Станислав Родионов - Отпуск
Получалось, что Августа тоже в шайке. И он снова в ловушке. И жив ли её отец? Жив ли тот старичок, который писал «заточённый» и «Христа ради»? Инспектор представлял его маленьким и чудаковатым.
День возвращался нехотя. Сначала потускнела луна и откатилась куда-то в сторону. Потом стало, прохладно — он даже набросил на плечи одеяло. Затем бешено зачирикали воробьи. По улице пробежал человек — занимать место на пляже. И сразу ударило в глаза утро: розово засветились вершины гор, дунул с моря ветерок, шумно задышали белёсыми листьями пирамидальные тополя, зафыркали машины и заскрипели двери. В доме Августы тоже стукнуло.
Петельников встал и пошёл к шлангу. Горная вода окатила грудь и спину, сняв ночную бессонную вялость. Одевшись, он решительно подошёл к двери. Медлить больше нельзя. Нужно отобрать ружьё и эту Августу доставить в милицию. Если ночью ей что-то помешало расправиться с ним, то может не помешать в любую другую минуту. Скорее всего она в доме одна — иначе бы к беседке ходил мужчина. И не с ружьём бы, а с финкой или ломиком. Видимо, не ожидали, что он будет ночевать в их логове, и не приготовились.
Всё-таки инспектор решил заглянуть в окно, чтобы не нарваться на засаду…
В кухне сидела Августа и плакала…
Он постучал по стеклу и вошёл. Она подняла голову, вытерла глаза и вопросительно глянула на него. Не смутилась, хотя сидела в слезах, да и ночью покушалась на человека. Видимо, сильно страдала.
— Какая-нибудь неприятность? — спросил он.
— Что вам надо?
— Может, нужна помощь?
— Ах, отстаньте!
Говорила она грубо — грубыми были тон и слова, но её растерянное лицо, казалось, не имеет отношения к этой грубости.
— Августа, доверьтесь…
Она махнула рукой и откровенно разрыдалась.
Жалость вдруг охватила инспектора, сразу лишив действенности. Видимо, эта жалость существует рядом с интуицией, ибо он мгновенно понял, что Августа не преступница и никогда ею не была — хоть стреляй она в него из своей двустволки.
— Успокойтесь… — вяло сказал Петельников.
— Сейчас же уходите! — Она вскочила и зло смотрела на инспектора сквозь дрожащие на веках слёзы. — Освободите беседку и убирайтесь!
Обессиленный жалостью, он сделал шаг назад и тихо сказал:
— Ава…
Она испуганно осмотрелась — искала того, кто мог её так назвать. Но его в кухне не было. Тогда она как-то задеревенело впилась взглядом в лицо инспектора и почти неслышно спросила:
— Кто вы?
— Ваш друг.
Она молчала, рассматривая его тем же проникающим взглядом.
— Даю честное слово, что хочу вам помочь!
Августа молчала. И тогда он решился, поверив своей интуиции:
— Я из уголовного розыска.
Она помолчала.
Инспектор достал из потайного кармана удостоверение и предъявил.
— Так бы сразу, — вяло и чуть облегчённо улыбнулась она.
— Расскажите всё по порядку и подробно, — сказал Петельников, сразу заторопившись, словно предъявленное удостоверение вернуло его на работу.
Августа задумчиво опустилась на стул. Лишь бы не спросила, что он знает обо всём этом странном деле… Но она спросила другое, потруднее:
— Что-нибудь случилось с отцом?
Случилось… Это неопределённое слово употребляют, когда боятся спросить, жив ли человек.
— С ним всё в порядке, — твёрдо ответил инспектор, потому что на святую ложь шёл всегда, да и сам толком пока ничего не знал.
— Отец перестраивал сарай. Менял пол, копал ямы для столбов… Он на пенсии. На той неделе прихожу с работы, а его нет. Потом пришёл какой-то парень и передал, что отец получил телеграмму из Воронежа, от своей сестры и уехал к ней. Спешил на нужный поезд.
— А он собирался в Воронеж?
— Собирался, но осенью. А тут уехал вдруг. Даже записки не оставил.
— Чего ж с Воронежем не связались?
— Как же… Звонила, да не отвечают. Телеграмму послала. Может, тётя в больнице…
— А парня раньше видели?
— Не местный. Сказал, что встретил отца на пристани. Невысокий, беленький…
— С чёлкой?
— А вы его знаете?
Инспектор знал — до сих пор ныла шея и саднило голову.
— Почему вы хотели в меня стрелять? — ответил он вопросом и положил ладонь на её горячую руку.
— У меня патронов-то нет, — улыбнулась Августа, но сразу тревожно закаменела лицом. — Когда я на работе, кто-то ходит в дом. А ночью ходит по двору…
— Кто ходит?
— Не знаю. Позавчера лазали в подпол и разворотили печь. Вчера кто-то ползал в винограднике. Я вас пустила для безопасности. А потом думаю — вдруг и он из тех, кто лазает по дому. На отдыхающего-то вы не похожи.
Медузочка уже это говорила. Но на кого же он похож? Неужели на инспектора уголовного розыска…
— Вот я решила вас попугать, — слабо улыбнулась она.
— А чего в милицию не пошли?
— Сегодня уж собралась…
В доме что-то искали. И это было связано с отцом. Для немедленных действий инспектору не хватало информации, которую он мог получить только в местном уголовном розыске — тут требовалась оперативная работа. Телефон для этой цели не годился, а ехать в милицию далеко, день потеряешь. Он не мог бросить растерянную женщину на милость негодяев, которые, видимо, были способны на всё.
— Августа, может, у отца есть какие-нибудь ценности или деньги?
— Откуда… Мы даже жильцов не пускаем.
— Какой-нибудь документ, — предположил инспектор. Она пожала плечами.
— Не было ли у отца в биографии… В общем, так. Вы никому не говорили, что поселился жилец?
— Никому.
— Этот день и одну ночь я посижу в беседке. Показываться не буду. Дом просматривается хорошо. Правда, двух окон не видно, но они выходят на улицу, оттуда вряд ли полезут.
— Ставни есть…
— Теперь можете жить спокойно, — ободряюще улыбнулся инспектор.
Августа тоже ответила улыбкой:
— Я буду носить вам еду.
Когда она грустила, её глаза едва голубели, становились прозрачными, словно промывались подступившими слезами.
* * *Весь день инспектор просидел в беседке, стараясь не шелестеть и не кашлять. Ему вообще-то было неплохо. Листья винограда скрывали не только от глаз, по и от жары. Пахло холодной землёй и помидорами. Над головой висела тяжелейшая гроздь рислинга. Оборвись она ночью на него, испугала бы. Стояла та дневная тишина, когда шум бушует где-то далеко и поэтому тут кажется ещё тише. Только раза два стукнули о землю яблоки, подточенные плодожоркой.
Инспектор не сводил глаз с дома, который спокойно сиял белыми боками. Кроме рыжей кошки, никто к двери не подходил. Видимо, шайка не спешила. Но она должна спешить — ведь старика могли хватиться.
Часам к пяти вернулась Августа и принесла ему поесть. Она вроде бы успокоилась и ещё больше опалилась жарой. Её волосы сухо шуршали и, казалось, вот-вот начнут ломаться, как солома.
Он пил молоко, а она стояла у входа — если только был такой вход, — и солнце било ей в спину, казалось, просвечивая её насквозь. Августа походила на солнечную женщину, солнцеянку, что ли, которая спустилась сюда по его лучам. Сейчас она казалась моложе.
Инспектор взял лист и написал:
«Сколько вам лет?»
Она усмехнулась и чиркнула на уголке, как поставила резолюцию:
«Женщин об этом не спрашивают».
«В милиции спрашивают».
«Все мои. А сколько вы тут собираетесь сидеть?»
«До победного конца».
«Оружие у вас есть?»
«У меня в портфеле гранаты».
«Сами-то не взорвитесь. До свидания!»
«До утра ко мне не приходите».
Она улыбнулась и помахала рукой.
Оружие у инспектора было — под топчаном лежал чугунный пест, который он взял в разобранном сарае. Такие песты выпускали вместе со ступами. Вроде бы в них геологи толкут камни. Оружие у него было — не было тех, для кого оно готовилось.
От хорошего обеда да от бессонной ночи инспектор неожиданно заснул. Когда открыл глаза, уже смеркалось. Он испугался, что проспал всё на свете, но, увидев Августу, поливающую цветы, успокоился. Значит, за это время ничего не случилось. Сон ему пригодится — ночью будет зорче.
Он научился определять жизнь курортного посёлка на слух…
Вот людская волна откатилась с пляжа. Вот она растеклась ручейками по домам. Кончилось кино. Замолкли картёжники на веранде у соседей. Давно погас свет у Августы. Совсем стемнело.
Инспектор силился рассмотреть предметы, но, кроме чуть белевшей стены дома, ничего не видел. Всё спряталось во тьму. Пропала клыкастая линия гор, слившись с фиолетовым небом. Оставалось ждать луну. Где-то над морем уже загорался её холодный огонь.
