Убийство с продолжением - Виктор Васильевич Юнак
– Вы считаете, лучше будет, если ваши раны начнут гноиться?
Сугробова взяла пузырек, там же в аптечке нашла вату, капнула на нее йодом, стала прикладывать к ранам. Было больно, Достоевский старался сдерживаться и только шипел от боли. Сугробова дула на раны, приговаривая:
– Я знаю, вам очень больно, но потерпите.
Чтобы как-то отвлечься, Достоевский спросил:
– А вы чего так заорали? От страха, что ли?
– Интересно! От страха. А как бы вы отреагировали, если бы вам, спящему, звезданули камнем по лбу?
– Каким камнем?
– Тем, которым окно разбили. Вот, полюбуйтесь!
Она свободной рукой убрала со лба челку и продемонстрировала уже начавшую лиловеть шишку. Достоевский поднял глаза, посмотрел, закудахтал, пытаясь удержать в себе смех.
– Чего вы? – непонимающе спросила девушка и этим вопросом только вырвала смех из нутра Достоевского.
Он хохотал так заразительно, что Сугробова и сама не выдержала, при этом сквозь смех несколько раз спросила:
– Ты чего?
– Нам бы с вами теперь на улицу, закосить под алкашей, ходить, пошатываясь, и петь матерные песни.
Последовал дружный, еще более заразительный смех. При этом мимика на лице Достоевского вновь вскрыла едва успокоенные йодовыми припарками ранки. По лицу вновь потекли узенькие струйки густого темно-красного цвета.
– Прекрати смеяться, наконец! У тебя опять пошла кровь.
Она подошла к Достоевскому поближе, снова прикладывая смоченную йодом ватку к вскрывшимся ранкам, при этом исторгая из себя струи свежего воздуха. Достоевский, поводя глазами, следил за каждым ее движением и, улучив момент, когда ее губы совсем уж приблизились к его губам, закрыл их поцелуем. От неожиданности Сугробова дернулась и пролила весь остававшийся в пузырьке йод на майку Достоевского. Высвободив свои губы, она ткнула его кулаками в грудь, одновременно всучив ему пустой пузырек.
– Дурак! – сказала она и вышла из ванной.
Через минуту он вошел в комнату. Анна уже лежала в постели, укрывшись одеялом по самый подбородок.
– Прости, пожалуйста! Случайно вышло. Ты так усердно и в то же время ласково дула, что мои губы не выдержали, решили тебя поблагодарить.
– Дурак! – снова сказала Анна и отвернулась к стене, уткнувшись в подушку и тихо смеясь.
Между тем комната выстудилась – выбитое окно сделало свое дело. Даже батареи не помогали. Достоевский поначалу пытался что-нибудь найти, чтобы закрыть дыру, но у него в доме ничего такого не было – ни фанерки, ни картонки. Он принес с кухни веник, молоток, гвозди, смел на пол оставшиеся осколки стекла, затем встал на кресло и начал прикладывать плед, выгадывая, как лучше его прикрепить. Заметив это, Анна поднялась, в одной ночной сорочке подошла к Достоевскому, начала помогать.
– Посмотри, как лучше, так или так?
– По-моему, вертикально будет правильней.
– Мне тоже так кажется. Ты можешь подвинуть кресло поближе и подержать плед, пока я его приконопачу гвоздями?
Она придвинула кресло вплотную, взобралась на него, он придерживал, чтобы оно не укатилось из-под нее. Когда она уже твердо встала ногами, смогла держать плед, Достоевский стал приколачивать его гвоздями к раме. Почти сразу снизу и сбоку заорали соседи:
– Эй, совсем охренел, что ли? По ночам стучать!
Достоевский не обращал на это никакого внимания, хотя, стараясь побыстрее закончить, несколько раз вместо шляпки гвоздя саданул себя молотком по пальцам, отчего только шипел, злясь на свой промах. Анна, видя это, лишь морщилась и закрывала глаза. Ей было жалко Достоевского.
– Кажется, все!
Он спрыгнул с подоконника, придержал одной рукой кресло, другой помог спуститься на пол Анне.
– Зато свежее спать будет. Прости за такую веселую ночевку, но я в этом не виноват. Ложись. Надеюсь, на сегодня приключения закончились.
– А ты как же?
– Дак у меня же кресло есть. И одеяло где-то в шкафу еще одно. Ничего, ничего, не волнуйся. Я же говорю, спать свежее будет.
Он нашел в самом низу шкафа небольшое байковое одеяло, погасил свет и стал устраиваться в кресле.
Но сон не шел к нему. Он уже забыл о боли, о холодном ветре, пробивавшемся сквозь плохо, наспех прибитый плед. Он стал размышлять на тему случившегося с ним вечернего происшествия. Сначала странный звонок с угрозами, затем, буквально через несколько минут, разбитое камнем окно. Он выстроил все в единую цепочку. Откуда ему было знать, что оба этих события просто случайно совпали. Он понял, что речь шла о рукописи Федора Достоевского, но не мог взять в толк, откуда кому-то стороннему стало о ней известно. Ведь, насколько он понял тетку Клаву, это была их семейная тайна и семейная реликвия. Подспудно он, конечно, понимал, что рукопись Достоевского имеет немалую ценность, но чтобы ради нее лишать кого-то жизни?..
Он вздрогнул, вспомнив о том, что незнакомец сказал, якобы тетка умерла. Да и то, что она не отвечала на его звонки, его немало встревожило. Надо будет завтра же с утра, если он до нее не дозвонится, взять отгулы в школе и рвануть в Семиреченск…
Стоп! Но звонивший сказал, что через два дня придет за рукописью. За два дня он не успеет вернуться. Значит… Значит, нужно либо спрятать рукопись, либо взять ее с собой. А может, оставить этой… москвичке? Нет! Ей доверять нельзя ни в коей мере.
И вдруг ему пришла в голову мысль – а не звенья ли это одной цепи: ее приезд в Болотное специально к нему, якобы по поручению журнала, потом звонок, наконец, разбитое окно?..
Он повернул голову в сторону дивана, на котором спала Сугробова… Или не спала?
Размышляя сам с собою, он не замечал, что Анна тоже не могла заснуть, то и дело переворачиваясь с одного бока на другой. Правда, несколько по другой причине. Ей стало страшно. Страшно от того, что кто-то стал угрожать Достоевскому, а значит, опосредованно, эти угрозы могут перекинуться и на нее. Не хватало еще окочуриться в этой глуши! Кто ее труп до Москвы довезет? Да и кто вообще в Москву сообщит о ее смерти? Она стала нецензурно, хотя и мысленно, ругать своего научного руководителя, профессора Мышкина, втянувшего ее в эту авантюру. Да сто лет ей сдалась эта рукопись. Мышкин уже старый, а ей еще жить и жить, и если выбирать между славой и жизнью, то, разумеется, она выберет последнее.
Она почувствовала, что ей стало как-то неуютно. Отвлекшись от раздумий, она сообразила, что попросту стала подмерзать. Черт ее дернул прийти сегодня к этому… Достоевскому. Лучше бы оставалась грязной, но спокойно бы
