Леонид Словин - Такая работа. Задержать на рассвете
— Нужен развернутый план мероприятий, здравствуй, — сказал Шальнов, едва Ратанов появился в дверях его кабинета. — Понимаешь? Нужно все силы положить, чтобы раскрыть! А вдруг не раскроем? Нас с тобой за это преступление сто лет трясти будут! Самый подробный план! Все версии!
…Можно было на нескольких чистых листах бумаги написать возможные версии. Все теоретически возможные. Первую… Вторую… Шестую… Десятую… Убийство с целью ограбления… Месть… Ревность… Версия о нападении шизофреника, бежавшего из психиатрической больницы. Чтобы все было полно, грамотно, солидно. Застраховано на случай неудачи.
Ратанов по одному только плану мероприятий мог уже распознать такие дела. Подавленный тревожной мыслью об ответственности и втайне не веря в свои силы, иной следователь или работник уголовного розыска спешит выдвинуть и проверить как можно больше версий. Он постоянно видит перед собой того, кто будет потом, когда преступление останется нераскрытым, придирчиво листать страницы и судить его мастерство и способности; и даже на ту версию или версии, которые ему самому кажутся главными, такой работник боится бросить все свои силы, чтобы не оставить непроверенной ни одну из остальных.
«Не даст до конца обойти весь район, — сразу же с тревогой подумал Ратанов, — отберет людей… Заставит застраховаться! Не бывать этому!»
На счастье Ратанова, в кабинет неожиданно вошел майор Веретенников. Как всегда, неторопливый, с непроницаемым одутловатым лицом и чуть заметным вторым подбородком, ниспадающим на воротник традиционного глухого кителя, Веретенников еще в дверях услышал предложение Шальнова, и оно ему не понравилось: для составления солидного документа Ратанов был еще молод и неопытен.
— Начальник отделения пусть работает. План, Василий Васильевич, мы с тобой сами составим.
У Ратанова мгновенно отлегло от сердца.
…В воскресенье город начинает жить позже обычного. Непривычно пусты ранние автобусы, на улицах— редкие прохожие, у кино выстраиваются звонкоголосые ребячьи очереди. Но уже к полудню узкие рукава боковых улиц выносят к центру шумный людской поток. Он течет по тротуарам, дробясь о двери магазинов, парикмахерских, фотографий, втягиваясь в подъезды домов. И кажется, что в этом людском водовороте нет ни системы, ни логики.
В этом потоке шли по городу оперативники. Если бы на карту города нанесли пунктиром их путь, то прерывистые линии вырезали бы из лабиринта улиц правильный квадрат с центром в Смежном переулке, внутри которого не было бы ни дома, ни магазина, ни палатки чистильщика обуви, ни газетного киоска, не пересеченных этим пунктиром.
Андрей Петрович Сабо жил один. Нина Рогова как будто уже встречала где-то этого человека — так знакомы показались ей его худые плечи, ссутуленная спина, тонкая проволочная оправа круглых, вышедших из моды очков. Он пригласил Нину в комнату, где под окном на коврике лежала большая породистая овчарка со щенками, извинился и вышел в переднюю. Овчарка настороженно покосилась в сторону Нины, а потом сразу забыла о ее существовании.
Через несколько минут хозяин вернулся — на нем уже была аккуратная, несколько вылинявшая куртка из вельвета, галстук. И тогда Нина вспомнила — такого же вот пожилого человека в стареньком, но чистом и аккуратно выглаженном костюме она встретила недавно в троллейбусе: он уступал место молоденькой застенчивой девушке.
— Вы любите собак? — спросил Сабо, извиняясь за присутствие, в комнате овчарки.
— У нас дома тоже живет овчарка…
Разговор начался. Сабо слушал ее внимательно.
— Кажется, я могу вам чем-то помочь, — дослушав ее до конца и улыбнувшись своей тихой ровной улыбкой, сказал Сабо. — Я гуляю с Альмой ночами. Мы уже привыкли. Чудесный воздух, тишина, отсутствие маленьких сорванцов, что кидают палками в собак. В пятницу мы с ней тоже гуляли. Я решил пройти к судоверфи. Людей на улицах было мало. Альма без поводка бежала впереди. У старой мечети — знаете? — мы повернули назад. Навстречу нам из города шли двое. Под самым фонарем мы встретились. Один, высокий ростом, шел справа, ближе к домам, — его я не рассмотрел. А второй был без рубашки и майки. Рубашку он нес в руке. Мускулистый, не очень молодой, лет, может, тридцати, черноволосый. Я его хорошо рассмотрел, еще отметил даже, что молодежь, как и мы когда-то, предпочитает часто сапоги — он был в сапогах.
Нина слушала внимательно, а глаза ее скользили по стенам комнаты: диван-кровать, тумбочка, книжные полки, занявшие всю стену, — Диккенс, «Степан Разин» Злобина, Луначарский, Толстой, «Ленинский сборник»… Над столом большая незнакомая фотография — мужское волевое лицо, крутой лоб… «Почему он один? — мелькнуло у Нины в голове. — Запоздалый разрыв с семьей? Смерть жены?»
— …Альма как раз зарычала на них. Тот, что в сапогах, отпрянул. Спрашивает: «Сколько времени, отец?» Я ответил: «Без трех минут два ночи». Он на ходу выругался, говорит: «Опять жена ворчать будет…» И все.
— А почему вы думаете, что это относится к моему делу? — осторожно спросила Нина.
— Да потому, что, когда он время спрашивал, он ко мне лицом повернулся — и я у него кровь на лице увидел, просто размазана по щеке. И не домой он шел. По той дороге домой никто не ходит.
— Вы сможете сейчас проехать со мной ненадолго?
Когда они уже выходили из комнаты, Нина не удержалась, показала на фотографию.
— Сын?
Сабо улыбнулся.
— Это командарм Якир. Знаете?
Рогова покраснела.
Беседуя с людьми, которые в ночь на субботу проходили по улицам, работники милиции узнавали о приметах прохожих, замеченных ими. Эти приметы Ратанов выписывал на длинную бумажную «простыню». Иногда все приметы умещались в одной строчке:
«Женщина в светлом платье» (проспект у дома 45).
«Парень в шляпе» (у здания управления культуры).
«Две девушки маленького роста» (пруд на Кировской).
Были в этом списке и такие:
«Мужчина без рубашки» (ул. Торфяная).
«Высокий мужчина в белой рубашке» (ул. Торфяная).
«Высокий мужчина в сером» (ул. Торфяная).
Об этих троих рассказал один из дворников. Он видел их в половине второго ночи в районе улицы Торфяной, в десяти-пятнадцати минутах ходьбы от Смежного. Они шли в сторону судоверфи, но не вместе. Мужчина без рубашки и мужчина в сером шли по разным сторонам улицы, а мужчина в белой рубашке шел позади одного из них.
Ратанов и Нина подошли к висевшему на стене плану города; люди, о которых рассказали Сабо и дворник с Торфяной, шли по направлению к судоверфи не кратчайшим путем, через центр, а окольным. Об этом можно было судить по времени, затраченному ими.
— Они?! — обрадованно и как-то растерянно спросила Нина.
Через час большая группа сотрудников розыска переключилась на район судоверфи. Тамулиса Ратанов послал в ЖЭКи, к председателям товарищеских судов.
— Об убийстве больше ни слова. Посмотри по-своему на все жалобы и заявления, которые не дошли до наших работников. Квартирные ссоры, скандалы, пьянки… Понимаешь, когда меня спрашивают об убийствах, я стараюсь вспомнить только что-то зловещее… Тебя должны интересовать пустяки: кто-то гуляет по ночам, нарушает тишину, пугает людей… Ты меня понял?
В дверях Тамулис столкнулся с начальником управления.
— Сидите, сидите, — генерал махнул рукой в сторону поднявшегося Ратанова. На Тамулиса он не смотрел, и тот, не решаясь выйти без разрешения, застыл у дверной притолоки.
Ратанов все-таки встал и начал докладывать стоя. Генерал присел, смотрел в сторону, мимо Ратанова, провел зачем-то один раз ладонью по спинке старого дивана, ни разу не кивнул ободряюще головой, но Ратанов сразу почувствовал, что Дед слушает его очень внимательно и во всем с ним согласен.
— Покажите мне по карте, где вы сейчас ищете.
— Вот.
— Не забудьте включить меня в число выступающих на предприятиях. Весь город сейчас говорит о Мартынове. И о нас.
— Будет сделано.
Ратанов вновь ощутил прилив уверенности б своих силах. В эти дни ему словно все время не хватало чьего-то скупого, немногословного одобрения.
— Я еду в обком партии, — сказал генерал, — думаю, вы на пороге интересных зацепок. Я доволен. — В дверях он обернулся. — Но скажите уборщице, чтобы пыль все-таки в вашем кабинете убирали, а ваши молодые люди не должны ходить небритыми.
— Силен! — сказал Тамулис, когда дверь за генералом захлопнулась. Он украдкой потрогал рукой подбородок. — Все заметил. Где он раньше работал, Игорь Владимирович?
— Он несколько лет был секретарем областного комитета партии. Закончил философский факультет, потом нашу Высшую школу…
— Как назло, — пожаловался на вечерней оперативке Шальнов, — Альгин заболел. Жена звонила: температура тридцать семь и семь. Веретенников куда-то запропастился.
