Татьяна Степанова - Все оттенки черного
— А Хованская-то чем же может… вся эта мерзость чем может ему в его проблемах помочь? — прошептала Катя.
Кузнецов снова двусмысленно и зло хмыкнул.
— Чем-чем… Это мы с тобой такие умные-вольнодумные понимаем, что ничем. Бред все сивой кобылы, срам один. А Смирнов… Старик сейчас, Кать, словно в другом измерении живет. Как глухой он, понимаешь? За соломинку последнюю готов ухватиться. За тень надежды — кто бы ни подал там ее: Бог ли в церкви, Дьявол ли на Лысой горе. Душу готов Дьяволу продать, лишь бы только… я же тебе говорю: был мужик как мужик и вдруг пополам на девчонке сломался. Он никого уже не слушает. Только эту ведьму, Юлию нашу, чтоб ее там черти разорвали!
— Шура, но ведь там, на горе, вчера ночью… — Катя снизу заглянула в мрачное лицо Кузнецова. — Да ведь ты не знаешь еще ничего! Шура, да ведь там на горе такой ужас…
Она рассказала ему про Колоброда. Кратко, как могла. Кузнецов слушал, и лицо его все больше темнело и ожесточалось.
— Ты что на шоссе-то выскочила? — спросил он, помолчав. — Куда ты направлялась-то?
— К магазину, к телефону! Я в милицию хотела звонить.
— Поехали вместе. Сейчас я тебя отвезу. — Он решительно нажал на газ.
Телефон у магазина — это была обычная ободранная будка с выбитыми стеклами, — к счастью, работал. Катя набрала 02. Слышимость была замогильная. Фамилию Колосова пришлось кричать дежурному по ОВД по буквам. «Убыл он, только что в Москву уехал на машине», — донеслось в ответ до Кати сквозь треск и хрип точно с того света. Она повесила трубку. Кузнецов ждал ее в машине, курил.
— Ну? — спросил он нетерпеливо.
— Ничего не слышно. Не дозвониться, — солгала Катя. Он протянул ей пачку сигарет.
— Я не курю, спасибо.
— Тогда садись. Домой довезу. В принципе-то, — он задумчиво жевал сигарету, — ну а что ты могла им сказать? Ну куролесили на горе два чокнутых старичка… А дальше-то что? Они ж менты, им все разжевать нужно, в рот положить. Да и тогда они еще вряд ли проглотят. «Надежен свинцовый череп, — как поэт сказал, — заплакать жандарм не может». Это ж менты! Ладно, Кать, ничего. Я домой сейчас приеду, с теткой утром же поговорю. И этой нашей дуре свихнутой, Хованской, мозги вправлю живо. Пора кончать с этим дурдомом.
— А почему твоя тетя живет с ней? Отчего Хованская чувствует себя в вашем доме полной хозяйкой? — жалобно спросила Катя.
— А она и есть хозяйка. — Кузнецов свирепо вырулил на дорогу. — Тетка ей полдачи в прошлом году продала. Они теперь что-то вроде компаньонок.
Они ехали по темному шоссе. Тут Катя впервые вспомнила про Нину: господи боже, а она-то, наверное, психует-переживает! Кузнецов курил, стряхивая пепел в открытое окно. Неожиданно у остановки автобуса он притормозил. Автобус, высадив последних пассажиров, одинокий и пустой в этот поздний час, разворачивался на шоссе по направлению к Старо-Павловску.
— Глянь-ка, Кать, кто там у нас чешет, — шепнул Кузнецов, кивая на обочину.
В свете фар «Икаруса» они увидели Ищенкова. Он размашисто шел по дачному проселку по направлению… Это Катя затруднялась сказать — то ли домой, то ли к… Май-горе.
— Подвезем Вовочку? — хмыкнул Кузнецов. Катя судорожно замахала руками: только Ящера нам тут и не хватало сейчас! Маньяка-детоубийцы… Внезапно она поняла: Кузнецов ничего не знает про Ящера. Сказать ему? Нет, лучше подождать. Они отпустили его. На нем не обнаружено следов крови. Они просто не имели права держать этого человека дольше…
— Кать, слушай… я спросить тебя хочу. Можно?
Она кивнула. Встретилась с Кузнецовым взглядом в зеркальце над лобовым стеклом.
— Кать, а что… Нинку муж бросил? Совсем там у них все прахом или же… — Кузнецов теперь ехал медленно, явно не торопясь доставить свою попутчицу домой.
— Муж ей изменил. Потом уехал. Она ждет от него ребенка, как видишь.
— А она тебе что-нибудь говорила… любит она его еще или как?
Катя, мысли которой были сейчас заняты совсем иным, только плечами пожала. Господи, тут о таких вещах серьезных речь идет, а этот дачный ловелас все о своем!
— Борис отец ее ребенка, Щура, — сказала она как можно строже и внушительнее, насколько, конечно, позволил хмель, круживший голову.
— А про меня она что-нибудь говорит, нет? — тихо спросил Кузнецов и вдруг остановил машину. Облокотился на руль.
— Иногда говорит.
— Плохо или хорошо?
— Хорошо, Шура. Вы же с самого детства с ней друзья.
— Костька с ней гулял, когда мы пацанами тут, на даче, были. А сейчас… Надо же… Кать, а я ведь жениться на ней хочу. Пойдет она за меня, как думаешь?
Катя через силу улыбнулась. Приехали, называется!
— Странные вы люди, Шура.
— Кто это мы? Чему ты улыбаешься?
— Мужчины, вот кто. — Катя вздохнула и сама ощутила, как от нее разит алкоголем. — Ну, что ты меня-то допрашиваешь? Откуда я могу знать, пойдет она за тебя или нет?
— И в полночь на край долины увел я жену чужую. Я думал… она невинна. — Кузнецов печально усмехнулся. — Во? Я жизнь наша какая штука, а? Не знаешь, где найдешь, где потеряешь… Нина на меня в первый-то раз, там, за столом тетки, и не глянула даже, не узнала. Все на Константина нашего багрянородного пялилась. А я… что-то хреново мне, Кать. А ты — «странные вы люди»! Чего ж тут странного. Я то? — Он глядел на Катю, словно ждал от нее ответа. Не дождался. — Я вот только, когда на Нинку смотрю, так сразу… и увез бы ее куда-нибудь от всех вас, от мужа этого ее, от…
— Шура, она не игрушка на час. И не испанка из стихотворения Лорки.
— Я ж говорю: женился бы на ней хоть завтра. — Он чиркнул спичкой, снова закурил. — Я такую, может, всю жизнь искал, как она. Я ей говорю — а она смеется надо мной.
— А что ей делать прикажешь? Плакать? Она и так плачет, все ночи не спит. — Катя горячилась и говорила весьма непоследовательно. — Нина замужем и ждет ребенка. А ты мужчина или кто? Если любишь ее — решать тебе, — она откинулась на подголовник. — Только вот что я тебе скажу, Шура, ты запомни это, пожалуйста. Если ее еще и ты обманешь, то это будет для нее… в общем, думай сам.
Кузнецов повернул ключ зажигания, завел мотор. Швырнул недокуренную сигарету в окно. Через пять минут они уже тормозили у калитки дачи Картвели.
Описывать встречу с насмерть встревоженной долгим отсутствием подруги Ниной можно было в самых черных или, наоборот, в самых суматошных, радужных красках. Но Катя была слишком была вымотана и пьяна, чтобы это делать. Кузнецов по-мужски лаконично подвел итог всем этим Нининым бесконечным «Что случилось?», «Где они?», «Где ты была?», «Я ума схожу от беспокойства!».
— Не шуми, Нин, — сказал он веско. — Всех перебудишь! Я ж привез тебе ее, твою подружку ненаглядную. Ну и ладно. Завтра утром все тебе расскажет.
А Катя лишь слабо отмахивалась: потом, Ниночка, потом… Ее малость штормило — коленки все еще дрожали, голова от водки кружилась. Доползти бы только до крылечка родного.
— Оставь ты ее, завтра все узнаешь, — донесся до Кати голос Кузнецова. — Пусть спать идет. А ты… — Он кашлянул, а потом голос его зазвучал по-иному — глуше, мягче:— Нина, подойди ко мне, пожалуйста. Слышишь? Пожалуйста… Иди ко мне. Я прошу.
На крыльце Катя все же оглянулась. Пара у калитки в свете фар. И этот поцелуй под безлунным сумрачным небом. Кузнецов, видимо, что-то там для себя уже решил. Что ж, пусть эта сумасшедшая ночь заканчивается лучше поцелуями, чем…
Кате вспомнился Смирнов, скорчившийся на земле, царапающий траву в припадке удушья, сотрясающего его полное тело, как студень. Нет, пусть лучше все это закончится вот так — Нинкой и влюбленным Кузнецовым, чем этой ведьмой на Май-горе, подумала Катя. Хотя бы для того, чтобы потом это было не так страшно и противно вспоминать.
Глава 25
ИНФОРМАЦИЯ
Колосову тоже смертельно хотелось спать. Глядя на себя в зеркало, он с трудом удерживался от жесточайшей самокритики. Если дела пойдут так и дальше, он все больше и больше начнет смахивать на водевильного сыщика из дешевых детективов, этакого «майора из МУРа» или, на худой конец, «полковника с Житной», который не спит месяцами, не ест, не отгуливает годами отпуска, не целуется с девицами и красивыми вдовами, глаз не кажет в отчий дом, а с маниакальным упорством днями и ночами, в зной, град, снег, лютый мороз все служит и служит святому делу охраны общественного порядка — раскрывает, раскрывает, но, увы, до самой последней книжной страницы так и не раскроет суперкрутое и жуткое «общественно опасное противозаконное деяние».
БОЖЕ МИЛОСТИВЫЙ, КАК ЖЕ ОХОТА СПАТЬ! Колосов созерцал себя в тусклое зеркальце главковского туалета. И на кой черт он только явился сегодня на работу? Все равно ведь в таком позорном сонном виде делать ничего невозможно. Он с горькой нежностью погладил себя по небритой щеке. Двойник в зеркале жалостливо скопировал жест. Эх ты, бедолага, ну спи… Как это там Высоцкий пел про Химки и Мед— ведки?
