Татьяна Степанова - Зеркало для невидимки
Кравченко стоял за спинкой ее кресла. Наклонился, коснувшись грудью, свитером — наклонился за.., долькой лимона. И, как верная услужливая жена, Катя опередила его желание — Кравченко взял лимон у нее. Катя сильно-сильно сжала его руку. Пожалуйста, не отнимай.., не вырывайся… ПОЖАЛУЙСТА! Кравченко сел на подлокотник ее кресла. Заслонил собой ночное окно, огни города, звезды, луну — весь мир. Катя провела ладонью по его свитеру.
Какой красивый вязаный узор… Чудесный, божественный, родной… Она чувствовала: ОН ЗДЕСЬ, РЯДОМ С НЕЙ. ОН НИКУДА НЕ УЙДЕТ. СЛАВА БОГУ, ОНИ СНОВА…
Мещерский из своего угла кашлянул, потянулся за сигаретами.
— Ребята, мне пора, — сказал он.
А что он мог сказать им еще?
Глава 29
ЗАКРЫТЫЙ ПРОЦЕСС
В спецавтозаке и в наручниках из следственного изолятора в управление розыска доставили Генриха Коха. Разговор, который предстоял начальнику отдела убийств с обвиняемым по статье «Надругательства над телами умерших», не предназначался для стен и ушей тюрьмы.
Колосов удалил конвой, сам снял с Коха наручники. За дни, проведенные в неволе, после неудавшейся попытки самоубийства Кох сдал. Лицо его было пепельным, осунувшимся, мрачным. После того как его выписали из санизолятора, Колосов сделал почти невозможное, добился у начальника СИЗО, чтобы Коха держали сначала в одиночке, а затем в двухместном боксе. Переводить его в общую камеру он категорически запретил. В каменном мешке, где содержалось более сорока заключенных, некрофила (а Никита знал: как ни скрывай статью, по которой сидишь, все тайное рано или поздно станет явным) низвели бы до уровня животного. И против группового насилия и издевательства Кох даже со всей его физической силой все равно ничего бы поделать не смог.
Рапорты наблюдения каждое утро ложились на стол начальника отдела убийств. «Источник», деливший с Кохом тюремную баланду, подмечал некоторые весьма характерные особенности. Например, не только в беседах со следователем, но и в приватных разговорах с сокамерниками Кох наотрез отказывался даже от самой идеи взять себе адвоката. Он держался замкнуто, в контакты почти не вступал, уходил от всех традиционных разговоров «кто за что сидит».
Когда на эту тему его начали разрабатывать более плотно, он отделался скупым ответом, что, мол, задержан за убийство. Ни словом не упомянув ни о своей невиновности, ни о реальном положении вещей. Он также отвечал упорным отказом на все провокационные предложения сокамерника послать негласно весточку родным. Складывалось впечатление, что он вообще старается оборвать все связи с родственниками и коллегами по цирку. «Источник» отмечал также, что фигурант всякий раз чрезвычайно болезненно реагирует на слово «суд». По специальному заданию Колосова тема будущего суда регулярно затрагивалась в камерных беседах.
Кох панически боится открытого судебного разбирательства, боится огласки того, что совершил — к такому выводу за дни общения с фигурантом пришел «источник». И прочтя об этом черным по белому в рапорте, Никита понял, что на этот раз не ошибся в своих расчетах. Именно на страхе некрофила перед оглаской его деяний можно было попытаться сыграть в полезную для дела игру. Но Колосов не знал, к чему это все приведет.
Совещание у областного прокурора по поводу предложенного им плана операции было длительным и бурным. Однако с непониманием или упрямым противодействием Колосов не столкнулся. Наоборот, коллеги слушали его с напряженным интересом. Но затем начали ожесточенно спорить: «за», «против», «возможные негативные последствия», «А если она не согласится?», «Он не тот человек, которого можно использовать в роли открытого источника»…
Никита отлично знал, кто подразумевается под словами «он» и «она»: Катя и Генрих Кох. Им отводились главные роли в предложенном им плане, однако…
"Мы не можем с ним таким торговаться. Это незаконно, во-первых, а во-вторых, просто немыслимо!
Все мы знаем, что он совершил. И вообще, что мы можем предложить ему взамен?" Этот сакраментальный вопрос задал прокурор. Ответ начальника отдела убийств был выслушан и принят к сведению, но споры не утихли. В принципе во всех этих служебных прениях Никита не понимал одной простой вещи: по закону арест Коха и содержание его до суда под стражей, учитывая санкции вменяемой ему статьи, были еще, как говорится, писаны вилами на воде. Он и сам, помнится, не был уверен, что Коха арестуют, и даже сильно переживал, что с таким трудом пойманный некрофил по капризу «добренького» судьи или прокурора-гуманиста может оказаться «под подпиской».
Однако в реальности все оказалось как раз наоборот.
Арест оказался делом решенным. И когда он сам (сам!) лишь только намекнул на то, что в интересах раскрытия дела о трех убийствах следует заменить Коху санкцию на более мягкую, то какая же лавина негодования обрушилась на его голову! «Да как же это можно?! — возражали ему. — Ты, Никита Михайлович, отдаешь ли себе отчет? Это опасный преступник, маниакальная, психически неуравновешенная личность! А ты предлагаешь…»
Даже собственные коллеги-сыщики поначалу встретили колосовские предложения в штыки. Малыш Воронов даже плюнул в сердцах: "Да ты что, шеф, очумел?! Ты что, забыл, какой он там, в могиле, был?!
Это же нелюдь, форменный упырь!"
И вот «упырь» сидел в кабинете розыска. Осторожно растирал затекшие после «браслетов», заклеенные пластырем запястья. Казалось, Кох был тревожно удивлен и готовился к худшему. Но Никита не торопился начинать беседу. Им пока спешить было некуда.
В КОНЦЕ КОНЦОВ НА ТОМ СОВЕЩАНИИ ОН УБЕДИЛ ВСЕХ. Ему дали добро — со скрежетом, скрипом зубовным, после долгих дебатов, консультаций, согласований, звонков — в министерство, прокуратуру, иные вышестоящие инстанции… Дали!
Это был карт-бланш на операцию. Однако при этом было сделано и строгое предупреждение: если что не так, отвечаешь лично и… Ну, ты в органах не первый год, сам знаешь чем. Никита знал, ЧЕМ ОН РИСКУЕТ. Бог мой, он знал — должность, погоны, перспективы, карьера, честолюбие, но… Он не думал об этом.
Перед ним все время была КАТЯ. Надо же было так случиться, чтобы это оказалась именно она. Катя…
Она так легко согласилась. Она вообще всегда ко всему внешне относится легко. Не потому, что не понимает настоящего положения вещей. А потому… Да что там говорить — он сам отрезал ей все пути к отступлению. Мещерский звонил ему, требовал, просил, предлагал себя «на эту чертову роль!». «Ну какая тебе разница, — убеждал он. — Мы же вместе нашли эту циркачку! Мы были там вдвоем. Оставь Катю в покое. Зачем ты ее втягиваешь во все это? Бери меня!»
А Катя сказала: «Хорошо. Раз это тебе нужно — я согласна, Никита».
А ему от нее… Господи боже мой, да разве ему это от нее было нужно? Разве ЭТО все эти годы?
— Для чего меня сюда привезли? — хрипло спросил Кох. — Что-то случилось?
— Случилось, — Колосов включил в ящике стола диктофон, — случилось то, что в вашем распрекрасном цирке произошло еще одно убийство.
Кох втянул голову в плечи.
— Кого убили? — спросил он после долгой паузы.
— Я скажу тебе, Генрих. И скажу кое-что еще.
И лучше для тебя будет, если ты очень, очень внимательно отнесешься к моим словам. И моим предложениям.
Минул час. Конвой скучал в коридоре. А опергруппа в полном составе сидела в соседнем кабинете, ожидала: когда Колосов закончит и представит на суд коллег аудиозапись вербовки.
— А в обмен на выполнение задания — наши условия: нахождение под подпиской до суда. И самое для тебя главное: закрытый процесс. Полная гарантия сохранения тайны. И если и далее будешь на нас добросовестно работать — полная конфиденциальность. — Колосов медленно излагал условия «торга». — Твои родители, сестра, твои коллеги в цирке — им всем будет известно лишь то, что ты судим за… злостное хулиганство. Во всех учетах, картотеках, справках в дальнейшем будет фигурировать эта статья.
— Они что.., до сих пор не знают, за что меня взяли? — Кох подался вперед. — ТЫ ЧТО, НЕ СКАЗАЛ ИМ?
— Они знают лишь то, что тебя задержали по подозрению в убийстве Петровой и Севастьянова. Теперь, после известных событий, от этих подозрений не осталось камня на камне. Ты чист в их глазах. В будущем они узнают, что тебя будут судить за.., драку с сокамерником, учиненную тобой во время твоего пребывания в изоляторе. То есть за хулиганство:
Кох смотрел на Колосова. Он не верил. Это так явно читалось в его взгляде.
— Порезы зажили? — спросил Никита.
— Что? Да… Почти. — Кох рассеянно глянул на полоски пластыря на запястьях, наклеенные еще в тюремной больнице.
— Ты понял, что я тебе сказал?
— Я понял.
— И ты согласен?
— Я.., согласен. Да. Только…
— Что только?
— Ты говоришь — эта корреспондентка из газеты… А что, если вы на ее счет ошибаетесь? А если ничего не получится?
