Татьяна Светлова - Тайна моего двойника
Нет, нет, я ошиблась, то есть я не ошиблась, но только в первый раз, а не во второй, о, черт, я запуталась, но без разницы, главное — я уверена, он голубой! Не может быть, чтобы нормальный мужчина до такой степени не реагировал на женщину! Да еще на какую женщину — на меня! Пусть он меня даже не любит, но должен же он, как нормальный мужчина, возбудиться при виде красивого обнаженного женского тела! Ну, почти обнаженного, лоскутковые трусики не в счет, и вообще, это даже еще соблазнительнее, или он ничего не понимает! Нет, то есть да, он, конечно голубой, он любит мальчиков, поэтому ему смешно мое желание и он просто дразнит меня!
— Все, хватит!
Я вскочила с кровати, как ошпаренная. Ухватив свою одежду, я бросилась в ванную и стала нервно одеваться, путаясь в штанинах джинсов. У меня от злости дрожали руки. Взял и бы сказал честно: я, Оля, предпочитаю мужскую любовь, так что ты имей ввиду… А то он дразнит меня, издевается надо мной! Льстит ему, видите ли, что он способен меня волновать!… Мерзавец! Негодяй!
Хотя… Если вдуматься, я никогда не замечала никаких признаков гомосексуальной ориентации с его стороны. Все же сексуальный интерес — хоть к кому, хоть к корове на лугу — а выдает себя. Взгляд становится заинтересованно-оценивающий и задерживается на интересующем объекте дольше, чем нужно… Но я такого взгляда в сторону особей мужского пола у Джонатана никогда не видела. Не похоже что-то… Так что же, мне остается признать, что он просто не хочет меня? Что я его не возбуждаю? Нет, увольте. Можете меня считать самонадеянной дурой, но я такого представить себе не могу. Тогда он просто импотент. Вот-вот, именно! Импотент! А что, бывает и так, что смолоду!… Я про это читала. И тогда — все понятно: он, конечно, и рад бы в рай, да грехи не пускают. То есть, я хочу сказать, что он просто боится проявить какие бы то ни было признаки своей сексуальной заинтересованности, потому что знает, что ничего дальше не получится. Тогда объясняется, почему он так нежен со мной, и почему я практически убеждена, чувствую, что он меня любит: он и на самом деле любит, только, по техническим причинам, это любовь платоническая…
Мне стало моментально жалко Джонатана, а еще жальче — себя, потому что мне все время казалось, что наши отношения еще впереди; и это ощущение, это предчувствие наполняло меня, переполняло до краев счастьем. А теперь, получается…
Получается, что ничего у меня впереди нет. Что мы останемся друзьями, как говорят в таких случаях.
* * *— Я готова, — сообщила я нейтральным тоном, выйдя из ванной.
Джонатан невозмутимо посмотрел на меня — на голубом дне его глаз притаилась усмешка. И с чего бы ему усмехаться, право? На его месте я бы, скорее, плакала, честное слово. Впрочем, он прав. Лучше сделать вид, что ты смеешься над другими, чем дать повод смеяться над собой. Лучший способ защиты, как известно, — нападение. Так, глядишь, никто и не догадается, насколько уязвим ты сам…
Я решила быть великодушной и простила ему его усмешку.
— А ты готов? Тогда пошли.
Он помедлил, будто бы какая-то не додуманная мысль, недорешенная идея не отпускала его.
Я вдруг растерялась. Ощутилось с необычайной ясностью, что сейчас он скажет — или сделает? — что-то такое, что можно будет считать объяснением. И я испугалась. Я не хотела вынуждать его признаваться, что он не способен заниматься любовью, я не вовсе не собиралась слушать откровения о его импотенции!
— Ты идешь, Джонатан? Или ты передумал?
Джонатан стряхнул с себя оцепенение и двинулся к выходу.
* * *Четыре серых массивных дома сталинской постройки окружали знакомый двор; в каждом доме была арка для прохода и проезда. В центре была большая площадка со скамейками, кустами, деревьями, спортивной площадкой, обнесенной сеткой, детской площадкой с заснеженной песочницей и качелями — в общем, как любой другой двор, только разве побольше. Но для меня он был не любой. Для меня он был родной.
Я это почувствовала только сейчас, задохнувшись почти до слез при виде этого четырехугольного и вполне тривиального пространства. Родной, хотя я прожила здесь всего три года, и прожила счастливо… В слове «родной», пожалуй, нет ничего ни от ностальгии, ни от патриотизма — это, скорее, вопрос геометрии. Там, где вы просто проходите мимо, пространство плоское, одномерное, как в кино, там вы не ощущаете реальную перспективу всех его углублений и закоулков. В родном же пространстве совсем иная геометрия: оно, наоборот, объемно — сознание углубляет и продлевает пространство, оно простирается во все стороны от вас — к лавочке, на которой вы сидели, к качелям, на которых вы качались, к кустикам, за которыми вы прятались, дурачась. Оно становится многомерным, оно становится обжитым, оно становится вашим пространством.
И теперь, когда я знала, что это пространство, этот двор — больше не мой двор, мне было больно.
Так, наверное, смотрят в лицо человеку, который изменил: еще любимый, но уже не мой.
* * *В квартиру Игоря — да, еще всего лишь месяц назад я сказала бы в «мою квартиру» или в «нашу квартиру», но за последний месяц многое, очень многое изменилось в моей жизни и, главное, в моем сознании… — так вот, в квартиру Игоря мы пробрались тайком, бочком, вдоль стеночек, чтобы никто не заметил из окон — благо, двор был пуст: его всегдашние обитатели были разогнаны крепким морозом, и только несколько резвых пацанов шумно взрезали коньками небольшую ледяную площадку в центре двора в охоте за верткой шайбой.
Из предосторожности я поднялась на один лестничный пролет выше квартиры Игоря и ждала, пока Джонатан позвонит. На настойчивый звук колокольчика никто не откликнулся, чего и следовало ожидать: мы только что сделали проверочный прозвон из телефона-автомата. Я спустилась. У двери помедлила — отчего-то страшно было — и вставила ключ в замочную скважину. Мы снова прислушались: тихо. Я повернула ключ и спустя мгновение мы были в квартире.
Такой знакомый запах этого жилища едва не навернул слезы на мои глаза, но они так и не успели появиться, сбитые новым ощущением: запах был знакомый, да; но… Но спертый. Но застоявшийся. Легко пахло табаком или, точнее, пепельницей — и это у Игоря, который курил не чаще раза в год и, терпя меня, курильщицу, без конца проветривал квартиру! Странно все это…
Мы прошли в комнату. И сразу перед моими глазами всплыла другая квартира: Шерил. У Игоря было все перевернуто точно так же, как у нее! И на столе возле компьютера стояла пепельница с двумя окурками, очень характерными для Игоря: сильно раздавленными и согнутыми почти пополам. Чтобы Игорь не выбросил пепельницу?
Ноги мои подкосились и я опустилась на стул. Значит прав был сэр Уильям, Игорь в опасности.
Если еще жив.
Вот теперь я действительно почувствовала страх и боль за Игоря. И — вину перед ним. За то, что плохо думала о нем, за то, что думала о другом мужчине, за то что другого хотела, что другого полюбила… Это я — предательница, а не он! Самая настоящая, гнусная предательница.
В горле стоял ком. Джонатан, который потихоньку осматривал комнату, искоса глянул на меня, сходил на кухню, принес мне воды — все это молча, не задавая вопросов. Кажется, он понял, что со мной происходит… И тут, поперек всех моих мыслей об Игоре проскочила другая, столь неуместная! Я вдруг поняла тактику Джонатана. До меня вдруг дошло, что он лучше меня чувствовал все это время, что я еще принадлежу Игорю. И не торопил, не считал себя в праве меня торопить, не стал пытаться занять место, еще не свободное…
И оттого, что я поймала себя на мыслях о Джонатане, мне стало еще горше, еще стыднее перед Игорем.
— Смотри, кто-то шарил в его дискетах!
Оторвавшись от своих жгучих размышлений, я глянула в направлении, указанном Джонатаном. На полу, посреди вывороченных из письменного стола ящиков и вываленных бумаг, валялась груда дискет.
— Искали какие-то документы. Видишь? Копались в его бумагах и компьютерных файлах. У тебя есть идеи?
Идеи, идеи… У меня? У меня голова пуста, как кокосовый орех. И внутри, как в том же орехе, на донышке плещется невразумительно-мутная субстанция… Какие там идеи! Хочется голову засунуть под подушку от раскаяния и стыда…
— Раз эти дискеты здесь брошены, значит в них нет того, что здесь искали. Следовательно, либо они нашли, либо это искомое спрятано в самом компьютере, на твердом диске… А, Оля? Ты улавливаешь?
Я слабо кивнула.
— У вас какая операционная система?
— Windows 3.11…
— Посмотрим.
Джонатан включил компьютер. Разгоревшийся экран обнаружил незнакомое лого.
— Это Windows 95, — сообщил Джонатан. — Видимо, Игорь поставил в твое отсутствие.
Тут и я, наконец, включила мозги.
— Он и CD-ROM установил! Смотри, микрофон! Раньше всего этого не было…
Джонатан уже изучал содержимое компьютера.
— Смотри сюда внимательно. Я по-русски ничего не могу понять. Что-нибудь исчезло?
