Ирина Лобусова - После боя
Накупив лекарств, я старательно выполнял все предписания врача, лечил его, и двое суток прошли вполне спокойно. Если не считать того, что он по-прежнему молчал. За все это время я не услышал от него ни единого слова. Но он стал слушаться меня. Когда я уходил на работу, он послушно принимал таблетки, ел пищу, которую я ему оставлял, и даже немного вставал с постели. Я учился различать выражения его глаз. Чаще всего они были насмешливыми. Реже — внимательными. Иногда — отстраненными, словно витающими в облаках. А еще изредка в них проскальзывала какая-то странная смесь, в которой я читал совмещение иронии и боли.
— Почему ты решил, что я русский?
От неожиданности я чуть не выронил стакан. В первую минуту я и не понял, откуда взялся в комнате человеческий голос. За эти бесконечные дни мне пришлось смириться с мыслью, что мой бродяга — неодушевленный предмет. Поэтому, когда я понял, откуда идет голос, то почувствовал себя даже неловко. Так, наверное, я стал бы себя ощущать, заговори вдруг торшер, диван, телевизор…
Я обернулся и встретился с ним глазами. В глазах его застыло тупо-безразличное выражение, такое же, как и всегда. Но теперь я назвал бы его равнодушием — идеальным, классическим, ледяным равнодушием. Так смотрит человек, которому действительно все равно. На самом деле я никогда не видел такого взгляда. Наверное, его встречаешь только один раз за всю жизнь. Большинство людей, утверждая, что им нечего терять, всего лишь кокетничают. Столкнуться с пропастью способны немногие. Я понял: то, что я скажу, безразлично для него точно так же, как и все остальное. Будто он свел какие-то личные, непонятные мне счеты с миром. И после сведения этих счетов безразличным становится абсолютно всё. Тем не менее, я ждал этой возможности говорить очень долго. Так долго, что никак не мог ее упустить.
— Почему ты решил, что я русский?
— Я видел тебя в кафе, — ляпнул первое, что пришло мне в голову, хоть и было это достаточно нелепо, но поздно было отступать.
— В каком еще кафе? — (теперь он посмотрел на меня, как на сумасшедшего).
— Вернее, в баре, где транслируют спортивные передачи.
Внешне его лицо не изменилось, но я поклялся бы, что в нем что-то дрогнуло. Какой-то невидимый мускул внутри, от которого вдоль губ быстро пролегла темная тень, а глаза выглядели так, будто находятся за стеклом — отстраненные и холодные еще больше.
— А… бар… Интересно… И поэтому ты притащил меня сюда? Только поэтому?
Я не знал, что ответить. Разумеется, он был моим соотечественником. Теперь, после того, как он заговорил, я уже не сомневался в этом ни секунды. Иностранец никогда не сможет говорить так чисто на русском языке. Чтобы хорошо владеть русским, с ним надо родиться. Но причина моего участия в его судьбе (странного, глупого, необъяснимого) была не в том, что когда-то мы делили одну землю. Среди моих соотечественников попадается слишком много швали, и обстоятельства научили меня разбираться в людях. Почему же тогда я притащил этого бродягу к себе?
Я чувствовал в его судьбе какую-то тайну. Но тайну не обыкновенную, вроде какого-то нераскрытого убийства или мелкой мафиозной разборки, а какую-то глобальную, очень большую тайну, словно бездну… В глазах бродяги мне читался маленький кусочек этой бездны, словно пахнуло чем-то страшным и темным из глубины, и я не мог удержаться от искушения заглянуть в эту пропасть. Никогда в жизни я не назвал бы себя любителем опасных приключений, но теперь я попал на что-то очень необычное (в глубине души я подозревал о том, что, точно так же, как и я, темное не видели и не знали остальные люди), и мне было до безумия любопытно понять, с чем я столкнулся.
Что превратило его в такое опустившееся и странное существо? Может быть, проснувшееся во мне любопытство было профессиональным качеством художника, ведь художник совсем не так, как остальные, смотрит на окружающий мир? Однажды я вычитал где-то фразу, что если все люди видят глазами, то художник — своим израненным сердцем. Может, кто-то более обыкновенный и прошел бы мимо него, как ни в чем не бывало… Но я не мог.
Почему я притащил этого бродягу к себе? Я не мог это ему объяснить. Поэтому молчать, не зная, что ответить. Бродягу не устраивало мое молчание. Пока человек жив, в нем неизменно живо любопытство.
— Так зачем ты притащил меня сюда? Почему меня лечишь, тратишь свои деньги? Зачем?
— Не знаю.
— Почему ты не сдал меня в полицию?
— А было за что?
— Благополучные люди твоего типа сразу бегут к копам!
— ты меня не ограбил. К тому же в том состоянии, в котором я тебя нашел, нужно было везти не в полицию, а в больницу, или лучше сразу в морг.
— Почему же не повез?
— Разве у тебя есть страховка?
— А ты как думаешь?
— думаю, нет.
— правильно думаешь! А откуда ты знаешь, что я тебя не ограблю? Или не убью?
— Этого я не знаю.
— Но ты меня не боишься?
— Я об этом не думал.
— Чтобы поступать так, как ты, нужно быть полным идиотом!
— Возможно, такой я и есть.
— Ты знаешь, кто я такой?
— Скажу честно — я заглянул в твои карманы. Но ничего, кроме пачки денег, в них не нашел.
— Ты думаешь, я украл эти деньги?
— Очень может быть. Но на тебя напали явно не те, кто хотел их забрать. По виду ясно, что у тебя нечего взять!
— Намекаешь, что я бомж?
— Разве не так?
— Нет, не так! Почему ты считаешь себя лучше, чем я? Что ты можешь обо мне знать? У меня есть постоянная работа и я честно заработал эти деньги! Я мог бы заработать в три раза больше! И если бы я захотел, то мог бы жить в более крутом отеле, чем ты, в самом дорогостоящем люксе!
— Почему ж не живешь?
— А почему ты считаешь, что я хочу так жить? Люди твоего уровня все привыкли рассчитывать до цента, и, сталкиваясь с человеком, который ни во что не ставит эти ваши доллары и центы, вы испытываете настоящий шок! Вам не понять, что есть люди, которые не служат вашему идолу с нулями! Что мне плевать на бога, которого вы себе создали! Ваш единственный бог — доллар, и мне на него плевать! По виду моих штанов ты берешь на себя наглость судить, что у меня в душе! Да какое ты имеешь право?! Я плюю на деньги и живу так, как сам хочу!
— Я встретил тебя в баре, оборванного и грязного. Ты был пьян, как последняя свинья. Если хочешь — можешь жить так.
— Люди… Стадо тупых, безвольных скотов. Быдло, которое ради вашего доллара полезет хоть в петлю, лишь свистни. Ради денег вы способны предать семью, отдать жизнь, заложить душу. А такие понятия, как совесть и честь — всего лишь пустой звук! И ты считаешь, что мне есть дело до таких людей? Да я специально готов рядиться в лохмотья, если какой-то продажный поддонок, ради доллара готовый на все, носит приличный костюм!
— Сколько в тебе ненависти. Ты не считаешь, что есть приличные люди?
— Я таких не встречал!
— А я? Ведь я подобрал тебя окровавленного на улице…
— ждешь благодарности? Не дождешься! Ты просто дурак!
— Вот как?
— Полный дурак! Умный не стал бы делать такую глупость!
— Ладно. Пусть так. Продиктуй мне свой адрес, и, когда ты поправишься, я отвезу тебя туда.
— Когда поправлюсь? То есть не сейчас?
— Ты хочешь уйти немедленно?
— Нет, отчего же. Можешь довести свою глупость до конца.
Этот простой и короткий разговор вымотал меня больше обычного трудового дня. В злых словах бродяги было что-то особенное… Дело в том, что я понял сразу же — бродяги так не говорят. Тем более — полностью опустившиеся люди. Это было похоже на то, что он сознательно гонит себя к самоуничтожению, смерти. Это была какая-то особая философия, которую я пока не мог понять. Может, потому, что никогда не встречался с ней раньше. Среди моих знакомых не было людей, которые бы думали или говорили так. Он заинтриговал меня до безумия.
Я твердо решил выяснить, кто он такой и какое преступление с ним связано (а я не сомневался, что тут существует какое-то преступление). Такое встречаешь не каждый день. Я пообещал себе вечером вернуться к этому интересному разговору. А пока стал спешно собираться на работу — времени оставалось в обрез.
— Все, я пошел. Буду вечером. Не забудь выпить лекарства.
И быстро выскочил прочь. По поводу возможного воровства я не беспокоился. В моем номере не было ни денег, ни особо ценных вещей.
День прошел быстро, пролетел, как одна минута. На работе я находился как на иголках — мою нервозность даже заметили окружающие. Подстегивала меня одна мысль: если бродяга решился заговорить, значит, он будет говорить и дальше! А мне не терпелось выслушать и узнать его историю. Я не сомневался, что его история была уникальной… Но, как на зло, мелкими поручениями и всякой ерундой меня продержали в студии часов до девяти вечера. Когда я вернулся в гостиницу, было около половины десятого.
