Татьяна Гармаш-Роффе - Тайна моего отражения
Но она не отказалась. Она влюбилась в него.
Что греха таить, он тоже. И они были счастливы вместе три года.
И вот теперь все ушло из-под его контроля.
Его любовь.
Ее жизнь…
А может быть, и его, Игоря, жизнь? Что они собираются сделать с ним? Чем закончится этот домашний арест? И есть ли у него способы повлиять на ситуацию, взять ее под свой контроль?
Вот о чем сейчас надо думать.
***– Что делать, скажи мне?! – требовала я ответа от серьезно-сосредоточенного Джонатана.
– Тише, Оля. На тебя оборачиваются. Возможно, здесь есть люди, понимающие по-английски.
Я оглянулась вокруг. Действительно, за ближайшим столиком два парнишки быстро отвернулись от нас, выдав себя смущением. Я понизила голос и перешла на французский:
– Ты понимаешь, что если еще что-то и можно сделать, то нужно действовать немедленно?
– Мы ничего не сумеем ни понять, ни предпринять, пока не размотаем этот клубок по порядку. Чтобы найти Игоря, надо найти заказчика на вас с Шерил. Только он мог похитить или убрать Игоря, который попытался спасти тебя и тем самым ему помешать.
Я сидела молча, горестно уставившись в одну точку. У меня было трое близких и дорогих моему сердцу людей: мама, Игорь, Шерил. И все эти трое людей находились в ситуациях ужасных, отмеченных печатью беды: мама переживала и мучилась от моего исчезновения, строя догадки одна страшнее другой; Шерил застряла между жизнью и смертью; Игорь пропал, и, если он еще был жив, над ним тоже висела смертельная угроза. А я – я изменница…
Сигарета, дотлев, обожгла мои пальцы. Я тряхнула головой, пытаясь прийти в себя, и длинный кривой столбик пепла рухнул в мой кофе.
Джонатан осторожно положил свою руку на мою:
– Постарайся взять себя в руки, Оля. Времени у нас крайне мало на все и в том числе на покаянные чувства…
Он и это понял! И в нем нет ни обиды, ни ревности. Лишь понимание и желание мне помочь. Как это у него получается? Столько благородства и терпения и полное отсутствие эгоизма… Даже Игорь, при всей своей чуткости, никогда не был столь тонок и предусмотрителен… Или Джонатан прикидывается? И у него есть какая-то цель… Говорят, маньяки-убийцы отличаются необыкновенным умением очаровывать людей, создавать впечатление редкой доброты и благородства…
Стоп! Это я на себя внутренне прикрикнула. Я совсем сошла с ума. Мне уже черт знает что мерещится. Я раздражена, раздавлена чувством собственной вины перед Игорем, и бедный Джонатан, который столько сделал и делает для меня, тут ни при чем.
Джонатан смотрел на меня так, словно у него был дар следовать невысказанным мыслям. Почувствовав, что я справилась с нервной волной беспричинного раздражения, он добавил:
– Поэтому давай займемся делом. Кто такая Зазорина?
– Понятия не имею. Я политикой никогда не интересовалась, газет не читала – во всяком случае, политические разделы по телику тоже не смотрела… Фамилию вроде слышала… Но она явно не из самых видных политиков. Во всяком случае, не была, когда я уезжала в Париж. Сейчас, знаешь, у нас все меняется каждый месяц…
– Значит, так. Мы идем покупать газеты. Ты просмотришь, нет ли где о ней информации.
Московская зима совершенно не располагает к сидению в сквере на лавочке. Однако требовалось где-то присесть, чтобы пролистать кипу свежих, пахнущих бумагой и типографской краской газет. Но мое предложение вернуться в гостиницу Джонатан отверг. Он посмотрел на часы.
– Ты не голодна?
Какое там, голодна! В животе что-то сгустилось и застряло нервным комком, словно желудок связали в тугой узел. Я пожала плечами.
– Но время все равно обеденное. Если найдем приличный ресторан, то сможем убить двух зайцев: поедим и посмотрим газеты. Я есть хочу.
Довольно скоро мы нашли уютный ресторанчик на Страстном бульваре. Он был почти пуст, что меня вполне устраивало. Вообще-то я люблю рестораны шумные, набитые веселящимся народом, но сейчас народ мне был совсем некстати. Оставив выбор блюд на усмотрение Джонатана, который весьма обрадовался, обнаружив меню на английском, я погрузилась в чтение газет.
Раза четыре я натолкнулась на фамилию Зазориной в разных контекстах – под крылышком возглавляемого ею общества «Русские женщины за демократию» пригрелись различные женские движения.
– Джонатан, послушай! «Русские женщины за экологию»! И возглавляет это движение тоже Зазорина. Снова экология! Я уже ничего не понимаю.
– А что про нее еще?
– Она выставляет свою кандидатуру на выборы в Думу.
– Это уже серьезно. В такой игре большие ставки…
– Похоже, что она пошла в гору. Журналисты интересуются ее мнением по всем «горячим» вопросам!
– Нам надо узнать про нее как можно больше.
– Можно сходить в библиотеку. Там хранятся подшивки газет.
– Отличная мысль. Давай ешь.
Мое блюдо стояло нетронутым, тогда как Джонатан уже прикончил свое. Я стала нехотя ковырять мясо в горшочке. Джонатан тем временем рассматривал газеты на непонятном ему языке.
– Это какая буква?
– «М».
– А эта?
– «Р».
– То есть у нас это «п», а у вас «р»?
– Именно.
– А эта?..
Я не заметила, как сжевала весь обед. Принесли счет. Джонатан внимательно просмотрел его и подозвал официанта:
– У вас тут дважды проставлена одна и та же закуска. Мы этого не заказывали и не ели.
Мне стало немножко неловко. Игорь обычно не просматривал счет, а если и видел, что его обсчитывают, то никогда не говорил об этом. Впрочем, на Западе другие привычки и другое отношение к деньгам.
Официант с фальшивым изумлением уставился в счет, будто действительно вышла невероятная оплошность, и рассыпался в извинениях. Счет быстро исправили, и Джонатан расплатился.
– Я уже знаю множество вещей про Россию: я знаю русские буквы, я знаю, что цены в ресторанах непристойно дороги и что в них обсчитывают, – сказал он, выходя.
– Их избаловала клиентура: наши новые богачи не только не проверяют счета, но еще и дают такие чаевые, что непонятно, зачем их еще и обсчитывать.
– Чаевые – это личное дело каждого, добровольное дело: хочешь – даешь, а не хочешь или не можешь – не даешь. Но когда меня обсчитывают, меня, таким образом, вынуждают платить больше. А я не люблю, когда меня пытаются принудить к чему бы то ни было. Вопрос принципа. Куда мы едем?
Расспросив нескольких прохожих, я выяснила, что в двух троллейбусных остановках отсюда имеется районная библиотека. Джонатан хотел взять такси, но я сочла это неоправданной роскошью и потерей времени – пока такси поймаешь! – и потащила его на остановку.
– Надо было взять машину напрокат, – ворчал Джонатан, плетясь недовольно за мной. – Мы так и за год не управимся, если будем пользоваться муниципальным транспортом.
Он налетел на меня сзади, потому что я внезапно замерла как вкопанная. Стеклянная будочка остановки была оклеена листовками к предстоящим выборам. Прямо передо мной на толстом стекле прилепился пожелтевший от ветра и снега, с отклеившимся уголком листок, с которого на меня смотрели такие знакомые глаза…
Внизу крупными буквами было написано: СВЕТЛАНА ИВАНОВНА ЗАЗОРИНА.
Джонатан выглянул из-за моей спины. И тоже увидел. Наши взгляды встретились.
– У нее глаза Шерил, – пробормотала я.
– У нее твои глаза, – ответил Джонатан.
Я протянула руку и сорвала листок со стекла. Не сговариваясь, мы развернулись, отошли подальше от остановки и стали ловить такси.
– Кажется, библиотека уже не нужна, – задумчиво проговорил Джонатан. – Займемся поисками акушерки?
– В гостиницу, – выдавила я. – Я должна это переварить.
Лежа на животе на моей необъятной кровати, я бездумно дрыгала ногами. Голова звенела от пустоты.
– Скажи что-нибудь умное, – попросила я Джонатана, когда он зашел в мой номер. – Это наша мать?
– Чтобы делать выводы, нужно исходить из достоверных фактов. А у нас их нет.
– Как это? А глаза?!
– Этого мало. Если бы ты не притормозила так резко, я бы никогда не обратил внимания.
– Лично мне вполне хватило, – пробормотала я.
– То есть ты уже уверена, что это ваша с Шерил мать?
Мать, мой бог! Наша мать! Эта красивая, несколько располневшая блондинка, которой полнота придавала дополнительное очарование, округлость лица добавляла русскости в ее внешность, милую нежную уютность, с которой она многообещающе смотрела со своей фотографии в глаза избирателям, – наша мать?
– Уверена. Эта предводительница русских женщин избавилась от нас с Шерил при рождении. А теперь этот секретик ее стал тяготить, вдруг кто пронюхает про грехи молодости! И она решила от нас избавиться, причем на этот раз окончательно. Приятно познакомиться, мамочка!
– Я тебе ведь говорил, что политика – грязная вещь… Роддом имени Ленина – ныне Ахматовой – ты там родилась?
