Татьяна Светлова - Тайна моего двойника
Женщина покачала головой. «Надо же!» — пробормотала она и наклонилась, чтобы удержать малыша, который собрался выползти на лестничную площадку.
— Иди, иди в комнату, Игорек, здесь холодно!
«Игорек». Я тоже звала Игоря так. Так нежно: «Игорек». И мой Игорек помог убийце меня найти…
— Так что, — очнулась я, — мы можем с ней поговорить?
— Елена Петровна умерла.
Я отчего-то так удивилась, будто акушерка Куркина обязана быть бессмертной. Я предполагала, что она могла выйти на пенсию, могла переехать, — но не умереть.
На мое растерянное лицо смотрели двое: глаза Джонатана пытались уловить и понять содержание нашего разговора — было условленно, что он не открывает свой английский рот, а я перевожу ему все потом; в глазах женщины мелькнуло сочувствие.
— Пройдете, может? А то холод в квартиру идет.
— Спасибо.
Мы вошли. Квартира пахла молоком и детскими пеленками.
— У меня тут беспорядок, не обращайте внимания, — извинилась хозяйка.
Кажется, пригласив нас из вежливости в дом, она теперь не знала, что с нами делать и жалела о своем опрометчивом жесте. Это был самый подходящий момент для вопросов, на которые женщина должна охотно откликнуться, чтобы избежать неловкого молчания. Я бросилась в атаку:
— Давно ли Елена Петровна умерла?
— 29 сентября.
— Что же с ней приключилось?
— Попала под машину. Это так ужасно было… Одно хорошо, что она сразу умерла, не мучалась…
Я посмотрела на Джонатана, словно он мог мне подсказать следующий вопрос, вернее, наиболее тактичную форму вопроса. Но он, бедолага, не только не мог мне посоветовать — он и понять ничего не мог, и только серьезно смотрел на меня своими глубокими прозрачными глазами в сумрачных камышах ресниц, чувствуя, что что-то не так.
— Ох… Сочувствую вам… — заговорила я, осторожно нащупывая верную интонацию разговора, в котором я надеялась выяснить кое-какие подробности. Конечно, может, у меня просто уже крыша едет от всех этих покушений на нас с Шерил, но наезд машины на акушерку, располагающую важной информацией, мне показался подозрительным.
— Нынче так безобразно в Москве ездят — как хотят! — продолжала я. — Ни правил не соблюдают, ни ГАИ не боятся! Сплошное хулиганство! Его хоть судили, водителя?
— Какое там! Не нашли. Он сбил маму и сразу скрылся.
— И даже свидетелей не было?
— В милиции сказали, что показания свидетелей очень приблизительные, дело вечером было, и в темноте никто точно не разглядел… Так что они закрыли дело.
— Вы, как я понимаю, жена ее сына?
— Ну да, невестка.
— Сын-то, должно быть, горевал очень…
— Горевал. Да и я тоже. Мы с мамой дружно жили. Все вместе, в этой квартире. Она мне с Игорьком помогала…
У нее покраснели глаза.
— Сочувствую, — снова повторила я. — Как жаль, что моя мама мне раньше не рассказала про мое крещение… Я бы тогда успела хоть познакомиться поближе с моей крестной… А вашему мужу сколько лет?
— Тридцать восемь, — удивилась она. — А что?
— Когда я родилась, он был уже взрослым человеком… Может, ему мама рассказывала, как она помогла меня крестить? Нельзя ли нам с ним встретиться?
— Я ему скажу, когда он с работы придет. Вы позвоните нам, я вам сейчас запишу телефон… Вы вообще-то как нас нашли?
— Мне адрес в роддоме дали.
— А-а… А звать вас как?
— Оля.
— Ну что же, Оля, так вы позвоните вечерком, часиков в восемь… А молодого человека как зовут?
Я решила, что ничем не рискую и произнесла: «Джонатан».
— Не русский, что ли?
— Англичанин.
— То-то я смотрю, ни слова не говорит… Он не умеет по-русски?
— Нет. Не выучил еще.
— Муж, да? — спросила она, понизив голос и придвинувшись ко мне, кося любопытными глазами на Джонатана.
— Муж, — усмехнулась я, заметив сходство в выражении любопытства между матерью и годовалым сынишкой. — А вас как зовут?
— Людмила. Или Люда, как хотите.
— Спасибо вам, Людмила. Я позвоню вечером вашему мужу…
— Косте. Константин он.
— Вот и отлично.
* * *Плюхнувшись на сиденье поджидавшего нас такси, я перевела разговор Джонатану.
— Теперь нам надо решить, стоит ли звонить ее сыну, Косте. Он, теоретически, мог слышать от матери мою историю… Но тогда придется ему рассказывать правду.
— Вряд ли он что-нибудь знает. — проговорил Джонатан в ответ. — Иначе бы Кости тоже уже не было в живых… Но я не думаю, что мы чем-то рискуем, если расскажем ему правду. Попробуем.
* * *У нас было три свободных часа до восьми и мне не хотелось их терять. Но я не имела понятия, что мы можем предпринять за оставшееся время.
— Послушай, — заговорила я, — может нам попробовать пробраться в архивы роддома? Должны же где-то быть записи о нашем рождении!
— «Где-то». В каком именно роддоме? Мы ведь даже не знаем точно, где рожала Зазорина.
— Ну надо же с чего-то начать… Начнем с этого.
— Ты думаешь, что провернув подобное дело, Куркина не постаралась фальсифицировать все записи так, чтобы потом никто ни о чем не смог догадаться? Это было бы крайне неосторожно с ее стороны.
— Но не могла же она одна устроить так, чтобы все записи, все справки были подделаны… Джонатан! Ты гений!
— Ты это только сейчас поняла? — осведомился Джонатан.
— Ты еще и сам не понял! Послушай: Шерил «пристроили» американцам. И я тебя уверяю, что никто не рискнул бы документально зафиксировать подобный акт передачи ребенка! Да еще в те брежневские времена! Да еще если вспомнить, что мать Шерил тоже это все делала тайком! Так что мы в архивах, конечно же, ничего не найдем!
— И чему же ты тогда так радуешься?
— А тому, что Куркина не могла все это сделать одна! Даже если она была главной акушеркой, то фальсифицировать все записи, все бумаги она не могла одна, это было не в ее власти!
— Ей должен был помочь директор.
— Именно! Главврач у нас это называется. Надо его разыскать!
— Как?
Действительно, как? Снова идти к тому южному-нежному и смотреть в его похотливые глаза? Я еще так неосторожно брякнула про «мужа» напоследок…
Но выбора у меня не было.
* * *Главврача я увидела в коридоре. Он разговаривал с двумя женщина в белых халатах и, заметив меня издалека, отвернулся, давая мне понять, что я его больше не интересую.
Я сделала вид, что не заметила, и, жизнерадостно прибавив шагу, подлетела к нему с улыбкой до ушей:
— О, I am, я вас just looking for!
Женщины смешались от моей «американской» наглости и отступили на несколько шагов, но главный смотрел на меня по-прежнему сурово. Я схватила его под руку и потащила по коридору, темпераментно тараторя:
— Мой мужь уедет по делам на тrи дня, я хочу посмотrеть Москва с вами, вы мне пrедлагали, вы очень любезный человек, rусские вообще очень любезный люди, я так люблю Russia и Москва и rусских люди!
Главврач купился с такой быстротой, что я даже удивилась. Расплывшись в улыбке, он заверил меня, что он всю жизнь мечтал быть к услугам такой леди, как я, вот только…
Он глянул на часы.
— Я смогу освободиться через полтора часа!
— Очень хоrошо! Я за это вrемя смогу to visit бывшего главвrача, только мне нужен его адrес! Моя кrестная, пrедставляете, пеrеехала, я ее не нашла, и I think что бывший главвrач что-нибудь знает!
Потоптавшись, не зная, что делать с поджидавшими его женщинами, от которых я его столь нагло увела, он, наконец, кивнул им:
— Я буду через десять минут.
* * *Через десять минут в моих руках был нужный адрес. Я чмокнула трепетавшего от предвкушения вечера со мной наедине мужчину в щеку, пообещала перезвонить ему в половине седьмого и исчезла из поля его зрения.
Надеюсь, что навсегда.
* * *К счастью, ехать было недолго, в район Остоженки. Решено было не звонить: разве по телефону объяснишь, кто мы такие и зачем разыскиваем Нину Александровну Демченко, бывшего главного врача роддома имени Ленина, нынче имени Ахматовой?
Я попросила Джонатана остаться в такси: присутствие незнакомого мужчины могло испугать пожилую женщину, если она была в квартире одна. Мошенничества, ограбления, убийства — не было дня, чтобы о них не рассказывали в новостях и криминальных рубриках газет, и теперь не то что мужчине — женщине боялись дверь открыть.
Однако, на мой настойчивый и продолжительный звонок никто не ответил.
Я уже было собралась возвращаться к поджидавшему меня в машине Джонатану, как вдруг соседняя дверь распахнулась и на пороге показалась девочка лет двенадцати. Несмотря на свой юный возраст, она была подкрашена, в ушах сережки, темные распущенные волосы лежали аккуратной гривой на цветастой дутой куртке и только крошечная, несмотря на мороз, вязаная шапочка венчала ее макушку. На худых голенастых ногах были высокие облегающие сапоги на каблуках. Будь я ее матерью, я бы ни за что не разрешила появляться ей в таком вызывающем виде на улице.
