Андре Банзимра - Приговорённый обвиняет

— А кто из надзирателей дежурил тогда?

— Этакая горилла по имени Бен Оберон.

— Минутку, — сказал инспектор. — Как распределяются дежурства надзирателей?

— В принципе три надзирателя должны сменять друг друга: Миджуэй, Оберон и… Ли. Каждый в порядке очередности должен отсидеть свои восемь часов. На самом же деле надзиратели договариваются о дежурствах между собой. Но Миджуэй не появлялся в отделении двое суток.

— Хорошо. Вы сказали, что яд могли положить в стакан после часу дня. Но ведь посещения начинаются с трех? И именно с этого времени заключенных водят на свидания.

— Да, конечно. Но с часу до трех многие входили в отделение.

— Кто, например?

— Здесь я не смогу вам дать исчерпывающих сведений. Ну, был парень, который принес надзирателю книгу записавшихся посетителей. Каждый заключенный и сопровождающий его охранник расписываются в ней, уходя из отделения и возвращаясь. Потом приходили адвокаты, среди них были и мои; возможно, заходил психиатр к заключенному в камере напротив моей, могли приходить и другие люди. Но об этом вам следует справиться у администрации.

Инспектор Дэвид взглянул на часы и поднялся.

— Если я вас правильно понял, каждый заключенный дважды подходил к столу инспектора, чтобы расписаться в книге посещений?

— Совершенно верно, — подтвердил Адамс.

— Таким образом, каждый заключенный, воспользовавшись невнимательностью сопровождающего, дважды имел возможность положить яд в стакан?

— За исключением, разумеется, тех, у кого не было посетителей и кто не покидал своих камер. Надо узнать, кто не выходил.

— А охранник, который приходит за заключенными?

— Этот тоже мог воспользоваться случаем. Обычно заключенных всегда сопровождает один и тот же человек. Но я не знаю его имени.

— Я справлюсь, — сказал инспектор. — Скажите, а есть у вас какие-либо соображения о том, каким мог быть мотив преступления?

Адамс задумался.

— Нет, — признался он. — Откровенно говоря, никаких.

Теперь полицейский инспектор окончательно собрался уходить. У Адамса создалось впечатление, что тот расстается с ним с сожалением.

Инспектор Дэвид нажал на кнопку звонка. Дверь ему открыл директор тюрьмы собственной персоной.

— Прошу прощения, господин директор, что беспокою вас так поздно, но я должен был допросить заключенных, прежде чем они начнут переговариваться друг с другом.

— О, конечно, — сказал Дуглас Кристмас, введя инспектора в богато обставленную гостиную, битком набитую фарфоровыми безделушками. — Я очень обеспокоен тем, что произошло.

Он повернул кисти рук ладонями вверх и наклонился к инспектору.

— Но ведь, — как бы защищаясь, сказал он, — вы сами могли убедиться в том, что меры безопасности, которые мы соблюдаем в отделении приговоренных к смерти, чрезвычайно строги…

— Я не представляю, что можно было бы сделать еще, — успокоил его инспектор. — Этот несчастный случай нельзя было предвидеть. Значит, вы считаете, что преступление… если речь идет о преступлении, мог совершить только кто-либо из заключенных?

— Разумеется! — воскликнул директор. — Кто же еще? В отделение входили только уважаемые люди: врачи, представители закона, я сам наконец…

«Вот как», — отметил про себя инспектор. Следовало ли считать необычным появление директора в отделении приговоренных к смерти по иному поводу, чем церемония приведения в исполнение приговора?

— Это мог сделать только кто-нибудь из заключенных, — продолжал тем временем директор. — К тому же у меня, знаете ли, было какое-то предчувствие. Вчера ночью отделение взбунтовалось. У одного из заключенных приключился нервный припадок, и атмосфера тотчас же накалилась. Я даже хотел отменить посещения. И почему я этого не сделал?

— А вы подумали, господин директор, о том, каким образом заключенный мог раздобыть яд?

— Разумеется! — воскликнул директор. — К заключенным приходят посетители. Кто-то, воспользовавшись тем, что караульный отвернулся, передал пакетик с порошком. Только этим путем яд мог попасть сюда. Во всяком случае, он не из резервов цианистого калия, которые имеются в тюрьме. Взять его из сейфа без моего ведома совершенно невозможно…

— Согласен. Но почему понадобилось убивать этого несчастного надзирателя? Насколько я сумел разобраться, как раз к нему заключенные относились неплохо.

Дуглас Кристмас сделал неопределенный жест.

— Ну, знаете ли, — сказал он, — для них полицейский — это полицейский. Вы не видели, инспектор, как они вели себя ночью! Если бы вы слышали, как этот негр Вэнс оскорблял меня, желал мне смерти! Впрочем, я не могу подозревать конкретно его. Другие не лучше.

— Вы хотите сказать, что они могли с тем же успехом отравить любого другого надзирателя?

— Ну, конечно! Кстати, это едва не произошло. Содержимое стакана чуть было не выпил Бен Оберон. Я его недавно встретил в караульном помещении: несчастный был бледен как смерть. Он мне рассказал, что незадолго до смены подносил этот стакан ко рту. Если бы не его отвращение к пиву, то сейчас он был бы мертв.

— А заключенные, — спросил инспектор, — знали о том, что Оберон не любит пива?

— О да, — улыбнулся директор. — Несчастный парень очень боится потерять свое место… Некоторое время назад один из заключенных сказал мне, что Оберон напивается во время дежурства. Я тогда основательно его напугал. С тех пор у меня в отделении приговоренных к смерти есть подчиненный, который может служить образцом воздержания.

— Однако, господин директор, — заметил полицейский инспектор, — ваши слова доказывают, что мишенью был именно Вильям Ли, и никто другой.

— Возможно, — согласился директор.

— Именно к тому выводу пришел и я, хотя в вашем рассказе есть что-то, что мне не вполне ясно… По-вашему выходит, что речь идет о немотивированном преступлении, совершенном в результате злобы, которую заключенные испытывают ко всем, кто в их глазах представляет власть, злобы, усилившейся после событий минувшей ночи.

— Думаю, что так.

— Тот, кто решил совершить убийство, получил яд через сообщника, приходившего к нему сегодня днем.

— Да.

— Нет, господин директор, что-то здесь не вяжется: сообщник не мог знать о событиях, происходивших ночью. Он не мог сноситься с заключенным, который нас интересует. Когда был предыдущий день посещений?

— Воскресенье.

— Каким же образом виновник преступления мог ему передать эту просьбу?

— Ну во-первых, ничто не доказывает, — заметил директор, — что цианистый калий принесли именно в воскресенье. Решение совершить убийство могло быть принято довольно давно. Кроме того, заключенный мог попросить у своего сообщника яд, чтобы самому кончить счеты с жизнью, не дожидаясь казни. Вполне резонно предположить, что первоначальное намерение заключенного было именно таким, и лишь впоследствии он решил использовать яд для убийства.

Инспектор вежливо согласился. Однако в душе он весьма сомневался. Слишком очевидной была та жестокость, с которой директор тюрьмы пытался свалить всю вину на заключенных.

Дэвид вспомнил запавшие глаза Адамса на его изможденном лице.

Нет, такого человека, как Дуглас Кристмас, на пушечный выстрел нельзя подпускать к тем, кто скоро должен умереть…

* * *

Инспектор Дэвид сидел за письменным столом своего кабинета, заставленного металлическими шкафами, в распахнутых дверцах которых виднелись сотни толстых досье.

— Чем могу быть полезен, метр? — спросил он, когда Грегори Пенсон закрыл за собой дверь.

Адвокат присел на шаткий стул.

— Я пришел к вам за помощью, мистер Дэвид, — начал он и, увидев, как нахмурился инспектор, заговорил быстрее: — Вы, конечно, знаете, что Эдварда Адамса сумели обвинить в убийстве на основании показаний одного свидетеля и утверждений самого потерпевшего.

Инспектор холодно смотрел на адвоката.

— Но даже теперь, — продолжал Пенсон, — я не могу поверить в виновность моего подзащитного. Конечно, все против него. Но я знаю Адамса еще с колледжа. Эдвард всегда был и остается моим лучшим другом. Он проявил неосторожность и в результате оказался в таком отчаянном положении. Но он не убийца.

Инспектор по-прежнему молчал.

— По окончании процесса, когда был вынесен приговор, — говорил Пенсон, — мы с метром Изабеллой Линдфорд, это второй защитник, Адамса, решили подключить к расследованию частных сыщиков, чтобы прояснить кое-что в этой истории. Мы исходили из того, что оба свидетельских показания были ложными. Я присутствовал на очной ставке Адамса и Бернхайма. Последний явно был запуган. Как сейчас вижу его расширенные глаза, выражение ужаса на лице…