Андрей Троицкий - Кукловод
Попса – полное дерьмо. Наблюдать величественное зрелище, восход солнца над степью, пробуждение мира, и слушать завывания какого-нибудь оскопленного козла… Нет, это не в жилу. Хорошо бы воткнуть кассету с классической музыкой или стихами в исполнении какого-нибудь литературного хрена.
Это как-то очищает душу и вообще успокаивает. Первая симфония Чайковского или, скажем, поэма «Лука Мудищев» – как раз то, что сейчас надо. Но валявшихся в сумке кассет не было ни Чайковского, ни Баркова. Одна мутота, купленная без разбора, на скорую руку в московском ларьке.
Рогожкин стянул с головы наушники, бросил плеер обратно в сумку. Въезжая в поселок, грузовик сбросил скорость, мелкая коричневая пыль поднялась по обочинам.
– Показывай дорогу, – сказал Рогожкин. – А то были тут ночью. Я ни хрена не помню.
– Тут всего две улицы, – Акимов показал пальцем, куда поворачивать. – Давай сюда, налево.
Проснувшиеся собаки провожали машину заливистым хриплым лаем. Протрубил подъем петух, забравшийся на забор. Проехали поселковую площадь, по одну сторону которой пугающе чернело пепелище сгоревшей закусочной, по другую сторону тянулось длинное и унылое здание клуба, пока еще целое и невредимое, похожее на заброшенный телятник.
– Снова налево, – сказал Акимов. – Вон тот дом. Останови так, чтобы задний борт оказался рядом с калиткой. Так нам будет легче вынести Галима.
Рогожкин остановил грузовик впритирку с покосившимся на сторону низким забором. Он посмотрел на домик. На дорогу выходит одно окно в торцевой стене, занавешенное марлей. Видно пустое крыльцо, к соседнему домику бежит серая кошка с рыжими пятнами на спине. Во дворе никого. Рогожкин хотел вылезать, но Акимов схватил его за руку, стиснул пальцами локоть. Достав из кармана пистолет, сунул его в руку Рогожкина.
– На всякий случай. Ты сиди здесь и не высовывайся. Схожу на разведку. Мало ли что…
Акимов спрыгнул с подножки, но во двор заходить не стал. Обошел машину, остановился, прислушался. Тихо. Акимов ухватился руками за борт, подпрыгнул и залез в кузов. Он долго копался в ящиках, переставляя их с места на место, пока не нашел то, что искал.
* * *Литвиненко сидел на корточках возле окна и, оставаясь невидимым с улицы, сквозь марлевую занавеску наблюдал за происходящим. Литвиненко видел, как в тридцати метрах от дома остановился грузовик. Почему-то один грузовик, а не два, как должно быть. Человек в солдатском бушлате вылез из кабины, но к дому не пошел, не открывая борт, вскарабкался в кузов. Видимо, в кузове Акимов, он и есть. Водитель остался на своем месте.
В затылок Литвиненок дышал молодой помощник Сергей Коробов.
– Что это он в кузов полез?
Литвиненко не ответил, он поднес к глазам бинокль. Теперь хорошо видно: молодой человек, сидящий за рулем, не Каширин. Очевидно, за рулем подонок Рогожкин.
– Каширина здесь нет, – сказал Литвиненко.
– Может, пристрелим этих двух сук? – предложил Сергей.
– Если мне понадобится твой совет, я спрошу.
Литвиненко пересел на стул. Тесное помещение дома, поделенное перегородкой, было заполнено сигаретным дымом и удушливым запахом несъедобной жратвы, которую старуха, мать Галима, стряпала на металлической печке. Уж двое суток, как Литвиненко вместе с Сергеем Коробовым несли вахту в этом доме, точнее, в этой трущобе, размером чуть больше спичечного коробка. За столь короткий срок Литвиненко, кажется, насквозь пропитался миазмами нищеты, зарос грязью и стал противен самому себе. Слава Богу, ожидание не сильно затянулось.
Похоже, дело идет к концу. Один грузовик появился. Правда, Каширина не видно. Не беда, найдется, Каширин где-то рядом. А грузовик теперь никуда не денется. В доме на противоположной стороне улицы сидят люди Гецмана, в общей сложности четыре человека, и держат «Урал» на мушке. Еще три человека торчат в соседнем доме на этой стороне улицы.
В принципе, Рогожкина и того мужика, что сейчас копошится в кузове, пришить ничего не стоит. Это самое простое, но не самое умное решение. Стрелять по кабине опасно, пуля может срикошетить. Кузов забит оружием, патронами и взрывчаткой. Если взрывчатка рванет, пожалуй, от этого Богом забытого села и названия не останется. Вспоминать название будет некому. Тут надо действовать с умом, осторожно, даже дипломатично.
И если уж стрелять, то с близкого расстояния.
Литвиненко прищурился. Бабка сидит на топчане и, по всей видимости, волнуется. Лицо у старухи неприятное, бесстрастное и неподвижное, как у восковой куклы. О чем думает эта чертова ведьма? От этой Шары Исаевы не знаешь, какой подлости ждать. Она за своего Галима глотку перегрызет. Старуха задвигалась, хотела встать со своего топчана, выглянуть в окно.
– Сиди, не рыпайся, – Литвиненко погрозил старухе кулаком. – А иначе…
Литвиненко не стал вдаваться в долгие объяснения, просто плюнул на пол и растер плевок ботинком. Он придвинул стул ближе к окну, взял у Сергея бинокль. Акимов перебросил ногу через борт кузова, спрыгнул на землю. Подошел к калитке, потянул ее на себя, вошел во двор дома.
* * *Приняв решение, Литвиненко поднялся на ноги, сунул пистолет в карман куртки.
– Вы куда? – встрепенулся Сергей.
– Возьми автомат, сядь к окну и держи его на мушке.
Хлопнув дверью, Литвиненко вышел на крыльцо, спустился по кривым ступенькам, загаженным куриным пометом. Он шагал навстречу Акимову, держа раскрытые ладони перед собой, чтобы тот видел: перед ним безоружный человек. Акимов остановился, он видел бритого наголо здоровенного мужика. Видел, как марлевая занавеска на окне шелохнулась. Акимов, держа руки в карманах бушлата, отступил на шаг.
Литвиненко остановился в трех метрах от него.
– Поговорим? – спросил он.
– Можно, – кивнул Акимов. – Вы, собственно, кто?
Литвиненко постарался выдавить из себя доброжелательную улыбку. Но улыбки не получилось, лицо, словно судорога свела, и вышла презрительная гримаса. Литвиненко опустил руки, но не рискнул сунуть их в карманы куртки.
– Моя фамилия Литвиненко, – сказал он. – Не слышал? А вот ты, кажется, Акимов. Не ошибся? Давайте так. Я коротко обрисую ситуацию. А затем ты сам примешь решение. О кей?
– Обрисовывай.
– Посмотри на меня. Как ты, возможно, заметил, я не какой-нибудь лошина с Казанского вокзала. Я деловой конкретный человек. Поэтому и предложение мое деловое и конкретное. Некий кретин похитил чужие деньги. Могу назвать сумму. Деньги настолько большие, что для тебя, простого человека, это абстрактная космическая величина. Короче, этот человек затесался в вашу компанию. Его фамилия…
– Его фамилия Каширин, – договорил Акимов.
– Правильно. И мне он нужен, живой или мертвый, – сказал Литвиненко. – Ты неглупый человек, поэтому можно договориться. Мои условия очень выгодные. Тебя самого ищет Гецман. Здесь, в соседних домах, его люди. Это не какие-нибудь рыночные рэкетиры, а настоящие боевики. Они хотят получить назад груз. Это раз. И еще твою голову. Как сувенир. Это два. На оружие, которое лежит в машинах, лично мне глубоко насрать. И насчет головы вопрос спорный. Тут мы могли бы договориться полюбовно.
– Вот как? – удивился Акимов.
– В грузовики пересядут другие люди. И повезут оружие к месту назначения. Голова останется на вашей шее. Я не буду советовать, что вам делать, а чего не делать. Сами решайте. Ну, как вам предложение?
– В чем, собственно, заключается предложение?
Литвиненко вздохнул. Он не любил, когда, такие бабы, как этот Акимов, разыгрывают из себя крутых мужиков. Затевают странную торговлю, когда базарить уже не о чем.
– Вам оставляют жизнь, – сказал Литвиненко. – Вам и этому сопляку, который сейчас сидит за рулем. Величко мы тоже не трогаем. И Галима. А вы отдаете мне Каширина. Как вам, четыре жизни в обмен на одну?
Акимов чмокнул губами, будто послал кому-то воздушный поцелуй.
– Хорошее предложение, без бля. Еще пару дней назад я бы всерьез его обдумал. И, возможно, даже согласился.
– Соглашаться все равно придется. Если вы не отдадите мне Каширина… Я просто вынужден буду пойти на крайние меры. Каширин все равно труп. Вам его не спасти. Погубите себя и всех ваших друзей. Спросите у Рогожкина, ему охота умирать?
– Как вы узнали, что я здесь?
– Гецман вас заложил. Продал со всеми потрохами. Обыскал вашу квартиру, нашел письмо Галима. И вот мы здесь. Гецману нужен груз. Мне нужен Каширин.
Опустив глаза, Акимов минуту обдумывал предложение. Наконец, сказал:
– Расклад изменился. Каширин всем нам спас жизни. И мне в том числе. Он вытащил нас с того света. Я ему благодарен по-человечески. Хотя, вижу, вам этого не понять.
Литвиненко, кажется, исчерпал небольшой запас словесных аргументов. Он был плохим переговорщиком, нетерпеливым человеком, он с трудом подбирал нужные слова. Литвиненко злился, и чем больше злился он, тем труднее давался ему трудный разговор. Встреть он такого ублюдка, как Акимов, в другом месте и в другое время, Литвиненко бы знатно повеселился. Для начала достал опасную бритву и отрезал Акимову пальцы. Начал с мизинцев и дальше по порядку… И так вплоть до главного, до двадцать первого пальца.
