Данил Корецкий - Джекпот для лоха
– Поднимайтесь наверх, ребята, у меня уже все готово.
«Медея» внутри освещалась откровенно кустарно сработанными а-ля факела настенными светильниками. Грубой каменной кладкой и открытым очагом под вытяжкой в углу зал напоминал жилище горца. Ароматы дымка, специй, солений, свежей зелени, только что испечённых лепёшек, жаренного на огне мяса просто приказывали как можно быстрее приступить к трапезе.
Длинный стол, составленный из пяти-шести обычных, был накрыт пёстрой бумажной скатертью в весёлый цветочек и делил по диагонали небольшой уютный зал на два треугольника. Сумятица выбора соседей при рассаживании быстро улеглась, чокнулись за встречу рюмки с холодной водкой, застучали по тарелкам вилки и ножи.
Все шло как обычно: ели, пили, говорили тосты: за преподавателей (которых не догадались позвать и теперь сокрушались по этому поводу), за дружбу, за молодые годы. Постепенно все оттаяли, невидимые барьеры размылись, напряжение спало.
– А помните, как Юрка Цуранов шпаргалки скотчем приклеивал?
Стол взорвался смехом. Сам Юрка снисходительно улыбается: мол, было дело под Полтавой… Он ни одной сессии вовремя не сдал, вечно в «хвостах», ни разу стипендию в руках не держал. Но Юрка в дорогом костюме, с таким увесистым перстнем на пальце, что подумать жутко – сколько же эта дурацкая гайка стоит.
– А когда Алинка Гусева формулы на бедре написала, а Сан Саныч заметил, полез в горячке под юбку, потом опомнился, покраснел как рак и поставил ей четверку?
– Да Алинке и пятерку поставить можно было!
И снова все смеются, и она громче всех – девочка-куколка, белокурая Барби, чуть-чуть полнее в груди и бедрах, чем требовал евростандарт, но с тонкой талией, с изящными руками. Вокруг нее вечно суетились однокурсники. Училась Алинка так, что о ней легенды слагали. Ни у кого не хватило бы духу поставить ей заслуженную двойку. Мало того, говорили, что она могла после экзамена продать прямо в аудитории уже ненужный учебник обалдевшему преподавателю за три рубля. Или дать ему совершенно бесплатно. Мало ли что говорят… И сейчас она в порядке – дорогая одежда, свежий маникюр, гладкое ухоженное личико, блестящие волосы.
– Слышь, Говор, а чего ты «поплавок» нацепил?
Смех смолк, все смотрят с недоумением, ждут, что он ответит. А он и не знает, что отвечать. Действительно, зачем? Как тут объяснишь, если кому-то непонятно? Пять лет они стремились к этому заветному знаку, он как бы объединяет всех здесь собравшихся, к тому же он как прикрутил его на выпускном вечере, так и не снимал. Пиджак-то в шкафу провисел все десять лет.
– Я это… Так просто…
Однокурсники переглянулись, и во всех взглядах читалось одно и то же: «Как был лохом, так и остался!» И тут же переключили свое внимание на более интересные сюжеты.
– А помните, как Сурков на экзамен пьяным пришел?
Снова смеются однокашники, а Витька Сурков тоже смеется и поясняет:
– Кислов бутылку браги принес, а она вроде слабая, только потом ноги не идут.
Эта история всем известна уже десять лет, но веселит, как новая, а Кислов добавляет:
– Мы из складного стакана пили, а Витька говорит: что там за осадок? А это окурок размокший!
Стол весело хохочет. А Говоров слабо улыбается и думает, как надо было ответить про этот злосчастный значок, чтобы все посмеялись и не считали его лохом…
– Ладно, – строго говорит Серега Шеремет, он был курсовым старостой. – А кто чем занимается?
– Я – собой! – хохочет Алина, демонстрируя ослепительно белые зубы. – То салон, то солярий, то клубы… Некогда по сторонам посмотреть!
– Я дома сижу, веду хозяйство, – под требовательным взглядом старосты негромко говорит сидящая рядом Маринка Медведева. Она выглядит, как Алинкина мама: постаревшая, грузная, с темным тяжелым лицом и тусклым взглядом.
– А чего тогда ты на базаре мясо продавала? – развязно спрашивает Валерка Конь.
Маринка краснеет.
– Это меня соседка попросила. Ей привезли из деревни, а она заболела. Могло испортиться.
Ей явно неловко. И Виталику Егорову неловко – он вкалывает в строительной шарашке и иногда подбрасывает Говорову халтуру по электрике, Игнатьев трудится в шиномонтаже… А Валерка Конь с гордостью рассказал, что организовал фирму «челноков»: одни женщины привозили из Турции и Китая огромные сумки с дешевым ширпотребом, другие продавали их на местном вещевом рынке, а он снимал сливки.
– И деньги идут, и бабы при мне, – хохотал Конь, и смех его был похож на конское ржанье. – Как в рекламе: два удовольствия в одном флаконе!
Вдруг он перестал ржать и озабоченно свел брови.
– Кстати, а где Забор? Болтали, он теперь в Москве, владеет крупной фирмой…
– А я другое слышал, – солидным баритоном произнес Ванька Вельветов, и все стали внимательно его слушать. – Закрыли его. За рэкет.
– Вот оно как… Наверное, сначала фирма, а потом посадили, – кисло сказал Конь. – Так всегда бывает…
– Стоп, стоп, стоп! – Лешка Плугин хлопнул в ладоши. – Не туда поехали! Мы зачем собрались? Веселиться да о хорошем рассказывать. Вот Валюша, краса наша, чем занимается?
– В основном шопингом, – с достоинством сообщила Валька Шальнева.
Миниатюрная подтянутая фигурка, слегка раскосые зелёные глаза с искринками и медно-рыжие волосы производили впечатление на мужиков. Скорее всего, именно говорящая фамилия и яркая внешность избавили Валюху от каких-либо сомнений в выборе жизненного пути. Она настолько успешно влилась в рынок со своим природным товаром, что совершенно не жалела о смене профессии. По слухам, сейчас она жила на широкую ногу где-то в Подмосковье, не особо часто «светясь» в городе своей молодости и даря радость общения бывшему тиходонскому водочному королю, перебазировавшемуся теперь в столицу. Судя по цветущему виду и качеству прикида, так оно и было.
– В Милане обычно. Там самая высокая мода!
– Высокая – это сколько? Метр восемьдесят? – Медведева, Осколкова и другие замордованные жизнью женщины смотрели на нее, мягко говоря, недоброжелательно, чтобы не сказать – с ненавистью.
Институтские девушки всего десять лет назад были одного поля ягодами. Сейчас положение резко изменилось: различные финансовые возможности наглядно отразились на их лицах, фигурах, одеждах. Одни могли называться «дамами», другие стали откровенными «бабами», «тетками», «кошелками»…
В «бизнес-леди» выбились немногие, природный товар тоже оказался востребованным далеко не у всех, да и способности торговать им тоже имелись не у каждой. Поэтому они не могли позволить себе проводить время в клубах, салонах красоты и соляриях, как Алина, тусоваться в Москве и ездить в Милан за товарами, как Валька, заниматься фитнесом и конной выездкой, как Маринка Алиева… Большинство покупали одёжку «от Валерки Коня» на барахолках и «отдыхали» на садовых участках и огородах, которые с лёгкой сериальной руки громко называли «фазендами». Они выглядели усталыми и постаревшими, жизнь была тяжелой и выпивала все соки. И за что им было любить своих успешных однокашниц?
– Это называется – с жиру бесятся! – пошла в атаку Клава Осколкова. – Тут пашешь с утра до ночи и еле концы с концами сводишь…
Былое единство стало раскалываться, и бывший староста попытался всех примирить, но его никто не слушал. Зал разбился на две части, невидимая граница зигзагом прошла по залу, разбивая присутствующих на неравные группы. В одной, презрительно кривя губы, осуждали Клавку, во второй недовольно шушукались, осуждающе рассматривали Шальневу. Вторых было большинство, но Вальку это не смущало.
– Кто как работает, тот так и лопает! – высокомерно сказала она.
– Заработалась!
– Гля, нашлась труженица!
Дело катилось к скандалу.
– Все, хватит мельчить! – по-командирски приказал Плугин, окончательно беря бразды правления в свои руки.
Надо сказать, что собравшиеся слушались его с большей охотой, чем бывшего старосту.
– Продолжаем рассказывать о себе. Кто работает по специальности, прошу поднять руку!
Говоров поднимает, оглядывается. Все опять замолкают и смотрят на него. Потому что его рука единственная! Андрей тушуется и опускает ее на стол, вроде просто хотел прическу поправить. Но этот номер не проходит.
– Пример, достойный подражания! – объявляет Леша. – И кем?
– На заводе… На «Сельхозмаше»…
– Понял, это хорошо, – благосклонно кивает Плугин. – В должности?..
– Дворник я, – нехотя говорит Андрей, жалея, что опять попал в дурацкую ситуацию. – Но это временно. На заводе были сокращения, так что пришлось…
Но его пояснений никто не слушает. В банкетном зале стоит гомерический хохот. Сурков держится за живот, Цуранов уткнулся лицом в стол, Валерка Конь упал со стула и, дергая ногами, бьется на полу в конвульсиях, что добавило веселья. Звенит посуда, расплескивается водка из поднятых рюмок, текут слезы из прижмуренных глаз. В зал встревоженно заглянула Ануш, но Лешка, не переставая хохотать, махнул рукой, и она исчезла. Все, даже Медведева и Осколкова, развеселились и смеялись точно так же, как Шальнева и Гусева, только прикрывали рты ладошками, чтобы дефектов зубов не было видно.