Эллери Куин - Девять месяцев до убийства
Милый мой дневник, мне надо выпить.
Вот уже лучше.
Уже поздно, а я так и не приступила еще к описанию событий сегодняшнего дня. Ну И ЧТО? Кто меня гонит? И вообще, кому это интересно? Прости меня еще раз, дневник, но я, пожалуй, приму еще порцию.
У тебя есть все, чего только может пожелать женщина. Так говорят те, кто завидует мне. О-ля-ля, не пожелала бы я вам оказаться на месте этой женщины… Вот, а бутылку можно оставить и под рукой. Бренди-тренди. Что-то не могу придумать другую рифму.
Иногда мне кажется, что Нино похож на Савонаролу. Я как-то видела портрет этого славного старого патера из Феррары. Бьюсь об заклад, в профиль они похожи.
Нино в самом деле напоминает собой отвратительный, очень злой шарж на Федерико Феллини. И я прикована к этому стареющему Феллини, которому достаточно взмахнуть руками — жирными, потными — чтобы создать множество иллюзий. Руками, на которых девять пальцев… Как противно…
Может, это неблагородно с моей стороны. Я — действительно безжалостная. Ведь Нино так же неповинен в своем уродстве, как Минотавр. Или Квазимодо. Впрочем, я не испытывала бы никакого отвращения к человеку с заячьей губой — пусть бы он даже пытался поцеловать меня. Ну и что! Ради бога! Но вот при виде этих сросшихся пальцев, которые шевелятся, я испытываю приступ дурноты. А когда он касается меня ими…
А взять его идиотские суеверия! Просто немыслимо. Ну, можно ли представить себе магната, одного из воротил бизнеса, действительно крупную величину на Уолл-Стрит и на бирже, который вдруг решает отбросить две последние буквы своей фамилии, да еще и закрепить это официальным документом — только по той причине, что фамилия, которую он носит от рождения, не согласуется с его счастливым числом. Настолько он верит в счастливые числа! Какая чушь! Даже Марко, который привязан к Нино, будто мальчишка, не смог простить ему этого, хотя и мужественно пытался. Поведение Марко и Джу-лио в этой истории с фамилией — едва ли не единственное, чем они мне симпатичны. Эдитта рассказывала мне, как на них давил Нино, старший брат. Хотел, чтобы они тоже отказались от последнего слога в фамилии Импортунато. Но они так и не пошли на это.
Нынче вечером я, кажется, то и дело отклоняюсь от темы. Никакой дисциплины. Смешно. Может, тебе не дают покоя лавры Эмили Дикинсон? Хочешь стать королевой дневникового жанра? В двадцатом-то веке? Интересно, что в таком случае перевесит — любовь к изящной словесности или третья часть полумиллиарда долларов, положенная единственной наследнице Нино? Не говоря уж о моих обязательствах перед отцом, который не смог держать руки подальше от чужих денег и загнал меня в это безвыходное положение. О, папа, если бы я не любила тебя так, черт меня подери, я бы бросила тебя там, где тебе, собственно, и место. И ты попрощался бы со мной, обаятельно улыбнулся бы и поцеловал в щечку…
Мы с Питером то и дело спорим, где назначить свидание. Почему-то это кажется нам жизненно важным. Ему точно так же тошно, как и мне, только он винит во всем не себя самого, а Нино.
Вот и в этот раз он снова был в том настроении, в которое впадал часто — то и дело грозился «рассчитаться с проклятым Нино». На этот раз он заявил, что поднимется с громкоговорителем на крышу самого высокого отеля в городе и объявит о нашей любви, ниспосланной нам свыше, всем и каждому, включая репортеров. Я пишу об этом, чтобы было понятно, почему он настаивал на нашем визите в «Павильон» или в «Двадцать один» или еще какой-нибудь совершенно немыслимый ресторан, где бывает весь свет. Я решительно отказывалась, потому что знала — в таких местах есть своя тайная моментальная связь, и уже через два часа весть о нашем появлении здесь настигла бы Нино где-нибудь в Аддис-Аббебе или где он там еще находится. В ответ на эти мои доводы Питер только говорил: «Ну и пусть! Чем скорее он узнает, тем лучше». Он такой отчаянный, просто безрассудный. Рискует головой.
В конце концов мы пришли к компромиссу. Я согласилась пойти в ресторан, но выбрала один малоизвестный и старомодный, куда меня однажды брал с собой папа. Вероятность встретить там кого-нибудь из знакомых была просто ничтожна. Зато кормили значительно лучше, чем во многих роскошных местах, где в счет вам занесут даже взгляд, брошенный вашим приятелем в глубокий вырез платья девицы, которая продает сигареты между столиками.
Не знаю, но первое появление с Питером на публике отчего-то ужасно угнетало меня. Я, разумеется, была не в лучшей форме. Во-первых, я сама не могла понять, почему решила выбрать платье от Поццуоли. Я ненавидела его, потому что выглядела в нем так, словно скрываю беременность. Нет, в самом деле, такие платья идут только тем, кто уже на девятом месяце или у кого слоновьи бедра. К тому же на пальто с большим воротником из русской рыси — самом скромном из того, что позволил мне купить мой щедрый супруг — спереди красовалось отвратительное пятно. Чтобы не демонстрировать его всем, мне приходилось ходить нараспашку, из-за чего опять-таки всем открывалось ненавистное платье. Это была просто катастрофа.
Во-вторых, от страха, что нас, несмотря на все наши предосторожности, все-таки увидит и узнает кто-нибудь из знакомых, у меня все время были просто ватные ноги.
В-третьих, Питер снова принялся приставать ко мне с разговорами о разводе, вместо того, чтобы почувствовать мое состояние и помочь, поддерживая ненавязчивый застольный разговор. Как будто я сама не хотела развестись с Нино, и меня надо было убеждать в этом!
— Питер, к чему снова начинать эту волынку? — сказала я, стараясь сохранять выдержку. — Ты же знаешь, что это невозможно. Будь добр, закажи глинтвейн, пожалуйста.
— Глинтвейн? В этой гнусной дыре, которую ты выбрала? — сказал Питер и усмехнулся. — Да они и не поймут, о чем ты просишь, милочка моя. Давай-ка лучше закажем пива, это они знают. А вообще говоря, на свете нет ничего невозможного, в том числе и развод. Просто должен быть какой-то выход, его только надо найти.
— Я замерзла и хочу выпить чего-нибудь горячего, — ответила я. — Не пытайся быть циничным, это тебе не идет. Повторяю, это невозможно. Я не могу развестись с Нино, Питер, он меня не отпустит.
— Может быть, тебе заказать обычный грог? Тут хоть есть мизерный шанс, что им знаком такой напиток. Откуда ты, собственно, знаешь, что он не даст тебе развода, если ты даже ни разу не просила об этом?
— Нет, Питер, даже если ты и бываешь с ним рядом целыми днями, это еще отнюдь не значит, что ты его знаешь. Я тебе говорю — нет никакой надежды, что он меня отпустит. Даже малейшей надежды, уже совсем не говоря о том, что у католиков развод невозможен. О, как жаль, что мы сегодня ведем себя так легкомысленно. Я чувствую, мы еще поплатимся за это.
— Неужели он действительно нагнал на тебя такой страх? Что ж! Зато меня ему не запугать.
— Я знаю, любимый, ты храбр, как лев, а я просто клуша. К тому же мне приходится думать о папе.
Уголки чувственных губ Питера опустились. Папа — это тема, которой мы предпочитаем не касаться. Питер знает, как я его люблю, и он делает все, что может, чтобы не задеть моих чувств. Но это никогда ему не удается. Питер привык быть незаметным, человеком на втором плане, как и подобает личному секретарю. Но на самом деле он для этого чересчур высок, широкоплеч, светловолос, идеальный американец, а глаза его в зависимости от настроения меняют свой цвет с серого на голубой и даже на зеленый — словом, его просто нельзя не замечать долго. Во всяком случае, я научилась определять его настроение с такой же легкостью, как цвета на светофоре. Он как раз сейчас переключился на красный.
Видимо, я, чтобы выбраться из создавшейся ситуации, чересчур сильно нажала на газ и разболтала то, о чем никому еще не рассказывала — даже Питеру. Причем сделала это наихудшим образом — как бы в шутку, словно это самое забавное в моей жизни.
— Ах, лучше оставим моего отца в покое, — лукаво сказала я. — Знаешь, я придумала ласкательное имя для своего муженька.
Питер дернулся так, как будто я выстрелила в него в упор.
— Ласкательное имя? Для Нино?
— Да. Уменьшительное от Импортуны.
— Уменьшительное? «Импорт», что ли? Знаешь что, Вирджиния, ты просто хочешь увести разговор в сторону.
— Оно еще короче.
Я не знаю, что заставило меня продолжать. Черт подтолкнул, не иначе. Ничем другим просто не объяснить.
— Еще короче, чем «Импорт»?.. «Имп» [1] что ли? Это ему просто не подходит.
— Нет, нечто среднее между тем и этим, — ответила я игриво, как будто мы играли в угадайку. Неужели он до сих пор не догадался?
— Нечто среднее между «Импорт» и «Имп»? — Питер сдвинул свои шелковистые брови. — Ты просто разыгрываешь меня. Между «Импортом» и «Импом» ничего быть не может.
— Ничего? — меня просто распирало. — А как тебе нравится «Импо»?
