Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
Алиса посмотрела на дверь, затем на незнакомца. Взгляд у него был спокойный, повелительный, почти гипнотизирующий. Еще не поздно открыть — не углубляться в дремучий лес, идти дальше торной дорогой, проложенной для нее отцом. И все же она подчинилась, спросив через закрытую дверь:
— Кто там?
— Я, Артур — радист…
Во время тревоги радист обязан находиться в радиорубке. Судно могут торпедировать. От своевременно посланного в эфир сигнала SOS зачастую зависит жизнь экипажа. Артур знал об этом. И все-таки он в эту минуту находился не на своем посту, а у двери Алисы. Виной тому была фотография. У всех моряков над койками прикноплены снимки красивых женщин. Если своей девушки нет, ее место занимает какая-нибудь актриса. Свой идеал Артур вырезал год тому назад из журнала «Атпута». Со снимка улыбалась девушка в белой спортивной блузке, белых шортах, с теннисной ракеткой в руке. Лишь много позднее Артур узнал, что эта современная фея — дочь его хозяина. Дверь каюты Алисы была из толстых дубовых досок, но Артур видел сквозь нее. Видел волнистые белокурые волосы девушки, тонкое, красивое лицо. Ради этого лица он был готов забыть о служебном долге.
— Вы еще тут, мадемуазель Алиса?.. Бегите скорее к спасательным шлюпкам… Немецкая подводная лодка…
— Бегу… Спасибо, Артур, большое спасибо!
Шаги удалились.
— Немедленно ступайте к шлюпкам! — повелительно произнес неизвестный.
— А вы?
— Мне нечего терять. Однако лучше, чтобы меня не видели. Вы обещаете молчать?
— Ладно, оставайтесь, — только и смогла сказать Алиса.
Она вытащила из-под койки пробковый жилет, бросила на пришельца пытливый взгляд и вышла, заперев за собой дверь. Она сама еще не знала, как поступит дальше. Но на всякий случай ключ положила в карман.
Лицо капитана Вилсона напоминало навигационную карту. Годы и заботы исчертили дубленую кожу бесчисленными линиями, словно острый карандаш нанес на нее все курсы, какими плавал матрос Вилсон, штурман Вилсон и капитан Вилсон. Вот уже двадцать лет как он командует судами Квиесиса. Поначалу старым трехмачтовиком «Виестуром», возившим лес до тех пор, пока самого не изрубили на дрова. Затем «Кримулдой», водоизмещением в пять тысяч тонн, Когда Квиесис продал «Кримулду» и другие устаревшие суда, чтобы обзавестись новым, современным «Тобаго», четыре капитана стали не нужны. Вилсон никогда не забывал, что Квиесис отдал предпочтение именно ему. Да и как тут забыть, если хозяин сам к месту и не к месту напоминает о своем благодеянии. Из-за этого не раз приходилось соглашаться на второсортное горючее, что было выгодно судовладельцу, но машинной команде доставляло лишние неприятности. Из-за этого приходилось допоздна томиться в кают-компании и терпеливо слушать невнятное бульканье слов и хлопанье пробок. Если бы его команда знала, как капитанский мундир бывает подчас схож с ливреей лакея!
Команда не знала этого.
Матросы на «Тобаго» всегда представляли себе старого Вилсона только таким, каков он был сейчас, на мостике.
Широко расставленные ноги поддерживают массивный корпус. Серебристая борода. Капитанская фуражка с золотой оковкой по козырьку. И суровый, устремленный вдаль взгляд.
Удерживая «Тобаго» в клещах прожекторов, немецкая лодка приближалась малым ходом.
С немцами у капитана были старые счеты. В первую мировую войну он участвовал в сражении с германской эскадрой в проливе Моонзунд и ему пришлось вплавь добираться до берега с контуженной рукой. И по сей день он ей верил больше, чем судовому барометру.
Субмарина была большая. Один из тех подводных крейсеров, что гитлеровцы понастроили специально для дальних набегов. У орудия и пулемета стояли матросы в касках. Капитану Вилсону хотелось выругаться, крикнуть, чтобы подходили осторожнее, но он удержался. Плевать немцам на свежепокрашенные борта «Тобаго». Лучше отдать кранцы. А потом пришлось спустить и штормтрап.
Первым на борт «Тобаго» поднялся немецкий морской офицер в чине капитан-лейтенанта. Моложавый. Форма словно только что отутюжена. Латунные пуговицы надраены до блеска.
За ним по трапу влезли четверо вооруженных автоматами матросов. Механическим, отработанным движением направили стволы на Вилсона и Нордэкиса. Молча застыли в ожидании дальнейших приказаний командира.
— Погасить иллюминацию! — рявкнул капитан-лейтенант. — Англичан захотели привлечь?!
— Боцман, будьте добры, вырубите прожектор. — После грубого окрика офицера вежливый тон Нордэкиса прозвучал явным протестом. — Нашим гостям свет неугоден, — добавил он, словно извиняясь.
Прожектор погас. Одновременно исчезли снопы света, направленные с подводной лодки. Зажатая меж двух черных кораблей полоса воды выстреливала вверх белой пеной. Она обдавала боевую рубку лодки и стекала по ней светящимися каплями обратно в океан.
— Занять пост у радиорубки! Следить за командой! Проверить груз! — расставлял своих людей капитан-лейтенант. После чего обратился к Вилсону: — Попрошу предъявить судовые документы.
— Вы можете просмотреть их в кают-компании, — проворчал на корявом немецком языке Вилсон. — Там и владелец судна, господин Квиесис.
Кают-компания «Тобаго» в комфортабельности не уступала гостиной в особняке Квиесиса. Вращающиеся кресла, обитые мягкой красной кожей. В нише полукруглый диван, пианино. Украшенный народной латышской резьбой громадный буфет со специальными гнездами для бутылок и превосходного сервиза. Два фикуса в бочонках. Все это далеко выходило за пределы требований капитана Вилсона и его помощников. Но Екаб Квиесис любил комфорт. В данном случае его вкусы были решающими. Чтобы чувствовать себя тут вполне по-домашнему, Квиесис собственноручно повесил большую картину в тяжелой золотой раме. Картина эта была для него все равно что для верующего — икона. Она увековечивала первую собственность судовладельческой династии Квиесисов — четырехмачтовый барк «Роза Турайды».
Екаб Квиесис в пижаме, поверх которой был небрежно накинут серый фланелевый пиджак, удобно расположился в кресле. Его поза и весь вид выказывали в нем человека, который знает, чего хочет, и, несмотря на свои шестьдесят лет, он казался полным энергии и далеко идущих планов. Багровое, круглое лицо с мешочками под глазами наводило на мысль о том, что Квиесис умеет иногда забывать о делах, дабы предаться развлечениям и чисто человеческим слабостям. Одной из своих слабостей он считал любовь к Алисе.
Как только дочь ступила в освещенный круг, Квиесис сразу же заметил тревогу на ее лице.
— Отчего ты так бледна, Алиса? — озабоченно осведомился он.
Алиса нервно крутила в пальцах ключ от каюты. По пути в кают-компанию она уже наполовину решилась рассказать отцу про неизвестного. До сих пор у нее не было тайн от отца. Но сейчас у буфета стоял Паруп.
— Бледность идет вашей дочери, — сказал он, откупоривая шампанское. — Ваше здоровье, дорогая!
Он поднял бокал и с наслаждением осушил его маленькими глотками. Потом, словно завершив важное и нелегкое дело, удовлетворенно вздохнул и опустился на диван.
— Илгмар, вы опять пьяны, — с упреком заметила Алиса.
— Пьян?.. — Паруп недоуменно уставился на Алису. — Ничуть! Просто кружится голова — от вашей красоты, от этого внезапного приключения посреди океана, от… И, возможно, еще от этого божественного напитка… Вам известен секрет красоты Афродиты? Она родилась из пены шампанского…
В тоне Парупа была какая-то развязность, небрежность, как и в дорогом, но помятом костюме, свободно сидевшем на его стройной фигуре, как и в небольших, черных усиках, которые выглядели приклеенными к его одутловатому лицу кутилы.
Алиса протянула Парупу бокал:
— Налейте и мне.
Запрокинув голову, она залпом выпила вино. Шампанское придаст ей уверенности.
— Сперва напугалась немного… Уже заснула, а тут вдруг сирена.
— Бояться нечего, детка. Осмотрят судно, и все.
— И каюты?
— Каюты? Этого еще не хватало! — осклабился Квиесис. — Мы же не везем английских агентов… Проверят груз, и дело с концом. Оружие не транспортируем, в английские колонии не заходим. Сейчас больше всего можно заработать на продовольствии. Паруп, вы не пожалеете…
— Заработать? — Паруп, не сводивший глаз с Алисы, махнул рукой. — Вот уж о чем я сейчас меньше всего думаю…
Квиесис довольно улыбался. Любовь — не главное в жизни. Сегодня любишь, завтра — нет. Любовь не имеет устойчивой ценности. Брак должен основываться на устойчивых ценностях. Устойчивую ценность имеет недвижимое имущество, дома Парупа. А в том, что Паруп еще и любит Алису, ничего худого нет. Квиесис рад этому. Он тоже любит Алису. Он человек бескорыстный. Он всегда старается заключать сделки, выгодные не только ему, но и партнерам. А этот рейс выгоден всем. У Алисы появится любящий муж. У Парупа будет жена, с которой не стыдно показаться в любом обществе. Молодая, красивая, светски воспитанная, образованная. И тесть, помнящий об интересах своих детей. В его руках дома Парупа будут давать доходы не только в виде квартирной платы. Они помогут приумножить основной капитал семьи. Один только нынешний рейс удвоит его, потому что в трюмах «Тобаго» товары не чужой фирмы. Каждая банка консервов, каждый коробок спичек, каждое яйцо принадлежат ему, Квиесису! В них вложены все его свободные деньги, все, до последнего сантима. И те, что Парупу удалось выжать из банка по трем ипотекам. Ничего, в Сантаринге они заработают как следует — в военное время цены с каждым днем вздуваются все выше, к риску наскочить на мину теперь прибавилась наценка за прорыв подводной блокады. А в Ригу они доставят полные трюмы сахара. На этот дефицитный товар покупателей хватит. Только бы поспеть к сезону варки варенья, и можно будет диктовать свои условия.
