Анатолий Афанасьев - Первый визит сатаны

— Тебя сколько можно ждать? — спросил Алеша. — Ты где была? Почему не на консультации?

Он помнил, что у нее послезавтра экзамен в МГУ, а она, видно, забыла: убить ее мало за это. Настя сделала вид, что наконец его заметила и что ей неприятно его встретить на остановке.

— Вынюхиваешь, как ищейка, — бросила с презрением. — Сколько раз просила: оставь меня в покое.

Начинался между ними обыкновенный безрадостный разговор, и чтобы удобнее его вести, Настя опустилась на скамейку.

— Тебе тут подарочков припас, — Алеша положил ей на колени желтую сумку. В том поединке, который они вели, оба все-таки придерживались определенных правил. Когда Алеша о чем-нибудь у нее спрашивал, он, разумеется, не рассчитывал на добрый ответ; но и Настя не предполагала, что он хоть косвенно прислушивается к ее мольбам. Она постепенно привыкла к тяжелой тайной мысли, что от этого страшного, наглого парня ей не избавиться вовеки.

— Я от чужих подарков не беру, — Настя брезгливо столкнула сумочку с колен, еле Алеша успел ее подхватить.

— Ты что?! Бутылку разобьешь!

Настя заинтересовалась:

— Какая бутылка?

— Виски. Для папы твоего.

Настя надолго задумалась, и он ее не торопил, дымил потихоньку в сторону.

— Мне в аптеку надо, — сказала Настя. — За мной потащишься?

— Провожу немного. Спешить-то мне некуда.

Возле аптеки Алеша заново сунулся с подарком. Открыл сумочку и достал духи. Настя с грустью понюхала горлышко флакона. У нее духов отродясь не было.

— Пойми, Алеша, — сказала наставительно. — Чего ты от меня добиваешься, я тебе не дам. Хоть ты весь земной шар упакуй в эту сумочку.

— Почему?

— Я же тебе говорила.

— Потому что я бандит?

— Нельзя любить человека, которого боишься.

— Считаешь себя добренькой, а сама какая?

— Какая?

— Придумала, что я бандит, и тешишься. Да я мухи за всю жизнь не обидел. Но пусть даже ты про меня так думаешь. Пусть. Пусть я животное, а ты святая. Почему же не помочь животному, когда он обращается к тебе с последней просьбой.

— С какой просьбой?

— Сделай из животного человека.

— Разве это возможно?

— Полюби — и увидишь.

— По заказу не полюбишь.

Алешу разговор утомил, пришлось сигарету запалить. Приятно было ее уговаривать. Он-то знал и она знала, что никогда он от своего не отступит. Будь Настя обыкновенной девицей, она бы давно уступила. Но она была сошедшей с небес и не слишком дорожила своей телесной оболочкой. Духовное побуждение властвовало над ее поступками. Ей легче было погибнуть, чем покориться. Не страх привязывал ее к Алеше, а нечто такое, о чем не хотелось думать, потому что думать об этом было стыдно. Недавно ей приснилась любимая кукла дошкольных лет, она баюкала ее в колясочке, пеленала, а потом вдруг с истомной дрожью заметила, что у куклы Алешино смутное лицо, со смутным мерцанием глаз, с загадочной полуулыбкой; и когда она коляску катнула прочь, кукла дотянулась, до нее ручонками и больно, остервенело ущипнула за грудь.

Настя пошла в аптеку, а Алеша остался курить в одиночестве, но через минуту она вернулась озабоченная. Ее папочке врач прописал редкое сердечное лекарство, но его не было в аптеке. Она действительно растерялась. Папе так плохо, что без этого лекарства он может умереть. У него уже бывали удары, от которых он с трудом опамятовался. Он много пил и курил в былые годы, и теперь это сказалось. Ему так плохо, что он почти все время стонет.

— А сколько ему лет?

— Лет немного, всего семьдесят.

Впервые в ее голосе Алеша услышал трогательно-заискивающие интонации.

— Дай рецепт, — сказал он. Настя отдала ему рецепт и поплелась за ним. Алеша обосновался на подоконнике и долго оттуда разглядывал двух продавщиц в рецептурном отделе. Обе ему не понравились.

— Эти не помогут, они нюшки, — объяснил он почтительно ожидающей Настеньке. — Придется идти к заведующей.

— И мне с тобой?

— Только все испортишь. Люди остерегаются ангелочков вроде тебя. И правильно делают.

— Чего же ты не остерегаешься?

— Потому что дурак.

Заведующая восседала в миниатюрном кабинете и была сама величиной с наперсток. Высокая прическа придавала ей сходство с кукурузным початком. Ей было за пятьдесят, но так же точно можно было дать ей и двадцать. Такие воздушные создания чаще всего встречаются в музейных запасниках.

— Батя помирает, — сказал угрюмо Алеша. — За это лекарство я любые деньги заплачу. Отец у меня один все-таки.

Он аккуратно положил рецепт прямо перед очками провизорши, но она не сразу над ним склонилась, не отрывая вспыхнувших голубеньких глаз от Алеши. Он-то привык, что некоторые пожилые дамы именно так на него реагировали — остолбеневали. Наконец провизорша опомнилась.

— Ах, да… лекарство… одну минутку. О-о! Швейцарский препарат… он был недавно в Четвертом управлении… Но у нас…

— Сколько надо, столько заплачу, — повторил Алеша. — Для больного бати не жалко.

Провизорша дала себе вольность еще чуточку откровенно полюбоваться светлым Алешиным ликом. Он глядел ей прямо в глаза не мигая. Ее бледные щеки порозовели: початок созрел.

— Можно попробовать помочь…

— Ну и помогите. В долгу не останусь, — грубо пообещал Алеша. Провизорша, будто бабочка, выпорхнула из-за стола, тоненько пискнула в коридор:

— Алина Павловна, на минутку загляните!

Прибежала, здоровенная, в три обхвата бабища в белом халате. Прямо в дверях они с заведующей пошушукались, поочередно взглядывая на Алешу, который равнодушно стоял к ним боком.

Алина Павловна басом сказала:

— Для себя берегла упаковочку. За триста уступлю.

Алеша молча отслоил от пачки три сотенных. Алина Павловна скоренько куда-то смоталась и, вернувшись, сунула ему в руку нарядную пластмассовую коробочку. Алеша поблагодарил.

— Заходите, если что, — без надежды пригласила заведующая.

— Может, вечерком загляну, — сказал Алеша. — Если батя отпустит.

Вообще-то он был не прочь познакомиться с крохотной провизоршой поближе. Сулил ему неслыханные любовные чудеса ее голубенький взгляд. Пожилых легкомысленных бабешек хоть об стену швыряй: трещат, да не рвутся.

Увидя лекарство, Настя не то обрадовалась, не то опешила.

— Теперь только шулера и благоденствуют. Час негодяя. Сколько я тебе должна?

— Нам ли считаться?

— Говори: сколько?

Алеша вывел ее из аптеки под руку. Он устал от нее. Ишь как ласково скачут под рубашкой ее теплые грудки.

— Когда-нибудь добьешься, — сказал он. — Шарахну по тыкве — и амба! Я ведь не всегда за себя ответчик.

— Подавись ты этим лекарством, чтобы я бесплатно взяла! Да лучше я отцу яду дам.

— Триста рублей.

— Врешь?

— Пойди спроси у заведующей.

Настя остановилась в раздумье.

— Возьми сумочку, — попросил Алеша. — Не обижай меня. И лекарство возьми.

— Хорошо, триста так триста. У меня с собой только пятьдесят. Остальные завтра отдам. Согласен?

Алеша швырнул ей коробочку под ноги, пошел прочь. Он и сумочку с косметикой нацелился зафинтилить в кусты, да передумал. «Накося! — пробурчал себе под нос. — Да я лучше Асе отдам. Или провизорше. Засранка малохольная! Погоди, за все рассчитаемся».

Ему стало смешно: сам с собой разговаривал, как оглашенный кенар. Он не желал Насте зла. У него пальцы ныли от тоски по ней.

Елизар Суренович вызвал Шулермана и сообщил ему долгожданную новость.

— Кафе почистили и банк на Кропоткинской грабанули. Да ты небось слышал? Убытки невелики, не в них суть. Интересно другое. Судя по описанию свидетелей, твои знакомцы шуровали. Установи-ка ты, пожалуй, наблюдение за квартирой этого шустреца, как его бишь зовут?

— Михайлов Алексей.

— Трогать пока не трогай, а связи выяви. Ну, да не мне тебя учить.

Начальник охраны ни словом, ни жестом не выразил своего отношения к услышанному. Как будто не для этого часа нанимался на службу. К вору пошел в услужение лишь бы усечь прилет воробушков. Елизар Суренович от каждой беседы с этим человеком испытывал терпкое, острое удовольствие, словно проскочил в дюйме от клыков усатого лысою тигра. В Шулермане ему было все понятно и все восхищало, даже то, что тот брезговал табаком и водкой, а к женщинам относился, как к скотине. Это был хищник, рожденный для погони. Даром что армейская косточка, он подчинялся лишь зову инстинкта.

— Повторяю: пока не трогать. Ты понял меня, Шулерман?

Шулерман ответил дерзко:

— Когда встречу, подарю им пряник.

Елизар Суренович сделал вид, что сердится.

— Нехорошо шутишь, Шулерман. Зарплату получаешь, самовольничать не смей.

— У нас уговор был.

— Уговор помню, но мне они могут понадобиться. Да и зачем сразу убивать, какая радость? Поводи на крючке, подразни, подергай — это намного приятней.