Татьяна Гармаш-Роффе - Голая королева
Ему понадобилось еще пять минут, чтобы объяснить матери Филиппа суть своего вопроса. Когда она наконец поняла, то кивнула, сходила за потрепанной книжкой и, перелистывая обветшавшие страницы, начала монотонным голосом переводить с эстонского языка легенду.
Все утро Алекс сочинял мизансцену.
Лина звонит. Алекс ей открывает. Она его еще не узнает в полумраке – он специально света не зажжет – и проходит в гостиную…
И вот тут она узнаёт Алекса! Вернее, Андрея. «Ах, это ты! Что ты здесь делаешь?» – «Как что? Живу я здесь!»…
Алекс засмеялся сочиненной сцене.
Может, Марию Сергеевну попросить задержаться?
Мария Сергеевна ей откроет. Проводит ее в гостиную. А там Алекс…
Нет, Мария Сергеевна сразу заплачет на радостях, как только увидит Лину! Ей эту роль доверить нельзя.
Нет, лучше! Он лучше придумал! Он сбреет бороду, оденется в костюм, примет свой обычный вид – элегантный, ухоженный, такой господин издатель, господин Алекс Мурашов… Лина не сразу его узнает, не сразу поймет; но потом, постепенно, до нее начнет доходить; а он – он будет смотреть в ее лицо, в ее прелестное, любимое лицо, в происходящие в этом лице изменения, смену эмоций и мыслей, этот великолепный спектакль узнавания!
И он ей скажет со смехом: «Ну что же ты не говоришь, что ты хочешь развестись, что ты меня не любишь, что ты любишь другого!»
Изумление на ее лице сменится радостью, и он ей будет все объяснять, рассказывать, смеяться, извиняться; он ей покажет их дом, их сад, их спальню, их общую спальню…
Ему хотелось уже бежать домой, все приготовить к приходу Лины, но не было никакой возможности отлучиться с работы: сегодня он должен был в обязательном порядке провести несколько встреч. В лучшем случае он сумеет приехать, как сказал Лине: к семи часам. Пришлось все хлопоты по дому переложить на плечи Марии Сергеевны, но та была несказанно рада такой новости и обещала все сделать в лучшем виде.
Он с трудом удерживался от того, чтобы не позвонить Лине – он знал, что она дома, сегодня она никуда не собиралась отлучаться вплоть до вчера, до поездки к Мужу, – но он боялся, что его голос, исполненный через край бьющего энтузиазма, ее насторожит. Не-ет, сюрприз так сюрприз!
В обед он слетал в парикмахерскую, сбрил бороду, привел голову в порядок, и за костюмом, в магазин.
– У-у! о-ля-ля! ну-ну-ну! – на все голоса провожал его веселый хор сотрудников, пока он шел по коридору – высокий, красивый, элегантный, счастливо улыбаясь и оставляя за собой запах дорогой туалетной воды.
…Филипп с утра прятался в подъезде соседнего дома, высматривая Алю. Миновало три часа, потом четыре. Еще час дал себе Филипп, и, если она не покажется, я поднимусь к ней. Иначе будет поздно – проклятый Алекс придет с работы…
Еще час.
И все будет кончено.
…Ох как не понравилась Кису старинная легенда! Ох как не понравилось ему, что волк-оборотень похищает синеглазую светловолосую девушку! Но хуже всего был конец: «И стала она волчицей».
Кис не смог бы сказать точно, что именно его так напрягало в этой концовке, но в ней было что-то ужасное: в ней было насилие, в ней было жестокое изъятие девушки из мира людей и ее посвящение, как в секту, в хищники…
Но, по крайней мере, теперь он знал с точностью две вещи: что интуиция его не подвела, и Филипп действительно отирался у дома Алины, и что Филипп – теперь это ясно – намерен Алину похитить.
Впрочем, теперь Кис знал и еще одну вещь: Филипп по-настоящему безумен. И крайне опасен.
Первым делом Кис сообщил на Петровку все, что сумел узнать и понять за эти дни. И, немного успокоившись – ребята немедленно выехали в Замоскворечье, – забрел в какое-то кафе: было совершенно необходимо опрокинуть в себя чашку-другую горячего кофе, да и съесть что-нибудь не помешало бы…
Подкрепившись, Кис почувствовал себя получше и даже повеселее и, задымив, пустился в размышления.
Положим, Филипп действительно хочет похитить Алину. Он совершил ради нее три убийства и теперь убежден, что Алина должна принадлежать ему в качестве трофея в выигранной битве. И все это время, пренебрегая опасностью быть пойманным, он следит, выжидая, пока представится возможность трофеем завладеть.
Тогда – куда он делся? Он же должен быть все время на посту! А его что-то не видать… Так ловко прячется?
Или…
Кис дернулся и грохнул металлическую пепельницу на пол. Та противно зазвенела, рассыпая пепел. Но Алексей даже не шелохнулся, додумывая мысль.
Официант не спеша подошел и, глядя с ухмылочкой на странного посетителя, поднял пепельницу и водрузил ее на место, поленившись протереть стол.
«Он просто сменил внешность! Он просто больше не носит кепи и очки. А я, как последний дурак, высматриваю парня в кепи… Потому что молодежь носит такие вещи, как униформу, всегда и везде, не снимая и не меняя избранный стиль, в котором чувствует себя комфортно… И, если бы этот парень не был Филиппом, он бы так и продолжал маячить повсюду в кепи и черных очках. Но в том-то и дело, что это был Филипп… И именно потому-то его больше не видно: он изменил облик. А я, козел… Скажите на милость, ну можно ли быть таким идиотом?!»
Кис, прикрыв глаза, попытался представить, как мог сменить внешность Филипп. Он перебирал увиденные накануне на улице типажи, особенно из тех, кто провожал глазами счастливую пару – Филипп просто обязан был быть где-то поблизости! – и как бы примеривал к ним Филиппа.
Тот, в зеленой куртке, который стоял у магазина и смотрел им вслед? Нет, он старше.
Тот, в черном пальто, который сидел на скамейке? Тоже нет, как ни плоха фотография Филиппа, а все же это явно не он…
Тот, в черной коже, у киоска с мороженым? Опять мимо, он был и толще, и ниже…
Тот с бородой? Филипп загримировался под старика? Да это что-то уж чересчур…
Ну не тот же молодой человек, которому стало плохо с сердцем? В искаженном болью лице трудно признать черты Филиппа… И, право, это совсем не Филиппа стиль – скорей Алекса, костюм-галстук… Да и «сердечник» был шатен, а Филипп – блондин…
Как же он может выглядеть, на что сменил старые джинсы, вытертый свитер, кепи и очки?
…Строго говоря, если бы Кису, к примеру, понадобилось для конспирации изменить внешность… То он бы примерно так и сделал: взял бы стиль прямо противоположный, то есть костюм-галстук!
Та-ак, приехали. Ты бредишь, милок. Ну не Филипп же это был с сердечным приступом? Тот был шатен! А Филипп – блондин. С длинными, к тому же, волосами.
…Но, строго говоря, если бы Кису понадобилось изменить для конспирации внешность… Он бы постриг и покрасил волосы!
Еще несколько мгновений, прижав руки к лицу, он вглядывался в запечатленный в памяти образ «сердечника»…
И его кулак неожиданно обрушился на стол.
Это был Филипп!!!
Когда Кис, как метеор, вылетел из кафе, ленивый официант покрутил пальцем у виска: то мужик сидел как замороженный, ничего не видел и не слышал вокруг, а то его словно в задницу ужалили – так подскочил! «Чесс слово, вокруг одни психи…» – пробормотал он, заметая окурки с пола.
…Оглядываясь по сторонам, Филипп выбрался из своего убежища и неспешно направился ко двору Алины. Сегодня он надел поверх костюма свой старый плащ – было холодно, но его финансы, сильно истощившиеся после покупки костюма, не позволяли купить еще и элегантный плащ, и он решил надеть старый. У Гены он прихватил потертую кожаную кепочку, очень подходившую своим потрепанным и унылым видом к мешковатому плащу, и закончил свой сегодняшний туалет приклеиванием усиков – так он совсем неузнаваем. От этого маскарада он избавится, как только увидит Алину.
Он остановился у входа во двор и окинул его беглым взглядом. Кажется, ничего подозрительного… Однако, сделав несколько шагов по направлению к ее подъезду, Филипп вдруг замер: в окошке подъезда на втором этаже что-то мелькнуло.
Кто-то из жильцов поднимается к себе? Но в подъезд никто не входил за последние минуты.
Кто-то из жильцов спускается? Но никто из подъезда не вышел за прошедшие секунды.
Оставалось два возможных варианта: кто-то вынес ведро в мусоропровод, если он там имеется. Или кто-то кого-то поджидает.
Филипп сделал вид, что шарит по карманам в поисках ключей, чтобы оправдать – на случай, если за ним наблюдают, – свое замешательство. Найдя, он покрутил их на пальце и проследовал к совсем другому, крайнему подъезду, где, осторожно выглянув в окошко, попытался понять, точнее, почувствовать: не по его ли душу кто явился?
Чувство опасности не замедлило появиться. Филипп снова пошарил по карманам: денег было немного, десятка. Но тоже деньги.
Он спустился вниз и позвал, не высовываясь из дверей, мальчишку лет двенадцати, возившегося с роликами у подъезда. Сунув ему десятку «на мороженое», Филипп послал его в соседний подъезд на разведку.
Пацан не замедлил доложить: в соседнем подъезде торчит между лестничными пролетами мужик. Обычный мужик, в серой куртке, среднего возраста, ничего особенного… «Что, за долгом пришел?» – спросил с понимающим видом мальчишка. Филипп молча потрепал его по вихрастой голове, и парнишка умотал на своих роликах.
