Темнее ночь перед рассветом - Вячеслав Павлович Белоусов
Один из незнакомцев — молодой, похожий на цыгана, с золотым зубом во рту и кудрявой шевелюрой — сверкал чёрными глазами и всё время цокал языком, словно оценивал жеребца, что не особенно нравилось Моне — его даже начало знобить. Цыган щёлкал зубом, готовый укусить, и всё время плевался на пол от чрезмерного удовольствия.
Другой, маленький, без возраста (уже лет под сто), но шустрый и в кепочке-шестиклинке, только зыркал из-под маленького козырька на Моню и помалкивал. Лица его Моня так разглядеть и не смог, как ни старался. Оно ускользало змеёй.
Про Боцмана и Школяра нечего было и говорить: всё было написано на их физиономиях. Они цвели и млели от удовольствия.
Молчание и всеобщее любование начало смущать Моню.
— Альфред Самуилович? — сам подал голос он, отыскав Зигмантовича за спинами воров, но замер.
Старец в кепочке вдруг расцвёл в улыбке и неловко протянул Моне сморщенную ладошку лопаткой, должно быть, желая ближе познакомиться:
— Благодарствуем вам за помощь, Великий Ясновидящий!
Он опустился на колени и начал целовать Монины руки, которые тот не знал куда деть.
— Я нисколько не сомневался в вашем таланте, но только теперь, когда сам стал свидетелем чуда, каюсь в грехах и преклоняю перед вами голову.
Моня опешил, потерял дар речи, да и если бы язык нашёлся, вряд ли он смог бы вымолвить что-либо путное. Руки старца были холодны, как смерть, но он не находил сил высвободиться.
— Не думал, что вы так молоды, так красивы! Не носите ни бороды, ни усов!.. А столь величественны! Наделил вас Господь…
— Я переоделся, — приходя в себя, признался Моня, — моё молельное платье и всё остальное здесь, в чемодане… Если не верите и хотите взглянуть…
— Хотелось бы, хотелось зреть вас во всём величии, — запищал старец в кепочке и представился: — Меня кличут Сансоном и, прошу прощения, прибыл я сюда, в эту Тмутаракань от Князя с его ещё одним поручением и нижайшей просьбой.
— Как?! — искренне удивился испугавшийся Моня. — Всё в порядке?
Зигмантовичу хватило ума, чтобы высунуться, наконец, из-за широких плеч цыгана, протиснуться поближе на помощь ученику-приятелю. Он явно подавал Моне какие-то невразумительные знаки.
— У нас ещё двое братков в этих краях раньше пропали, — хлопнул весело Моню по плечу цыган, сверкая зубом, и заржал, давясь смехом, — в жмурки решили с нами поиграть, хитрецы… Те, которых ты нашёл, посланы были их отыскать. Разобраться, что случилось. Но пропали и они, сгинули!
Сансон коротким жёстким взглядом одёрнул весельчака, и тот мигом прикусил язык, будто в стенку влип.
— Если у вас такой талант, — запищал старец, усмирив цыгана и развернувшись к Моне, — не могли бы вы побеспокоиться ещё раз и сотворить новое чудо? Уж очень интересны нам судьбы ещё двух пропавших. Где они? Откопать бы и их надо… Пусть в гробах, но что поделаешь…
— И смерть страшную приняли! — не утерпев, взревел цыган. — Это что же в этих тихушных краях таится? Губят людей неповинных да жгут, чтобы пепла не оставлять!
— Цыц! — поморщился старец. — Тебе, как смотрящему, раньше бы всё знать следовало, когда молодцов посылал. А ты и обстановки не разнюхал! Губы развесил! Вот и висят эти две жизни на тебе.
— Да я за них землю насквозь разрою, а поганцев найду и счёт с ними сведу! — взревел, подскочив со стула, цыган.
— За тела отысканные, как ни горько душе, а вам благодарствуем, — даже не посмотрев в сторону цыгана, продолжал старец. — Но постараться вам ещё раз следует. Судьбы ещё двух бедолаг беспокоят нас. И дело тут особое. Нет у меня времени ни минуточки. Завтра утром необходимо возвращаться и быть в столице. Князь результата ждёт. Как сообщил я ему о страшной находке двух наших сгоревших братьев, так потерял он и разум, и покой, и сон. Одно твердит: хочу знать, что с остальными двумя. Чует его сердце, в земле и они. А поэтому совет ему собирать следует. Решение принимать. Отмщения жаждут все наши братья. Медлить нельзя.
Моня понял, чего от него желают, и начал бледнеть. Вот он, провал! Рядом! То-то всё хорошо развивалось, то-то всё шло гладко да чисто. Удача так и стелилась при каждом шаге. И он сам размяк, размечтался! В великие артисты захотел!.. На сцену!.. До славы Мартинсона дотянуться!.. Только вот он, конец мошенника! Смерть-то рядом! Чувствуется, как подуло из-под её серпа. Вот этот старичок шепелявый моргнёт своему подручному, и цыган, взвизгнув жеребцом, полоснёт бритвой по его тонкой артистичной шее! И глазом не моргнёт… Деньги отберут, плакали их денежки… Им с учителем камни на шеи да на дно речки…
Моня судорожно закрутил головой, начал искать Зигмантовича, но того, как будто специально, опять оттеснили Боцман и Школяр. Несомненно, делали они это по чьему-то заданию, так как старались на совесть: Зигмантович словно сквозь землю провалился. А ведь он что-то пытался сказать Моне, делал какие-то непонятные знаки, когда старец льстивые пасьянсы перед ним раскладывал. Разбежались тогда глаза у Мони, застлало их баранье величие!
Молчать было нельзя и опасно, и он заговорил, выигрывая время в надежде, что Зигмантович всё же появится и спасёт.
— У вас есть их приметы? — начал тянуть время Моня, его подташнивало.
— А как же без этого? Мы дело знаем! — опять без команды гаркнул цыган и хмыкнул: мол, за кого нас принимаешь?
За что получил ещё один суровый взгляд Сансона. Старец полез в нагрудный карман серого невзрачного пиджака и подал Моне свёрнутый несколько раз листочек. Прощаясь с жизнью, Моня дрожащими руками его принял.
— Устали, Ясновидящий? — посочувствовал Сансон. — Ваш приятель, не скрою, убеждал нас, что в один день дважды творить чудо запрещено, что это отнимает большие нервные силы, здоровье. Вон как вы бледны. Мы с понятием, но большая просьба… Сам Князь…
— Зубами лязгает, словно конь, — поддакнул цыган, оглядывая Моню. — Жеребец так цацкает, когда сотню километров оттянет во всю прыть с наездником в седле. Ослаб.
И цыган захохотал, не сдерживаясь.
— Зоря! Погоню отсель к чертям собачьим, коль ещё такую пакость услышу! — прорезался голос у старца. — И Князю доложу. Дело хочешь сорвать идиотскими шутками? Не видишь, Великий не в себе, а ему собраться надо. Внутреннюю силу в кулак сжать! Не прикорнул небось, Ясновидящий?
Моня покачал головой, скорее автоматически, и прочитал на
