взвыла полицейская сирена. Где-то вдалеке в ясном голубом небе повис клуб дыма. Его, как воздушный шарик, ветром относило в сторону.
Глава 6
Поставьте Лос-Анджелес с его широкими улицами на лист резины, уберите центр города и прохожих, растяните этот резиновый лист на несколько миль во все стороны, и вы получите некоторое представление о Финиксе.
Из окна больницы видно, что город тянется далеко-далеко. Широкие ровные улицы вливаются в обширные площади, бывшие когда-то полями фермеров. На сколько хватает глаз, вокруг виднеются разбросанные в беспорядке одноэтажные здания торговых центров, прачечных, пиццерий, сапожных мастерских и автосалонов. Тут и там попадаются незастроенные участки земли и виллы. Там и сям неожиданно вздымаются к небу двадцатипятиэтажные, из стекла и бетона, башни контор и офисов. А потом вновь пустыри, прачечные, закусочные чередуются с высотными зданиями. Вон там вдали виднеется рыжий гребень Верблюжьей горы, у подножия которой расположена Райская долина — место, где жила семья Голдуотер.
В Финиксе, если верить моему туристическому справочнику, насчитывается шестьдесят три торговых центра, двадцать три конюшни, сдающие лошадей напрокат, сто три поля для гольфа и, несколько я мог заметить, ни одного пешехода. В пятницу, в десять часов утра, город выглядит так, словно жители покинули его, предоставив свои улицы толпам автомобилей. Там, внизу на треке, видны машины тренирующихся стажеров, делающих последние отчаянные попытки получить квалификационные права, слышался рев двигателей, словно призывы из другого мира, иной жизни.
Приемный покой Центральной больницы Финикса. Медсестра с типичным тягучим восточнотехасским выговором участливо спросила меня, что я делаю «в этих краях».
Я ответил, что приехал в Финикс на гонки «Гран-при».
— А, это то старое шоу? — сказала она. — В прошлом году на эту гонку никто не пришел. Слышь, кажется, неделю спустя после этого здесь были бега страусов? — Она произнесла это с особым оттенком, так, чтобы я понял, к чему она клонит. — И на эти чертовы бега пришло гораздо больше народу — не к чему тратить деньги и смотреть на эти битые иностранные машины.
На этой неделе в Финиксе всех людей можно было поделить на два сорта: тех, кто интересовались гонками, и тех, кого это абсолютно не волновало. Последних было гораздо больше. (Соотношение примерно три к одному.) А половина болельщиков прилетели сюда чартерным рейсом из Токио.
Большинство жителей Финикса воспринимало состязания на «Гран-при» Международного чемпионата «Формулы-1» примерно так же, как если бы в зал для карточной игры влетела муха, — с чувством некоторого раздражения, но и только.
Гонка «Гран-при» проходила в деловой части Финикса, и некоторые улицы были полностью блокированы.
В одном из зданий по улице, где проходила трасса, помещался морг. Появился даже анекдот: «Когда мимо морга с ревом промчался гоночный автомобиль, один покойник вскочил и сел, вытаращив глаза.
— Что это такое, черт побери?
— Это машина „Формулы-1“, — объяснил служитель морга.
— А, только и всего, — сказал покойник и вновь улегся».
«Формула-1» раскинула в Финиксе свой табор стоимостью в миллиард долларов. Многие из ее участников — владельцы команд, гонщики, механики, физики, спонсоры и прочая публика — были такими же чужаками, как участники любой устраиваемой в городе ярмарки. Некоторые из них читали местные газеты и знали, что здесь взорвалась машина с репортером, но это нисколько не волновало их, они об этом совсем не задумывались. «Такова Америка, — было их резюме. — Тут постоянно взрывают репортеров». И сразу переходили к другому: «Скажите, за какое время прошел дистанцию Мэнселл?»
И я нисколько их не виню. Финикс — это не их город. Их места обитания — залы аэровокзалов с их вечной суматохой, рестораны с меню на разных языках, ремонтные мастерские с высокотехнологическим оборудованием, аэродинамические установки в сельских районах Англии, Италии, Франции.
Такова человеческая натура, размышлял я, глядя на безмятежно голубое небо и пустынные, залитые ярким солнцем улицы. Вид лужицы крови, подтекающей из-под двери соседа, вызывает у вас дрожь в коленях. А вот если в другой стране зарубили топором человека — вас это мало взволнует. Вы больше станете переживать за воробушка со сломанным крылом на лужайке перед вашим домом.
Барнс еще не умер. Он лежал в реанимации, в палате рядом с той, где раньше лежал я, и куда доносился рев гоночных машин. Ему оторвало взрывом ноги выше колен, одну руку по локоть и размозжило заднюю часть головы. И даже теперь, спустя неделю после взрыва, никто не мог решиться сказать ему, что он вряд ли выживет. Ему ампутировали обе ноги выше колен, другую руку, начав с пальцев. В тканях его тела обнаружилось столько обрывков внутренней обивки автомобиля, осколков стекла, пластмассы, хрома, стали и крупинок краски, что хирургам приходилось ампутировать еще и еще, чтобы остановить гангрену, которая неумолимо распространялась все дальше. Мне хотелось сказать ему, как я огорчен тем, что случилось с ним. Мой обед может подождать. Я хотел сказать ему, что за те десять минут нашей встречи он мне очень понравился. Но по сравнению с тем ужасом, который с ним приключился, все это теперь казалось таким незначительным.
Барнс стал фигурой национального значения. Каждый вечер передавались сообщения о его состоянии, в коридорах больницы толпились репортеры, ожидая неизбежного.
В «Финикс сан» сообщалось, что более сотни журналистов в стране были заняты «делом Барнса». А полиция Финикса, говорилось в газете, направила для расследования преступления более ста пятидесяти своих сотрудников. Справедливость должна восторжествовать. Но о какой справедливости может идти речь, когда у человека отняли руки и ноги, когда погашен его разум и затухает жизнь.
Я видел Барнса лежащим на больничной койке, но лучше бы я не видел этого. Меня не допустили в палату реанимации, я смог только вместе с другими журналистами наблюдать его в смотровое окошко. Я увидел множество бинтов и трубок вместо того, что еще недавно было человеком. А о том, как выглядит забинтованная и в паутине резиновых трубок культя ампутированной ноги, мне, право, совсем не хочется рассказывать.
