Ярослав Зуев - Конец сказки
– Мой, – отозвался Протасов. – Мне его Ксюша подарила.
– Какая Ксюша, чувак?
– Дочка хозяйская, с Пустоши.
– С какой Пустоши, чувак? С той, где вы с Вованом последние полгода шифровались?
– А этот гад взял и спер, – добавил Протасов, он больше разговаривал сам с собой. – Мурло, блин…
– Что за талисман, брат?
– Против зомби.
– Против кого? – Планшетов едва не подавился.
– Против живых мертвяков. – Протасов почесал лоб, – которые по ночам из могил встают. Только вот против пуль он, видать, не фурычит, – добавил Валерий, возвращая амулет на шею Вовке. – Хоть я так и не врублюсь, куда его пуля ударила?
– Не дышит? – спросил Планшетов. Валера сокрушенно покачал головой. Юрик принял решение:
– Ладно, Валерка. Вы тут передохните, короче. Я на одну минуту.
– А ты куда?
– На разведку. Только сидите тихо. А то, сдается, у нас соседи появились. Я сползаю, разнюхаю, что и как.
Протасов снова еле заметно кивнул. Армеец не шелохнулся.
Сунув «Люгер» за ремень брюк, Юрик вернулся на карниз, хоть и достигавший ширины балкона в элитном доме, но не оборудованный, к сожалению, перилами. Поэтому двигаться пришлось черепашьими шагами, тесно прижавшись к стене. Ее поверхность была шершавой, теплой и приятной на ощупь. Поросшие какими-то вьюнами трещины делали скалу похожей на панцирь исполинской древней черепахи, возможно, той самой, на которой, согласно легенде, покоится все мироздание. По крайней мере, мир самого Планшетова сейчас напрямую зависел от нее, а он, этот мир, был ничуть не хуже всех прочих миллиардов миров.
С величайшей осторожностью переставляя ноги, на которых, по счастью, были кроссовки «Пума», а, скажем, не туфли на высоких каблуках, Юрик медленно двинулся по карнизу, чувствуя себя пигмеем на вечеринке у великанов. Одно неверное движение грозило полетом без парашюта до земли, без малейшего шанса выжить. Впрочем, Планшетов не собирался доводить до этого. Вниз он вообще не смотрел, прекрасно зная, что земля умеет звать к себе, только на нее взгляни.
«Я дойду», – твердил, будто молитву, Планшетов. В горах исключительно важно сохранять выдержку и спокойствие, которые, правда, не стоит путать с самонадеянностью. Поскольку, это чревато неприятностями.
В юности Юрик довольно серьезно увлекся альпинизмом, даже получил спортивный разряд, побывав в тренировочном лагере на Чегете.[22] Тогда про него говорили: ловкий, как кошка. В те времена страну еще не порвали на тряпки, словно старое одеяло, которое каждый тащил на себя, никаких виз никуда не требовалось, цены повсюду были копеечными, а за занятия спортом вообще не нужно было платить. Удивительно, но факт. «Людоедское» социалистическое государство, обозначаемое на картах четырьмя буквами СССР, империя зла по-американски, зачем-то, видимо, вследствие своей звериной антинародной сущности, финансировало сотни тысяч секций и клубов, вместо того, чтобы пичкать население телесериалами и водкой. Правда, с тех пор прошло немало лет, обновленное, капиталистическое государство прагматично рассудило, что столько спортсменов ему без надобности, да и сам Юрик не изменился в лучшую сторону. Потяжелел, утратил сноровку, а от его ловкости кошки остались одни воспоминания. Тем не менее, он собирался тряхнуть стариной, доказав самому себе, что не перевелся еще порох в пороховницах. А если и перевелся – то не весь.
Медленно карабкаясь над обрывом, Юрик молил Бога, чтобы погода оставалась безветренной, поскольку мало-мальски хороший порыв ветра мог сдуть его, будто увядший лист с ветки. К счастью, пока над ущельем царил штиль, который, правда, в виду наступающего с севера грозового фронта, следовало назвать скорее затишьем перед бурей.
Преодолев самую опасную часть карниза, Юрик не удержался, и глянул вниз, чего делать было нельзя. Говорят, будто мастера восточных единоборств специально подолгу стоят над пропастью, тренируя выдержку, то есть способность мозга контролировать любые, самые сильные эмоции. Юрик не был мастером, приступ головокружительной тошноты дернул его так сильно, будто к телу привязали гирю. Он нелепо замахал руками, мама дорогая, мелькнуло в мозгу. Левая ладонь задела пистолет, и он, кувыркаясь, полетел к земле. Чудом восстановив равновесие, Юрик распластался у стены. Теперь его колотила дрожь, подсознание пичкало голову картинами, на которых он то летел в бездну с вытаращенными глазами и перекошенным ртом, то валялся на камнях бесформенной, окровавленной массой, в которой сложно опознать человека. Прошло, должно быть, не меньше четверти часа, прежде чем он сумел восстановить силы и успокоиться. На счастье Планшетова курильщики тоже никуда не спешили, а к обязанностям часовых относились халатно. Спустя еще десять минут Юрик, уже вполне оправившись, практически вплотную подкрался к входу в пещеру и навострил уши, пытаясь на слух определить, сколько человек внутри. Курильщики, в отличие от превратившегося в слух Планшетова, чесали языками, позабыв об осторожности, так что сделать это оказалось довольно просто.
– Прямо с телки меня снял, зараза, – возмущался один из местных бандитов, судя по надтреснутому голосу, заядлый курильщик с таким стажем, при котором уже можно не бросать. Он был зол, как оса, которую прогнали с варенья, неудивительно, человека прервали на самом интересном месте. – Такая баба оказалась чумовая. Бизнесвумен из столицы. Приехала от мужа отдохнуть, – продолжал разоряться обладатель надтреснутого голоса. – Ну и поработать ртом, ясное дело. И вот, прикинь, только я ее наладил, зараза, только сунул под хвост, как звонит Ленька на трубу: Давай, Мотыль, выдвигайся! Аврал, зараза, и все такое! Пацаны киевских прошляпили. Упустили, мля! Без старой гвардии, короче, край…
Планшетов мог разве что посочувствовать невидимому бандиту, который, к тому же, сам сейчас представился, но не стал этого делать.
– Облом, – констатировал второй курильщик, правда, в его голосе не чувствовалось особого сострадания.
– Не то слово, зараза! И за каким буем, спрашивается, было жопу рвать и теперь корячиться тут, среди вас, дебилов?! Какой такой аврал, мля?!
– Ну, – дипломатично протянул второй, – надо ж было тех гавриков за яйца взять…
– И что, взяли?! – с издевкой поинтересовался Мотыль и харкнул так, что Планшетов чуть не сорвался со скалы. – Ни буя не можете. Ни телке палку кинуть, ни замочить грамотно, зараза. Как не крути, Беля, – продолжал он ворчливо, – а Боник с Винтарем облажались. По полной, зараза, программе. А почему, знаешь? А потому, что Огнемет, зараза, уже давно с балдой не дружит. А вы при нем – вообще ни буя не стоите.
Э… – кисло начал Беля, пропуская личный выпад мимо ушей. Беле не улыбалось прослыть фрондером.[23] Витряков вольнодумцев не жаловал, мягко говоря, и эта черта его характера не хранилась под грифом «секретно». Последнего на памяти Бели критикана, корреспондентишку из газетенки «Рабочая Алушта», Витряков пустил на корм рыбам после того, как Филимонов обрил несчастного при помощи паяльной лампы.
– Это стоило шнягу с длинномерами разводить?! – продолжал возмущаться Мотыль. – Трассу перекрыли, в засаду пацанов поставили. Цирк, мля! Тыр пыр, восемь дыр, и вся жара, а толку, зараза?! Чтобы нам теперь в этой сраной дыре пыль глотать?! На сквозняках, зараза!
– А как их по-другому остановить было, Мотыль?
Да из «Шмеля» бахнуть, или хотя бы, «Мухи»,[24] и все! – сказал Мотыль и витиевато выругался, упомянув среди прочего и достойного папу Витрякова, которые, по его мысли, сделал Леонида Львовича при помощи указательного пальца левой руки. – А то замутили бодягу – из космоса видно. Пять тачек размолотили ни за буй. Теперь по катакомбам занюханным за штрихами гоняйся, как твой фокстерьер, мля! – Мотыль, поперхнувшись, зашелся мучительно сухим кашлем, знакомым большинству курильщиков не понаслышке. Со стороны могло показаться, что ему в трахею заползла змея, и альтернатив у него, соответственно, две. Либо скончаться от удушья, либо выхаркать проклятую рептилию вместе с бронхами, легкими и желудком. Планшетов подумал, что при любом раскладе Мотыль почти наверняка облюется, а то и наложит в штаны, но на этот раз тому повезло.
– А, бля! – стонал Мотыль через минуту, вытирая густую, словно патока, слюну. – Уф, зараза! Чуть не обделался.
Беля неуверенно заржал. Видимо, смех рассердил Мотыля, и он бросил с вызовом:
– А все из-за того, что вы все, мудаки затраханные, зараза, только барыг трусить умеете. И кокс нюхать. А Огнемет, зараза, вообще с катушек слетел.
Ржание обрезало, будто серпом.
– Да ладно тебе, Мотыль, – примирительно начал Беля. – Не психуй. Возьмем штрихов. Боник еще и капусты отсыплет. Спустимся к морю, выберешь себе самую жирную шалаву на набережной, и при, пока гондон не воспламенится.
