Александр Войнов - Бриллианты из подворотни

На фоне этой серой массы выделялся зек по кличке Кречинский. Эта кличка полностью характеризовала род его занятий. Кречинский был брачным аферистом. Он был высокого роста, подтянутый и широкоплечий. Его нельзя было назвать красавцем, но в нем чувствовалась порода.

Шлихту он чем-то напоминал графа Калиостро. В разго­воре Кречинский не употреблял нецензурных и жаргон­ных выражений, что не было свойственно остальным оби­тателям камеры. У него была третья судимость. Две пер­вые «ходки» были также за брачные аферы.

Схема его преступлений была элементарна. Разъезжая по городам и весям России, он находил перезревшую де­вицу, разведенную или вдову, и всеми силами выказывал желание соединиться с ней брачными узами. Чаще всего он выдавал себя за старшего научного сотрудника или капитана дальнего плавания.

Войдя в доверие к невесте и ее родственникам, Кре­чинский согласовывал с ними день свадьбы. Когда все было готово, он объявлял, что едет на неделю в команди­ровку в Прибалтику. Провожали его всей семьей. На до­рогу он брал деньги у будущих родственников, обещая закупить все необходимое для свадьбы и дальнейшей со­вместной жизни. И был таков...

Сумма колебалась от пятисот рублей до нескольких тысяч. Большинство потерпевших, боясь огласки, в ми­лицию не заявляли.

С годами он заматерел, набрался опыта и обрел шарм, и из российской глубинки перебрался в столицу. Кречинский стал почитателем российских эстрадных певиц первой величины и не пропускал ни одного концерта. Одевался дорого, но неброско, умел вовремя заговорить и вовремя промолчать.

Познакомившись в Центральном Доме кино с Аллой Пугачевой, которая приехала туда после концерта, он сумел произвести на нее неизгладимое впечатление. Вскоре был назначен день свадьбы, и Кречинский уехал в командировку. Теперь он выдавал себя за полковника медицин­ской службы. У Аллы Борисовны он прихватил одинна­дцать тысяч рублей.

«Спалился» он на начинающей певичке, у которой мама имела медицинское образование. Когда они пили чай, будущая теща спросила:

— Как будет по-латыни вода?

— Водеус,— ответил полковник медицинской службы. У тещи закралось подозрение, и она сдала Кречинского ментам.

Пугачева, не желая огласки, от иска отказалась и пе­редала Кречинскому передачу.

Шлихт сначала не верил Кречинскому, но когда тот получил обвинительное заключение, то убедился, что все рассказанное Кречинским — правда.

В обвинительном заключении фигурировала и Алла Борисовна Пугачева.

Несколько лет спустя, выйдя на свободу, Шлихт уз­нал, что Примадонна не забыла Кречинского и заказала поэту и композитору песню на эту тему. В ней есть слова: «Настоящий полковник...»

Шлихт считал, что ее можно было понять. Рядом с Кречинским Филипп Киркоров выглядел бы пародией на мужчину.

Это был настоящий «бриллиант» из подворотни.

Институт Сербского

После Бутырской тюрьмы институт Сербского пока­зался Шлихту курортом. Чистое постельное белье, отлич­ное трехразовое питание и свежий воздух — все это приятно контрастировало с тюремной баландой и вонью па­раши. В палате курить не разрешалось. Каждый час ко­ридорный-прапорщик включал вентилятор в туалете, и все желающие шли на перекур.

Отделение состояло из четырех палат. В каждой было десять коек. Кроме зеков, в палате круглосуточно нахо­дилась сестра наблюдения, которая фиксировала каждый их шаг. Кроме нее, была манипуляционная сестра, в обя­занности которой входило делать инъекции и раздавать успокаивающие препараты. А успокаиваться пациентам было от чего. На большинстве из них висели расстрельные статьи, и в перспективе им должны были «намазать лоб зеленкой». Здесь были маньяки, пироманы, садисты и просто мокрушники с двумя, тремя трупами на счету. Сюда на судебно-медицинскую экспертизу свозили со всей страны подследственных, в чьей вменяемости усомнился следователь или судья.

Здесь находился солдатик из Камчатки, который, стоя на посту, расстрелял в упор начальника караула и двух своих сослуживцев. Обследовался и горилоподобный рыжий сексуальный маньяк, который в лифтах душил и насиловал свои жертвы. Всего у него было раскрыто один­надцать эпизодов, пять из них — со смертельным исхо­дом. Украшением палаты был легендарный «Мосгаз»-Оганесян, наводивший в свое время ужас на москвичей. Он грабил квартиры, представляясь работником Мосгаза. На нем тоже висело несколько трупов. В общем, компания была «веселая». Каждое утро после завтрака был врачебный обход во главе с заведующей отделением — женщиной лет сорока с лишним, узбечкой. Звали ее Раиса Фазиловна. Она была доктором медицинских наук. Вокруг нее суетились с десяток доцентов и кандидатов наук. Каждый врач вел одного больного в палате. Как Шлихт понял, основными методами обследования были наблюдение и собеседование. Экспертиза длилась три­дцать дней, после чего комиссия должна была установить, был ли подследственный невменяем во время совершения преступления или нет. Если он был вменяем, то его ждал суд, зона или вышка. А если подследственного признава­ли невменяемым, то он направлялся на специальное при­нудительное лечение в больницу тюремного типа. С тя­желыми статьями это была «вечная койка». Что лучше, сказать трудно. Невменяемыми часто признавали дисси­дентов. В отделении их было всего двое. Какой-то прав­доискатель — директор шахты с Донбасса — и очкарик, якобы готовивший покушение на членов Политбюро.

На обходе к Шлихту подошла женщина лет тридца­ти и представилась:

— Я ваш лечащий врач. Меня зовут Ольга Святосла­вовна.

Как позже он узнал, она была киевлянка, к тому же и украинка. Внимательно осмотрев ее, Шлихт остался до­волен. Ладная фигура, вьющиеся волосы, выбивающиеся из-под шапочки, миловидное лицо — все радовало глаз. В этот день она вызвала Шлихта к себе в кабинет, и они долго разговаривали о самых разных вещах. В конце беседы она спросила, не назначить ли ему успокоитель­ное. Шлихт отказался. Он был совершенно спокоен.

Вернувшись в палату, Шлихт увидел, что соседняя койка, ранее пустовавшая, занята. На ней поверх одеяла в позе лотоса сидел мужчина лет тридцати пяти, высоко­го роста, худощавый, жилистый и, как показалось, очень сильный. Лицо у него было продолговато-худощавое, очень выразительное. Шлихт бы даже сказал — иконо­писное. Такие лица встречаются не часто и надолго запо­минаются.

Подошло время обеда. Все маньяки, убийцы, дисси­денты и прочие преступники, не смотря на не совсем чис­тые руки и совесть, дружно уселись за стол.

Угрюмый парень, в перестрелке убивший мента, про­басил:

— Желаю всем волчьего аппетита и арестантской не­нависти к работе.

Все одобрительно заулыбались.

Только одно место за столом оставалось свободным. Новичок, сидевший в позе лотоса, никак не отреагиро­вал на стук тарелок и ложек. К нему подошла медсестра наблюдения и спросила:

— Храпов, вы почему не на обеде?

— Сегодня пятница. До воскресенья я голодаю. Так советует Порфирий,— ответил он.

Никто Порфирия не знал, и это всех очень удивило. Сестра пошла к себе и сделала отметку в журнале наблю­дения.

На следующий день Шлихт познакомился с Геннади­ем Храповым. Так его звали в миру. Но было у него и другое имя. Оно звучало не совсем обычно. Его звали Гуру Вара Вера. Он был йог. И вдобавок Гуру, что значит учи­тель, наставник.

Из его рассказа Шлихт узнал, что он привлекался за хищения государственного имущества в особо крупных размерах. Будучи директором пушной фактории за Полярным кругом, Геннадий еще был и завмагом, и начальником почты и сберкассы в одном лице. Храпов скупал у местных охотников пушнину, затем вел их в магазин и продавал соль, патроны, спички, сахар и все необходи­мое, а остаток клал в сберкассу на книжку. Расценки на пушнину и товар устанавливал сам. В результате у него собралось около полумиллиона рублей.

Но однажды его деятельностью заинтересовались органы, и ему пришлось стать на лыжи. В прямом и пере­носном смысле. По дороге на Большую землю его задер­жали и закрыли в СИЗО. Следователь усмотрел в его по­ведении что-то необычное и направил на судебно-меди­цинскую экспертизу. Местные эксперты не смогли установить диагноз, и Храпова направили в Москву в Ин­ститут общей и судебной психиатрии имени Сербского, который зеки называли сокращенно «серпы».

Шлихт часто беседовал с Гуру Вара Верой. Тот при­открыл ему дверь в страну под названием Йога. Гуру куль­тивировал ее новый вид, который назывался Ханса-йога. Себя он считал Ханса-воином. В его учении, кроме асан, медитаций, голоданий и очищений, укрепляющих душу и тело, входило изучение восточных единоборств, при­емы которых он знал в совершенстве.

В отличие от остальных, Гуру не «косил», то есть не симулировал душевное заболевание. Когда Шлихт начи­нал «подкашивать», он говорил:

— Полное вхождение в образ небезопасно. Не делай этого. Плыви по течению. Доверься своей судьбе. Необ­ходимо научиться оценивать последствия своих действий. Ошибочные действия вызывают необходимость возмез­дия. Чаще это происходит не сразу. Нас никто не пресле­дует за каждое наше прегрешение. И все-таки возмездие существует, потому что, совершив плохой поступок, ты создаешь нечто отрицательное, что так или иначе оказы­вается связанное с тобой. Это отрицательное может про­явиться сразу же в облике того, кто захочет тебе отомстить за былые обиды. Но, может быть, ты столкнешься с этим в будущем, совершив какую-нибудь ошибку по собствен­ной вине, станешь жертвой собственной недальновидно­сти. Не существует никакой кармической зависимости, которая учитывает наши проступки. Запись всех наших дел находится в нашем собственном разуме — нигде боль­ше. В этом и заключается ее разрушительная сила.