Татьяна Светлова - Голая королева
Но почему-то не было ни голоса, ни шороха.
Кис начал осторожно, медленно оборачиваться, все еще ожидая окрика.
Обернулся.
На него смотрели волчьи глаза. С плаката — такие можно купить на Арбате. Крупный, головастый волк крепко стоял на своих четырех лапах, попирая землю, готовясь к обороне. Рядом с ним лежала, развалясь с игривой ленью, волчица, обратив томную морду в сторону своего избранника… Светло-желтые, холодные глаза зверя были спокойны и уверены, и от этого спокойствия, от этой уверенности исходила угроза, сознание собственного превосходства, даже вызов, будто он хотел сказать: кто тут против меня? Ну давайте, попробуйте…
Отряхнувшись, словно от наваждения, от этого взгляда, Кис задумался.
Где-то он уже это видел… Открытка! В дверях Алекса и Алины! Она, помнится, еще сказала, что уже не первая… Там тоже были волк с волчицей! И волк своей тяжелой головой прижимал спину волчицы, словно говоря: МОЕ.
Волки, волки… Почему волки? Хищники… Филипп считает себя хищником? Ну да, он, видно, ощущает себя обложенным, как зверь, и ведет свою игру против охотников, сам охотник… Что-то еще! Здесь что-то еще есть!
Что?!
Кис буквально рванул из тихой коммуналки, забыв о предосторожностях, и через двадцать минут он уже входил в квартиру матери Филиппа.
— Книжка! — запыхавшись от бега по лестнице без лифта, начал с порога Кис. — Что в ней?
Ему понадобилось еще пять минут, чтобы объяснить матери Филиппа суть своего вопроса. Когда она, наконец, поняла, то кивнула, сходила за потрепанной книжкой, и, перелистывая обветшавшие страницы начала монотонным голосом переводить с эстонского языка легенду.
Все утро Алекс сочинял мизансцену.
Лина звонит. Алекс ей открывает. Она его еще не узнает в полумраке — он специально света не зажжет — и проходит в гостиную…
И вот тут она узнает Алекса! Вернее, Андрея. «Ах, это ты! Что ты здесь делаешь? — Как что? Живу я здесь!»…
Алекс засмеялся сочиненной сцене.
Может, Марию Сергеевну попросить задержаться?
Мария Сергеевна ей откроет. Проводит ее в гостиную. А там Алекс…
Нет, Мария Сергеевна сразу заплачет на радостях, как только увидит Лину! Ей эту роль доверить нельзя.
Нет, лучше! Он лучше придумал! Он сбреет бороду, оденется в костюм, примет свой обычный вид — элегантный, ухоженный, такой господин издатель, господин Алекс Мурашов… Лина не сразу его узнает, не сразу поймет; но потом, постепенно, до нее начнет доходить; а он — он будет смотреть в ее лицо, в ее прелестное, любимое лицо, в происходящие в этом лице изменения, смену эмоций и мыслей, этот великолепный спектакль узнавания!
И он ей скажет со смехом: «Ну что же ты не говоришь, что ты хочешь развестись, что ты меня не любишь; что ты любишь другого!»
Изумление на ее лице сменится радостью, и он ей будет все объяснять, рассказывать, смеяться, извиняться; он ей покажет их дом, их сад, их спальню, их общую спальню…
Ему хотелось уже бежать домой, все приготовить к приходу Лины, но не было никакой возможности отлучиться с работы: сегодня он должен был в обязательном порядке провести несколько встреч. В лучшем случае он сумеет приехать, как сказал Лине: к семи часам. Пришлось все хлопоты по дому переложить на плечи Марии Сергеевны, но та была несказанно рада такой новости и обещала все сделать в лучшем виде.
Он с трудом удерживался от того, чтобы не позвонить Лине — он знал, что она дома, сегодня она никуда не собиралась отлучаться вплоть до вчера, до поездки к «мужу», — но он боялся, что его голос, исполненный через край бьющего энтузиазма, ее насторожит. Не-ет, сюрприз — так сюрприз!
В обед он слетал в парикмахерскую, сбрил бороду, привел голову в порядок, и за костюмом, в магазин.
У-у! о-ля-ля! ну-ну-ну! — на все голоса провожал его веселый хор сотрудников, пока он шел по коридору, — высокий, красивый, элегантный, счастливо улыбаясь и оставляя за собой запах дорогой туалетной воды.
… Филипп с утра прятался в подъезде соседнего дома, высматривая Алю. Миновало три часа, потом четыре. Еще час — дал себе Филипп, — и, если она не покажется, я поднимусь к ней. Иначе будет поздно — проклятый Алекс придет с работы…
Еще час.
И все будет кончено.
… Ох, как не понравилась Кису старинная легенда! Ох как не понравилось ему, что волк-оборотень похищает синеглазую, светловолосую девушку!
Но хуже всего был конец: «И стала она волчицей».
Кис не смог бы сказать точно, что именно его так напрягало в этой концовке, но в ней было что-то ужасное: в ней было насилие, в ней было жестокое изъятие девушки из мира людей и ее посвящение, как в секту, в хищники…
Но, по крайней мере, теперь он знал с точностью две вещи: что интуиция его не подвела, и Филипп действительно отирался у дома Алины, и что Филипп — теперь это ясно — намерен Алину похитить.
Впрочем, теперь Кис знал и еще одну вещь: Филипп по-настоящему безумен. И крайне опасен.
Первым делом Кис сообщил на Петровку все, что сумел узнать и понять за эти дни. И, немного успокоившись — ребята немедленно выехали в Замоскворечье, — забрел в какое-то кафе: было совершенно необходимо опрокинуть в себя чашку-другую горячего кофе, да и съесть что-нибудь не помешало бы…
Подкрепившись, Кис почувствовал себя получше и даже повеселее и, задымив, пустился в размышления.
Положим, Филипп действительно хочет похитить Алину. Он совершил ради нее три убийства и теперь убежден, что Алина должна принадлежать ему в качестве трофея в выигранной битве. И все это время, пренебрегая опасностью быть пойманным, он следит, выжидая, пока представится возможность трофеем завладеть.
Тогда — куда он делся? Он же должен быть все время на посту! А его что-то не видать… Так ловко прячется?
Или — …
Кис дернулся и грохнул металлическую пепельницу на пол. Та противно зазвенела, рассыпая пепел. Но Алексей даже не шелохнулся, додумывая мысль.
Официант не спеша подошел и, глядя с ухмылочкой на странного посетителя, поднял пепельницу и водрузил ее на место, поленившись протереть стол.
"Он просто сменил внешность. Он просто больше не носит кепи и очки.
А я, как последний дурак, высматриваю парня в кепи… Потому что молодежь носит такие вещи, как униформу, всегда и везде, не снимая и не меняя избранный стиль, в котором чувствует себя комфортно… И, если бы этот парень не был Филиппом, он бы так и продолжал маячить повсюду в кепи и черных очках. Но в том-то и дело, что это был Филипп… И именно потому-то его больше не видно: он изменил облик. А я, козел… Скажите на милость, ну можно ли быть таким идиотом?!"
Кис, прикрыв глаза, попытался представить, как мог сменить внешность Филипп. Он перебирал увиденные накануне на улице типажи, — особенно из тех, кто провожал глазами счастливую пару, — Филипп просто обязан был быть где-то поблизости! — и как бы примеривал к ним Филиппа.
Тот, в зеленой куртке, который стоял у магазина и смотрел им вслед?
— Нет, он старше.
Тот, в черном пальто, который сидел на скамейке? —Тоже нет, как ни плоха фотография Филиппа, а все же это явно не он…
Тот, в черной коже, у киоска с мороженным? — Опять мимо, он был и толще, и ниже…
Тот с бородой? Филипп загримировался под старика? — Да это что-то уж чересчур…
Ну не тот же молодой человек, которому стало плохо с сердцем? В искаженном болью лице трудно признать черты Филиппа… И, право, это совсем не Филиппа стиль — скорей Алекса, костюм-галстук… Да и «сердечник» был шатен, а Филипп — блондин…
Как же он может выглядеть, на что сменил старые джинсы, вытертый свитер, кепи и очки?
… Строго говоря, если бы Кису, к примеру, понадобилось для конспирации изменить внешность… То он бы примерно так и сделал: взял бы стиль прямо противоположный, то есть костюм-галстук!
Та-ак, приехали. Ты бредишь, милок. Ну не Филипп же это был с сердечным приступом? Тот был шатен! А Филипп — блондин. С длинными, к тому же, волосами.
… Но, строго говоря, если бы Кису понадобилось изменить для конспирации внешность… Он бы постриг и покрасил волосы!
Еще несколько мгновений, прижав руки к лицу, он вглядывался в запечатленный в памяти образ «сердечника»…
И его кулак неожиданно обрушился на стол.
Это был Филипп!!!
Когда Кис, как метеор, вылетел из кафе, ленивый официант покрутил пальцем у виска: то мужик сидел, как замороженный, ничего не видел и не слышал вокруг, а то его словно в задницу ужалили — так подскочил! «Чесс слово, вокруг одни сумасшедшие…» — пробормотал он, заметая окурки с пола.
… Оглядываясь по сторонам, Филипп выбрался из своего убежища и неспешно направился ко двору Алины. Сегодня он надел поверх костюма свой старый плащ — было холодно, но его финансы, сильно истощившиеся после покупки костюма, не позволяли купить еще и элегантный плащ, и он решил надеть старый. У Гены он прихватил потертую кожаную кепочку, очень подходившую свои потрепанным и унылым видом к мешковатому плащу, и закончил свой сегодняшний туалет приклеиванием усиков, — так он совсем неузнаваем. От этого маскарада он избавится, как только увидит Алину.
