По субботам не стреляю - Белоусова Вера Михайловна

Никитина популярность тем временем росла не по дням, а по часам. Надо отдать ему должное – в отличие от многих «звезд» он был действительно очень талантлив. Я не­большой специалист по этой части, но все знатоки в один голос твердили, что ему удалось создать нечто совершенно особенное, соединив национальные традиции с самыми современными тенденциями в музыке. По их словам, только Никитина музыка и имела право называться настоящим «русским роком», а то, что было до него, – всего лишь жалкие потуги и суррогат. Не знаю, возможно... У меня нет точки зрения, я просто повторяю чужие слова. Тексты песен он, по большей части, писал сам – то загадочно-абстрактные, то патриотически-ностальгические. Так себе тексты, по-моему... А вот голос у него был замечательный – сильный, красивый, и было в нем что-то такое, что даже на меня действовало, при всем моем скепсисе.

Кроме того, у него была на редкость счастливая внешность, идеально соответствовавшая имиджу. То есть я не знаю, что чему соответствовало: внешность – имиджу или имидж – внешности. Во всяком случае, они прекрасно гармонировали друг с другом. Никита, как я уже говорила, был на редкость хорошеньким от природы, к тому же, решив стать знаменитостью, он основательно поработал над своим внешним видом и в конце концов вылепил из себя русского богатыря. Имя у него было как нельзя более подходящее – псевдонима не требовалось. Кто-то из эстрадных юмористов, не помню уж кто, острил на эту тему, утверждая, что Добрынин подумывает над псевдонимом «Добрыня Никитич». И это, конечно же, был признак настоящей славы – один среди многих прочих.

Неслыханный взлет Никиты начался после того, как внезапно выяснилось, что нам необходима общенациональная идеология. Теоретикам требовалось найти как можно больше ее воплощений. Они учли тот факт, что в центре общенародного внимания у нас находятся звезды эстрады, и первым делом стали искать общенационального певца. То есть искать-то особенно не пришлось. Никита вписался в эту систему, как правильно подобранный кусочек мозаики в общую картинку. Популярности ему и раньше было не занимать, но в последнее время началось совсем уж черт знает что, прямо какой-то шабаш. Он без конца выступал по телевизору – то пел, то рассуждал, то вел телепередачи. Газеты и журналы дрались за то, чтобы взять у него интервью. Я уж не говорю о майках, кепках, значках и прочей рекламной продукции с его изображением. Пару раз он намекал мне, что иметь в качестве спонсора государство очень и очень неплохо. «Совсем большие деньги», – говорил он, налегая на слово «совсем». Меня это «невинное хвастовство» раздражало невыносимо. Я просила его заткнуться или рекомендовала заняться благотворительностью.

Теперь скажите мне: при чем здесь я? Почему все это должно было иметь какое-то отношение к моей жизни? Если кто-нибудь сделает из всего вышеизложенного вывод, что я кокетничаю, а на самом деле внимание такой неслыханной суперзвезды не могло мне не льстить, значит, увы, мне не удалось ничего как следует выразить и передать. Больше того, если кто-нибудь подумает, что вся эта история вполне безобидна, то он ошибется.

Не знаю, как объяснить... Никита нарушал мои связи с миром. Мне, как ни дико это звучит, не верили ни женщины, ни мужчины. Женщины не верили в то, что я не строю Никите никаких ловушек, и пытались разгадать мою хитрость, что, впрочем, многим не мешало отчаянно мне завидовать. А мужчины были не в состоянии до конца поверить в то, что я действительно не отвечаю взаимностью столь завидному кавалеру. За непродолжительный период Никита сумел разрушить три моих романа, между прочим, довольно серьезных, и явно не собирался останавливаться на достигнутом. Одним-двумя «уместными» появлениями, парой «вовремя» сказанных фраз ему удавалось добиться «блестящих» результатов. Симптомы были всегда одни и те же: мои кавалеры начинали мучить меня дурацкими вопросами, становились мрачны, подозрительны, и в итоге все летело в тартарары.

– Ну и ладно! – резюмировала моя сестра. – Будем считать это проверкой на вшивость.

В душе я не могла не признать ее правоту, хотя все три раза все-таки расстраивалась. Но, в общем, глубокой душевной раны никто из них мне, конечно, не нанес. Что же касается Кости... Он все-таки совсем другое дело... Мне так не хотелось устраивать ему «проверку на вшивость»! Если бы не Костя, я не поехала бы в субботу за записной книжкой...

Глава 3

Если бы кто-нибудь захотел узнать, как и когда вошел в мою жизнь этот кошмар, я скорее всего назвала бы не только точную дату, но и время суток. Я сказала бы, что моя жизнь сошла с рельсов в субботу вечером, в тот момент, когда мама изменившимся голосом позвала меня к телевизору. Потом была Никитина фотография во весь экран и сдавленный голос диктора, сообщавшего страшную новость. Именно в этот момент у меня возникло странное чувство, что я вышагнула из собственной жизни и попала в чужую. Хотя... наверное, я не права.

Все закрутилось раньше. Не надо было в субботу возвращаться за записной книжкой, не надо было в пятницу ее забывать, не надо было вообще идти на «дружескую вечеринку», не надо было два месяца назад соглашаться на просьбу шефа, не надо было сто лет назад ложиться с Никитой в постель... Ну и так далее. Можно дойти до внутриутробного периода.

А вот влезать в историю с изданием Никитиной книжки действительно не следовало.

Впрочем, все по порядку...

Месяца два назад шеф обратился ко мне с просьбой, как он выразился, «полуличного характера», при этом раз пять подчеркнув, что я имею полное право ему отказать. Просьба состояла в следующем. Шефу, постоянно озабоченному, проблемой решительного прорыва издательства к преуспеянию и благоденствию, пришла в голову мысль выпустить Никитины песни в виде сборника стихов, с портретом и предисловием. Почему это никому до сих пор не приходило в голову – бог весть. Думаю, не сегодня-завтра пришло бы. Шеф тоже так думал, а потому и обратился ко мне. Мне надлежало испросить у Никиты для нашего издательства эксклюзивное право на издание. Ох, как мне не хотелось соглашаться! Конечно, теперь так и тянет сказать, что у меня было предчувствие...

Чепуха все это. Не было у меня никаких предчувствий, и внутренний голос молчал, как рыба. Просто мне было неприятно просить Никиту о чем бы то ни было. Конечно, я не столько просила, сколько передавала чужую просьбу, и все-таки это каким-то образом меняло расстановку сил: у него появлялась возможность оказать мне услугу. С другой стороны, посвящать шефа в собственные переживания мне тоже совсем не хотелось, а без этого отказ выглядел бы необоснованным – не то грубость, не то упрямство. Юра наверняка просчитал все это заранее – он у нас неплохой психолог. Знал, как взяться за дело...

«Шут с ним! – решила я. – Попрошу».

Никита, выслушав меня, пришел в полный восторг. Как-то так вышло, что до этого момента он не задумывался о возможности издания. Идея понравилась ему до чрезвычайности. Зачем ему это было надо – не знаю. Может быть, для вечности... Во всяком случае, обрадовался он совершенно искренне. А то, что он немедленно согласился на эксклюзив, – уже имело прямое отношение ко мне. На следующий же день он приехал в издательство, привез дискету со словами песен, подписал все, что нужно было подписать, и обо всем договорился с шефом. Больше от него, собственно говоря, ничего не требовалось, но это не мешало ему регулярно наведываться и узнавать, как дела. Он приезжал и раньше – встречал меня на улице с цветами, предлагал довезти до дома, но теперь все это делалось как бы на законном основании.

Шеф, я думаю, с самого начала понимал, что книжка выйдет не бог весть. Никакой Никита не поэт, одно дело – слушать песни и совсем другое – читать их как стихи. Расчет был все на ту же Никитину популярность. Не знаю, оправдался бы он или нет, и теперь уже никогда не узнаю. Теперь и книжка будет совсем другая, и вообще все по-иному...