А. Шантарский - Не верь
— Врешь! — с заметным волнением выкрикнула пленница. У нее остался единственный близкий человек — Шумилин, и сейчас она это отчетливо поняла. Но самодовольная улыбка на лице собеседника говорила об обратном.
— Напрасно он оставил «волжанку», по ней и нашли.
— Не верю, — дрожали ее губы, а зеленые глаза помутнели под влажной пленкой.
— Ну и твердолобая молодежь пошла. — Юрий Юрьевич наслаждался своей победой. — Город Семеновск тебе о чем-нибудь напоминает? — При последней реплике хозяина кабинета девушку передернуло.
— Отпустите его, пожалуйста, я все для вас сделаю. — И слезы потекли по щекам. Гонтарь своего добился, сломил несговорчивую девчонку. Но, добившись своего, сразу потерял к ней интерес.
— Я отпущу его вместе с тобой, — сказал он. Но Смуглова догадывалась о значении слова «отпущу». И тут в ней вновь проснулись злость и ненависть. По его указанию убили маму и дедушку, а она еще унижается.
— Ответишь за мать и деда, — вырвалось у нее наружу.
— Как страшно, — покачал головой Ерофеев. — Вася, отведи девочку в ее комнату, ей необходимо побыть одной.
Тупой потащил Лену к выходу.
— А Виталика вам не достать!
— Уже достали.
— Зубы об него сломаете, пожалеете, что связались.
— Справимся, лучше о себе подумай.
— Мне уже терять нечего и смерти не боюсь.
Тупой вытолкнул ее в коридор, а сам заглянул.
— Можно с ней развлечься?
— Потерпи немного. Думаю, что ее дружку интересно будет взглянуть, как его возлюбленная развлекается с посторонними мужчинами.
— Понял, — расползлись в ухмылке губы телохранителя.
— Молодец, Вася. Самое главное, чтобы мы понимали друг друга. Проследи, чтобы она не мерзла и не голодала. Силенки девке пригодятся.
— Покормлю и кину теплое одеяло.
— На лету схватываешь, — прикрыл рукой улыбку Гонтарь.
Ибрагимов в сопровождении двух боевиков Дядюшки Билла вошел в помещение линейного отделения милиции.
— Вы к кому? — спросил милиционер, которого отделяла от ранних посетителей стеклянная перегородка.
— Нам нужен старший лейтенант Зубчиков, — изобразил на лице приветливую улыбку Роман.
— Слушаю, — ответил человек за пультом дежурного.
— Мы от Синицына.
— Давно жду, — вскочил Виктор Николаевич, как перед высоким начальством.
— Где он?
— В камере.
— Это у меня он автомобиль угнал, — сказал Рама.
— Может, привлечь его по закону к ответственности? — прищурил хитрые глазки собеседник.
— Не стоит, сами разберемся.
— Хозяин — барин. Всегда рад оказать услугу Антону Сергеевичу, — с намеком на вознаграждение сказал он.
— Синицын просил передать благодарность, — правильно сориентировался Ибрагимов, — и обещал приятный сюрприз при личной встрече. — Мы можем забрать задержанного?
— Разумеется. — Зубчиков открыл дверь дежурки и жестом предложил следовать за ним. Они прошли по узкому коридору мимо туалетов, кабинетов и комнаты отдыха, свернули направо, остановились перед одной из трех железных дверей с окошечками. Старший лейтенант приоткрыл окошечко и предложил Роману заглянуть. — Он?
— Он, родимый, — узнал Шумилина Ибрагимов и потер руки.
Виталик дремал на топчане, обтянутом кожзаменителем. Лязгнул запор и нарушил его чуткий сон. Парень встряхнул головой и сел. Машинально взглянул на циферблат и еще подумал, что слишком рано о нем вспомнили. Из горького опыта он знал, что на допрос вызывают не раньше девяти утра.
— Надень на него браслеты, — шепнул на ухо старлею Роман, сам остался в коридоре.
— Понимаю, — кивнул милиционер, — прыткий парнишка. Встать к стене, руки за спину, — скомандовал он Виталику. Тот неторопливо подчинился. — На выход.
Шумилин перешагнул невысокий порожек и споткнулся уже на ровном месте. Присутствие улыбающегося Ибрагимова в коридоре милицейского заведения не могло не удивить его.
— Рад встрече, дружище, — хлопнул тот его по плечу, как давнего и доброго приятеля. — Мы внесли за тебя залог, — соврал он.
— А для чего наручники? — пришел в себя задержанный.
— В машине снимем, — пообещал Роман. В их планы не входило поднимать шум в данном заведении по понятным причинам: в комнатах отдыха находились работники правопорядка, не посвященные в их сговор с Зубчиковым. Но Виталик уже догадался о их связи.
— Меня действительно отпускают под залог? — повернулся он к милиционеру.
— Отпускают, отпускают, — подтвердил тот.
— Тогда снимайте наручники здесь, — потребовал Шумилин. Виктор Николаевич вопросительно посмотрел на Раму. Роман отрицательно покачал головой.
— Я передаю ключ твоим друзьям, — и он отдал его старшему из посетителей. Задержанный прекрасно сознавал, что ему куда выгоднее остаться до прихода руководства в милиции: лучше во всем признаться, чем следовать за Ибрагимовым. Вряд ли за него внесли залог, к тому же ему еще не предъявлено никакого обвинения.
— У тебя оклад большой, старлей? — неожиданно поинтересовался Шумилин заработной платой Зубчикова.
— При чем тут мой заработок? — отразилось недоумение на лице стража порядка.
— А при том. Сдается мне, что бедствуешь на государственном обеспечении. Залог ночью могли внести только в твой личный карман.
— Забирайте его отсюда скорее, — поторопил Виктор Николаевич. Но не так-то легко справиться со спортсменом.
— Я требую встречи с начальством, — отскочил назад Виталик и смел в сторону щуплого старлея. Рама и двое подручных кинулись к нему. Даже в наручниках парень оказал отчаянное сопротивление. Роману он нанес удар ногой в пах, тот согнулся и тихо застонал. Затем рванулся навстречу второму и ударил его лбом в переносицу, тот отлетел к стене и схватился за разбитый нос. Третий успел заскочить сзади и обхватить туловище прыткого парня. Но все решила резиновая дубинка, которой Зубчиков несколько раз ударил по голове Шумилина. Он бил до тех пор, пока задержанный не свалился без чувств.
— Ну и кадр попался, — перевел, наконец, дух старший лейтенант. — Ночью с ним намучился и утром покоя нет.
В стороне приседал Рама и понемногу приходил в себя, у стены — один из его подручных.
— Ничего, — выпрямился Роман, — не таких ломали, — и пнул бесчувственное тело.
Виталика волокли по коридору, а Зубчиков заглянул в одну из комнат отдыха, и вовремя.
— Что там у тебя за шум? — спросил дежурный, которого он подменял по собственной инициативе.
— Да отец сыну ремня всыпал, — отшутился Зубчиков. Он занял такую позицию, что мешал коллеге не только выйти из комнаты, но и выглянуть в коридор. — А твой шалопай в каком классе учится?
— Он еще в детский садик ходит. Но такой дереза, вертун.
— Не воспитывает отец сына? — догадался Виктор Николаевич, что затронул излюбленную тему сослуживца.
— Да что он понимает в три с половиной годика? Говорят, что японцы своим детям до пяти лет абсолютно все разрешают.
— Я тоже слышал, — поддакнул собеседник, которому было выгодно потянуть время.
— Послушай, что мой выкинул в два года десять месяцев.
— Ну и что же он выкинул? — проявил заинтересованность старший лейтенант. Лейтенант же уже совершенно забыл, что находится на дежурстве. А крепкому сну старшины, беззаботно похрапывающему на топчане, оставалось только позавидовать.
— С двух лет десяти месяцев, — начал дежурный, — мы его как раз и определили в детский садик — «Теремок». Великолепный, красивый садик, прекрасный персонал, воспитательница попалась — душа. Так вот: ей за пятьдесят, а моему трех нет, — в который раз повторился рассказчик. — Улавливаешь разницу? — Зубчиков усердно кивал головой. — Дома его баловали, поэтому он сам ни одеваться, ни обуваться не умел. Пробовал, но у него не получалось, и тогда психовал. Даже сандалики не на ту ногу натягивал. Но, как говорится, лафа закончилась. В садике нет папки с мамкой, а воспитательница с нянечкой два десятка сорванцов не в состоянии собрать на улицу. Одеваться, обуваться самих заставляют — к самостоятельности приучают. А мой не может. Ну, воспитательница давай его учить застегивать ремешки. Он один раз попробовал, второй — не получается. И такое выдал!
— И что же он выдал? — слушал вполуха Виктор Николаевич.
— А то, — засмеялся коллега. — Моя ребенка забирать приходит, а та ей говорит, что нужно учить мальчика разговаривать. А он, хочешь верь, хочешь нет, говорит чисто, внятно, лучше всех в группе.
«Если мой не умеет разговаривать…» — упрекнула было жена.
«Я не чистоту речи имею в виду».
А у самой глазки смеются. И повторила реплику сына, которую тот выдал, когда его учили обуваться:
«Чтоб ты провалилась, сука, детей мучаешь».
— Так и сказал?
