Александр Чернобровкин - Чижик – пыжик
Через день Михалевский доложил:
— Экспертиза показала, что взрывчатка армейская. Такую используют для подрыва мин или списанных боеприпасов.
— Афганцы? — выдвинул я предположение.
— Может быть. Мы работаем сейчас по военкоматам, проверяем всех саперов. Большой объем работ.
— Наберите еще людей. Денег не жалеть, — распорядился я.
Кому-то ведь заплачено, должен отработать. Кто-то ведь заплатил, боится быть раскрытым.
— А ведь и заказчик ищет киллера, — высказал я предположение.
— Мы работаем и в этом направлении, проверяем всех убитых в городе.
— И области.
— И области, — согласился Михалевский.
— И поставь на прослушку моих бригадиров.
— Всех?
— Кроме Вэки.
Должно быть хоть что-то святое. Иначе туши свет, сливай воду.
Шли дни. Михалевский со товарищи рыл землю и все бестолку. Я ходил и время от времени слышал тиканье часов взрывного устройства. Ощущение не из приятных. Попал, как хуй в рукомойник.
Распорядок дня я, конечно, не менял, по утрам продолжал заниматься в лесу, но под рукой всегда был пистолет. Муравка сделал мне разрешение. Скорее всего, липовое, но проверять ведь ему. И машину больше не оставлял без присмотра. Купил новую, опять «мерс-600». «Бээмвухи» слишком капризны, американки ассоциируются у меня с их напомаженными жмуриками, «роллсы» и итальянки спортивные слишком нежны для наших дорог. А вот «мерс» — то, что надо: мощная, скоростная, надежная, комфортная, престижная и послушная. Не автомобиль, а вымуштрованный фельдфебель. Иногда кажется, рявкни ей команду на немецком — выполнит. Ирка воспользовалась моментом и себе пробила новую. Мол, «вольво» в ремонте и вообще, я на ней целых два года ездила и у кого только такой нет.
— Купи мне большую, какую мы видели в Каннах.
Мы там много чего видели. «Роллс-ройс» она бы по достоинству не оценила, поэтому купил «линкольн» такой длинный, какой только мог поместиться в нашем гараже. Такой машины ни у кого в городе не было и не скоро появится. Заодно и телохранителя ей нанял. «Линкольн» без шофера и телохранителя — тот же «запорожец». «Вольво» досталось Толе, как он и предполагал. Конечно, обрадовался, но однажды обмолвился:
— Жаль, что «мерс» не восстановить…
По вечерам я теперь все чаще засиживался в ресторане «Русская кухня». Хозяин работал под нашей крышей и был корешем Алика Варваринова. Обычно мы встречались там и подводили итоги и обговаривали планы на будущее. Потершись с бизнесменами, я и сам наблатыкался и, как когда-то с картами, из охранников перешел в специалисты. Получалось. Еще и как! Я ведь не боялся рисковать. Да и меня больше дело интересовало, чем бабки. Я их столько перекачал через офшорные компании на заграничные счета, что внукам хватит.
Однажды сидим, уже все обсудили, выпиваем. Алик вспомнил о моей взорванной машине и рассказал случай из школьных лет.
— Учился у нас один самоделкин, моложе меня года на три — я в десятом был, а он… в шестом или седьмом. Решил он занятия сорвать. Мы во вторую смену учились и зимой на последних уроках темно было, свет включали. Он и заложил в распредщит бомбочку. И хитро так придумал — подсоединил к включателю света в коридоре у щита. Идет урок. Стемнело. Бабка-уборщица пошла свет включать по коридорам. Включила и возле щита. Ее не зацепило, но, говорят, всю оставшуюся жизнь в потемках жила! Три дня во всей школе не было света, в одну смену учились и на урок и с урока в ручной звонок звонили. Да, мы были еще те пионеры!
Помню-помню: дети в школу собирались — еблись, брились, похмелялись.
— Самоделкина выгнали, потом восстановили, дотянули до ПТУ. Он потом додумался делать управляемые реактивные снаряды. Ты знаешь, иногда получалось, — продолжал Варваринов. — Хотел он в военное поступать, не приняли: пальцев на правой руке не хватало, во время одного из экспериментов оторвало. А в обычный вуз он не тянул: учился плохо.
На следующий день я пересказал эту историю Михалевскому.
— А ведь это мысль, — согласился он. — Мы проверили всех саперов, солдат и офицеров, — ни одной зацепки. Скорее всего, дело рук какого-нибудь местного Кулибина. Варваринов не говорил, как фамилия этого взрывника?
— Нет.
— А в какой он школе учился?
— Не спросил. Сейчас позвоню.
— Сами узнаем, — сказал Михалевский.
Ниточка оказалась именно той. Вскоре Михалевский докладывал мне:
— Фамилия Осокин. Живет с матерью в двухкомнатной квартире. Был женат. Жена через год сбежала. Побоялась, что и ее взорвет. Во дворе его зовут Динамитчиком. Он там повзрывал все, что можно и нельзя. Соседи боятся шаг ступить, ни до чего не дотрагиваются, почтовые ящики палкой открывают. Полдома — заики. Взрослый дурак, а все еще детство в жопе играет. Дважды хотели привлечь, но заминали: никого ведь не убил, не ранил, — Михалевский скривил физиономию, что, наверное, обозначало: и зря, сейчас бы меньше мороки было. — С месяц назад — точно никто не помнит — у него появилось много денег. Говорил, что продал изобретения каким-то фирмачам. На следующий день после взрыва — это помнят точно: тихо стало — исчез из города. Мы проверили родню. В прошлом году у него умерла тетка, сестра матери, оставила им дом в деревне. Используют его как дачу. Это шестьдесят пять километров от Толстожопинска. Там он. Мои люди следят за ним. Из дома выходит только ночью. Чем питается — неизвестно. Будем брать?
Приезжай ко мне на дачу, там тебя подзахуячу.
— Поехали, — ответил я.
Михалевский сел ко мне в машину, а его люди катили на его служебной «девятке». Пока ехали, он походил кругами и очень тонко намекнул:
— Он, конечно, умело сработал, но непрофессионально. Мы (он всегда говорил «мы», когда подразумевал КГБ) убирали так, что все принимали за несчастный случай. Навыки на всю жизнь остаются. Особенно, если дело касается такой вот мрази…
— Подвернется случай, поговорим, — сказал я, догнав, что Михалевский и его люди, попробовав хороших денег, захотели больше.
На подъезде к деревне он сказал:
— Машины лучше здесь оставить.
Мы свернукли на проселок, заехали в лесополосу, где и остановились. Один из людей Михалевского остался сторожить, а двое пошли с нами. Огибали деревню по пролеску. Уже вечерело. Моросил мелкий дождик. Опять осень. Мне кажется, это самое длинное время года в России — начинается в середине августа и заканчивается в конце декабря.
Люди Михалевского сидели в засаде за кустами там, где огород Осокина подходил вплотную к пролеску. Забор был старый, поломанный, самые большие дыры заделаны сухими ветками.
— Ну, что? — спросил Михалевский двоих «витязей», которые, сидя на корточках, пили черный кофе из пластмассовых стаканчиков. Рядом на лоскуте кожзаменителя стоял китайский термос в крупных красных розах и лежал прозрачный пакет с бутербродами.
— Еще не выходил, — ответил один и посмотрел на часы: — Примерно через полчаса, когда совсем стемнеет.
— По пути в уборную и возьмем, — сказал Михалевский.
— Лучше на обратном, — предложил я, — а то запачкает.
— Можно на обратном, — улыбнувшись, согласился Михалевский.
Когда стемнело, двое «витязей» перебрались в огород, поближе к уборной. Вскоре Динамитчик забежал в нее и мы с Михалевским подтянулись поближе.
Осокин вышел из сральни, закрыл дверь, повернулся к дому — и согнулся в три погибели, скрученный «витязями».
— Кто это? — успел он спросить, пока не вставили кляп в рот.
Хуй с прицепом и пизда с прищепом.
— В дом, — тихо приказал Михалевский.
Он зашел первым, осмотрел там все, потом позвал нас.
Обычная пятистенка. Большая часть — кухня, меньшая — светелка. Маленькие окна закрыты старыми, пожелтевшими газетами. Стол на кухне завален инструментами, мотками проводов, банками с какими-то порошками разного цвета. Отдельно лежал черный корпус от электронного будильника. Механизм, наверное, в картонной коробке из-под детской обуви, которая стояла на подоконнике. В доме воняло плесенью и подгоревшей проводкой.
Динамитчик оказался низкорослым и узкорылым. Взгляд — из-под длинного чуба, злобно-настороженный, как у подростка, прихваченного за хулиганство. Его посадили на старый светло-коричневый стул посреди кухни. Все время дергался, ерзал, шевеля ягодицами, будто замысловато подмахивал. Мой миленок окосел, вместо стула на хуй сел. Стул скрипел, озвучивая кайфование.
Когда высунули кляп изо рта, Осокин поводил челюстью, разминая, и попер буром:
— Где ордер? Не имеете права!
— Какой ордер? — спросил я. — Ты что, пидор, не понял, с кем имеешь дело?
Он посмотрел на меня повнимательнее — и даже ерзать перестал. Милиция — дело привычное, отобьется, а у бандитов разговор короткий, из двух точек, вторая — контрольная. Он бросил косяк на коробку из-под обуви.
